Шпион в доме любви. Дельта Венеры - Анаис Нин

Собственные слова рассмешили Сабину. Джуна решила, что она слишком много пьет, и посмотрела на нее.

— Почему ты смеешься, Сабина?

— Да встретила тут детектора лжи, Джуна. Он может меня арестовать.

— Ох, Сабина. Ты ведь не сделала ничего, за что арестовывают!

Джуна глядела в лицо Сабины. Его напряжение, то возбуждение, которое она всегда видела в нем, стало теперь не более чем горением жизни. Черты его сделались напряженными, в глазах появился страх.

— Мне нужно с тобой переговорить, Джуна… Я перестала спать…

— Я пыталась найти тебя, когда приехала из Парижа. Ты так часто меняешь адрес, и даже свое имя.

— Ты ведь знаешь, что я всегда хотела смывать плесень, которую образует жизнь, если ей это позволить.

— Зачем?

— Я хочу пересекать границы, уничтожить все удостоверения личности, все, что привязывает нас к одной плесени, к одному месту без надежды на изменение.

— Это противоположность того, что обычно хочется всем, не так ли?

— Да, я привыкла говорить, что у меня проблемы с жильем: они заключались в том, что я не хотела иметь дом. Я хотела лодку, трейлер, что-нибудь, что находится в свободном движении. Я чувствую себя наиболее безопасно, когда никто не знает, где я, когда я, например, нахожусь в гостиничной комнате, с двери которой стерт номер.

— Но безопасно по отношению к чему?

— Я не знаю, что утаиваю, разве что, быть может, свою вину в нескольких любовных связях, в том, что вместо одной любви у меня их было много.

— Это не преступление. Просто случай раздробленной любви!

— Но те обманы, та ложь, которую я должна говорить… Знаешь, точно так же, как какой-нибудь преступник говорит тебе: «Я не могу найти иного способа заполучить то, что хочу, кроме воровства», я часто ловлю себя на желании сказать: «Я не могу найти иного способа заполучить то, что хочу, кроме лжи».

— Ты этого стесняешься?

Сабина снова испугалась.

— В отношениях с каждым мужчиной наступает момент, когда я чувствую себя одинокой.

— Из-за лжи?

— Но если бы я сказала правду, то оказалась бы не только одинокой, но и одной физически, и тем самым причинила бы каждому еще больший вред. Как я могу сказать Алану, что для меня он все равно что отец?

— Поэтому ты снова и снова бросаешь его, как бросают родителей, таков закон взросления.

— Ты как будто реабилитируешь меня.

— Реабилитирую я тебя только в твоем отношении к Алану, где ты ведешь себя как ребенок.

— Он единственный, кому я доверяю, единственный, любовь которого бесконечна, неустанна и всепрощающа.

— Ты описываешь не любовь мужчины и даже не любовь отца. Это отец из фантазии, идеализированный отец, однажды придуманный нуждающимся ребенком. Алан дает тебе любовь, в которой ты нуждаешься. В этой форме любви ты совершенно права, что доверяешь ему. Но однажды ты потеряешь его, поскольку существуют другие, совершенно такие же Аланы, как существуют и другие Сабины, и все они тоже хотят жить и иметь пару. Враг любви никогда не приходит извне, это не мужчина и не женщина, это то, чего не хватает в нас самих.

Голова Сабины опустилась на грудь в знак раскаяния.

— Так ты не веришь в то, что этот человек находится здесь, чтобы меня арестовать?

— Нет, Сабина, это плод твоего воображения. Это собственная твоя вина, которую ты перенесла на него. Возможно, ты видишь эту вину отраженной в каждом полицейском, в каждом судье, в каждом родителе, в каждом персонаже, наделенном полномочиями. Ты видишь ее глазами других. Это отражение того, что ты чувствуешь. Это твоя собственная интерпретация: глаза мира, прикованные к твоим поступкам.

Сабина подняла голову. На нее нахлынул такой мощный поток воспоминаний, он так глубоко ранил ее, что она задохнулась. Это было похоже на боль от кессонной болезни, переживаемую аквалангистами, когда они слишком быстро всплывают с большой глубины на поверхность.

— В твоем выдуманном мире, Сабина, мужчины были либо крестоносцами, бившимися за тебя на поединках, либо судьями, продолжавшими обязанности твоих родителей, либо принцами, еще не ставшими совершеннолетними и потому не могущими быть супругами.

— Освободите меня, — сказала Сабина детектору лжи. — Выпустите меня на свободу. Я говорила это такому множеству мужчин: «Ты не собираешься отпустить меня на волю?» — Она рассмеялась. — Я была готова сказать это и вам.

— Вы сами должны освободиться. Это произойдет с любовью… — ответил детектор лжи.

— Ах, я достаточно любила, если это могло кого-то спасти. Я любила множество раз. Загляните в свою записную книжку. Уверена, что она вся заполнена адресами.

— Вы еще не любили, — сказал он. — Вы только пытались любить, начинали любить. Одно лишь доверие не есть любовь, одно лишь желание не есть любовь, иллюзия — не любовь, грезы — не любовь. Все это было теми путями, которые уводили вас от себя, это правда, а вы думали, что они ведут к другим, однако до другого вы так и не дошли. Вы были только на пути. Вы могли бы сейчас выйти и найти другие лица Алана, которые никогда не пытались увидеть или принять? А найдете ли вы другое лицо Мамбо, которое он так искусно от вас скрывал? Вы будете стараться найти другое лицо Филипа?

— Так это я виновата в том, что они поворачивались ко мне только одним из своих лиц?

— Вы представляете опасность для других человеческих существ. Прежде всего, вы надеваете на них мифические наряды: бедняга Филип, он — Сигрид, он должен всегда петь в тон и быть вечно прекрасным. А вы знаете, где он сейчас? В больнице, со сломанной щиколоткой. Из-за неподвижности он сильно прибавил в весе. Вы отворачиваетесь, Сабина? Это не тот миф, который так вам нравился, не правда ли? Если бы Мамбо бросил свои барабаны и пошел домой ухаживать за больной матерью, пошли бы вы с ним кипятить шприцы? А если бы другая женщина полюбила Алана, вы бы отказались от своих детских претензий на его покровительство? Вы бы стали делать из себя полноправную актрису вместо того, чтобы продолжать играть Золушку исключительно в любительских театрах, не стряхивая искусственную снежинку, упавшую вам на нос во время снежной бури, еще долго после того как закончился спектакль, словно говоря: «Для меня нет разницы между снегом на сцене и тем, что падает на Пятой Авеню?» Ах, Сабина, как же вы подтасовывали факты в ваших играх страсти, чтобы только всегда выигрывать! Стремление к победе — еще не любовь!

Детектору лжи Сабина сказала:

— А если я сделаю все, что вы просите, вы перестанете идти за мной по пятам, вы перестанете делать пометки в своей записной книжке?

— Да, Сабина, обещаю вам, — сказал он.

— Но как вы могли узнать так много о моей жизни…

— Вы забыли, что сами пригласили меня тайно следить за вами. Вы наделили меня правом судить ваши поступки. Это право вы дали очень многим: священнику, полицейским, врачам. Когда за вами следила ваша взаимозаменяемая совесть, вы чувствовали себя в большей безопасности. Вы чувствовали, что можете сохранять здравомыслие. Одна ваша половина хотела искупить вину, освободиться от ее мук, тогда как другая сама хотела быть свободной. Только одна ваша половина уступила, взывая к незнакомцам: «Хватайте меня!», в то время как другая усердно пыталась избежать окончательного пленения. Это было всего лишь одним из ваших флиртов, флиртом с правосудием. А теперь вы бежите, бежите от вины любви раздробленной и от вины нелюбви. Бедная Сабина, вам было мало. Вы искали свою цельность в музыке… Ваша история — история нелюбви… Знаете ли, Сабина, если бы вас поймали и допросили, вам назначили бы не такое суровое наказание, как то, которое вы назначили себе сами. Мы оказываемся гораздо более строгими судьями своих собственных поступков. Мы судим наши мысли, наши тайные желания, даже наши грезы… Вы никогда не учитывали смягчающие обстоятельства. Некий шок потряс вас и сделал недоверчивой к одной-единственной любви. Вы раздробили их, как меру безопасности. Сколько дверей-ловушек открылось между миром ночного клуба Мамбо, в довоенную Вену Филипа. Подвижность в любви стала условием вашего существования. Нет ничего постыдного в поисках мер безопасности. Слишком велик был ваш страх.

— Мои двери-ловушки подвели меня.

— Идемте со мной, Сабина.

Сабина следом за Джуной поднялась к ней в студию, откуда они по-прежнему могли слышать бой барабанов.

Словно затем, чтобы утихомирить его, Джуна поставила на фонограф пластинку.

— Сабина…

Но не последовало ни единого слова, поскольку один из квартетов Бетховена начал рассказывать Сабине, как бы не рассказала Джуна, о том, что обе они знали с абсолютной уверенностью: о непрерывности бытия и о цепи вершин, высот, за счет которых эта непрерывность достигается. Благодаря высоте, сознание достигало постоянного движения, переходя за пределы смерти, и таким же образом добивалось непрерывности любви, пользуясь ее безличной сутью, которая была совокупностью всех алхимий, творящих и жизнь, и смерть, и дитя, и произведение искусства, и научный труд, и подвиг, и акт любви. Тождественность человеческой пары была не вечной, но изменчивой, поскольку она должна была защищать этот духовный обмен, передачу характера, все оплодотворения рождаемых новых «я» и верность только по отношению к непрерывности, развитию и распространению любви, достигающим своей кристаллизации в пиках и высотах, равных пикам и высотам в искусстве и религии.