Выбираю таран - Людмила Жукова

Эдгар Меос со слов Матвеева так объяснил то трагическое положение, в какое попал ас асов: «Сбив летающую лодку Красного воздушного флота, он окончательно перекрыл себе путь возвращения в Советскую Россию».

…Он впервые не отказался от кружки спирта. Ему уже не нужна была ясная голова. А доходившие из Архангельска вести о хозяйничанье британцев хотелось тут же забыть: больше 50 тысяч русских брошены в тюрьмы, тысячи расстреляны и потоплены вместе с баржами… Не могли же все эти тысячи быть большевиками?

Вскоре пришла другая страшная весть. Попавший в плен к красным капитан Коссовский расстрелян по приговору ревсовета «за измену Родине»…

Но — какой Родине? На этот вопрос ответить было не просто.

Потери среди русских летчиков подвигли вновь назначенного командира Британо-Славянского корпуса полковника Вандерспая «поучить русских летать… в штормовых условиях». Но учения 5 марта 1919 года проводил он на земле и столь долго, что три из поднявшихся при сильном ветре самолета разбились вдребезги. Погибли поручик Кропинов и мичман Смирнов, подпоручик Байдак получил тяжелые ранения.

На похоронах опять царило тягостное молчание, а через два дня поручик Аникин перелетел к красным. По скоро дошедшей вести — «его простили, летает». Кто знает, не встретят ли Аникина летчики Британо-Славянского корпуса в небе? И как стрелять в недавнего боевого товарища? А он, Аникин, будет ли палить в них?

Через считанные дни следом за Аникиным, но — поневоле, к красным попал виновник гибели Кропинова и Смирнова полковник Вандерспай: сел на вынужденную, бежал, был пойман в болотах красными и этапирован в Москву.

На одном из совещаний Казаков с Белоусовичем услышали и о немалых потерях в английских войсках: их били не только бойцы Красной Армии и моряки Двинской флотилии, их били простые русские люди — как захватчиков, оккупантов, врагов.

Но и русские летчики, как и английские, ходили в такой же военной британской форме — френчи, галифе, высокие ботинки на шнуровке, кожаные куртки, шлемы. На улицах города они ощущали себя чужими, ловя косые взгляды и часто слыша вслед брань.

Кто-то стал спешно учить английский язык — по всему было видно, что англичане готовятся к эвакуации.

Летом 1919 года Казаков получил официальное предложение отбыть в составе Британо-Славянского корпуса в Англию. На берегу тихой и ясной в тот вечер Северной Двины русские летчики негромко обсуждали создавшееся положение. Кто-то решил уехать с англичанами, а дальше как бог даст — хорошие летчики в Европе и США не пропадут. Отчаянные Модрах, Белоусович и Слюсаренко решили рискнуть пробиться к Колчаку с экспедицией Б. А. Вилькицкого, что сначала снаряжена была советским правительством для изучения Северного морского пути, но затем тридцатитрехлетний бывалый полярник перешел на сторону белогвардейского правительства Севера и интервентов, получил приказ доставить груз Колчаку. С ним и собрались отправиться в опасный путь через Северный Ледовитый океан трое летчиков — к устью Енисея. А там до Красноярска рукой подать…

Казаков молчал, опустив голову и потирая ладонью левую сторону груди: у этого крепкого здоровьем человека, перенесшего с десяток легких ранений, стало побаливать сердце.

«Эвакуироваться из Архангельска и как майор британских ВВС выехать в Англию он наотрез отказался, — свидетельствует Александр Матвеев, — перейти к Колчаку не хотел. К красным дорога была закрыта. Что ему оставалось?..»

Кто узнает, какое смятение чувств царило в душе этого бесстрашного человека, четыре года войны с честью выполнявшего свой воинский долг перед русским народом, который вдруг раскололся на две враждующие, ненавидящие друг друга части, безжалостно истребляющие друг друга…

«Не участвуй в делах тьмы», — гласит Священное Писание, а он — участвует… Впереди — та самая неясная муть, которую он так не любил ни в небе, ни на земле. Но в небе он был обязан летать и при плохой видимости, и летал. А жить на покрытой мглой земле обязан ли?

1 августа 1919 года Модрах и Белоусович уходили на пристань.

— Я провожу вас на «сопвиче», — будто озаренный какой-то мыслью, молвил вдруг Казаков и быстро зашагал, почти побежал к ангару.

У «летающей лодки» возился механик в новой кожаной куртке.

— Опять обновка? — спросил командир.

— Чужая! — махнул рукой механик. — Англичане перед отъездом подарили.

Свидетелю этого разговора Александру Матвееву навсегда врезались в память слова командира — последние его слова в этой жизни, что объясняют непрощаемый православием грех самоубийства: «Чужая… Да, все здесь чужое. Аэропланы, ангары, даже форма на мне… Только вот земля еще наша… Выводи!»

Он был спокоен. В васильковых глазах под нахмуренными бровями — решимость и неизъяснимая мука. Он шел по аэродрому медленно, о чем-то напряженно думая. Сорвал стебелек травы и, кусая его, опустил голову, зашагал еще медленней. Очнулся, лишь когда увидел перед собой «сопвич». По своему обыкновению, перекрестился, проверил рули и, взлетев, сделал обычный круг над аэродромом.

«От уплывавшего по течению парохода с боевыми друзьями стелился тонкой змейкой дымок. Казаков поднялся еще выше, как бы желая набрать достаточную высоту и быстро догнать уходящий пароход, — печально заканчивает свои воспоминания Александр Матвеев. — Вдруг… Резкий поворот… Камнем полетел «сопвич» вниз, грохнулся возле своего ангара. Треск, пыль… Тишина. Даже слышно, как в траве трещат кузнечики.

Издали сипло свистел пароход.

Бежали к разбитому аэроплану люди. Стоял возле груды обломков с непокрытой головой механик. Тут же лежал Казаков. Тонкой струйкой сочилась изо рта кровь. Он был мертв».

Бросил руль управления от безысходности или разорвалось изболевшееся сердце?

На кладбище в Березнике под двумя крест-накрест сколоченными воздушными винтами прибили строганую белую дощечку с надписью: «Полковник Александр Александрович Казаков. 1 августа 1919 года».

В Париже, в православном соборе святого Александра Невского на улице Дарю, в 20-е годы XX века русские летчики-эмигранты Александр Саков и Роман Нижевский установили икону-памятник русскому воздушному флоту и составили список всех погибших и усопших воздухоплавателей и авиаторов Российской империи. Есть в нем имя и аса асов Александра Казакова.

О первых дерзновенных таранах Нестерова и Казакова хорошо знали как белые, так и красные летчики.

Потому, когда красвоенлет Я. Гуляев на «ньюпоре», завидев пять самолетов белогвардейцев, готовящихся разбомбить понтонный мост над Каховкой, стал угрожать им тараном, все пятеро решили благоразумно покинуть поле боя. В донесении этот факт изложен коротко: «Угрожая тараном, красвоенлет Гуляев разогнал пять самолетов белой армии».