Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе - Акакий Гецадзе

— Давайте, ребята, научу плавать! — предложил сын духанщика Темира, Сеит. Он был самый взрослый среди маленьких пастушков, плавал, как утка, и подолгу не вылезал из воды.

— Меня! Меня! — закричали сразу все мальчишки.

— Я не хочу! — отказался Кечо. — Потом иди и сторожи твою бешеную корову девять дней!

— Тогда и я не хочу! — заявил я.

— Вот олух, — засмеялся Сеит. — Кто же тебя будет даром учить?

— Если хочешь, — вдруг предложил Сеиту Кечо, — я твою корову девять раз погоню с поля.

— Давай двенадцать!

— Ладно, будь по-твоему.

Сеит нашёл брод и приказал:

— А ну-ка, ребята, лезьте сюда и шевелите руками-ногами. Если будете тонуть — не забудьте поднять руки, иначе я вам не смогу помочь. Я буду внизу сторожить, сразу поймаю вас, если вода унесёт. Ну, живо! Кто первый?

Каждый старался спрятаться за другого.

Бросили жребий — выпало мне.

Не успел я заплыть на глубину, как тотчас же начал тонуть. Я так перепугался, что совсем забыл вскинуть руки. Только крепко закрыл рот, но дыхание у меня перехватило и я наглотался воды… Сеит кое-как выволок меня из воды. Мой дружок Кечо рассказывал мне потом, что я был совсем синий. Ребята схватили меня за ноги, поставили вниз головой, и вся вода, а может, в придачу и ещё кое-что, выплеснулась через нос и рот:

— Пока не научусь плавать — в реку ни ногой! — решительно заявил я.

— А ты как думал, — не знал, что по земле ходить учатся, а в небе летать!

После меня никто уже не осмелился войти в воду.

Так и пришлось Сеиту самому управляться со своей шальной коровой.

А мы с Кечо по-прежнему плескались в воде и грелись на песке.

Однажды, в знойный день, вардисубанские ребята согнали волов в реку и, ухватившись за хвосты, поплыли на другую сторону.

Волы заплыли так далеко, что видны были только их головы.

— Давай и мы попробуем! — лопаясь от зависти, предложил Кечо.

Но плавать в реке, надеясь на один лишь воловий хвост, — дело нешуточное. И хотя я трусил, но отказаться не решился. Очень надо, чтобы потом надо мной надсмехались. Нет, уж лучше и впрямь утонуть. Погнав быка Никору к воде, я схватил дрожащими руками его за хвост и — айда на ту сторону. Лишь ступив ногой на отмель, я разжал стиснутые зубы, которые от страха чуть не сплюснулись.

Забава эта пришлась мне по душе, и вскоре я уже совсем не боялся кататься туда-обратно. Именно тогда я убедился, что легко, оказывается, переплывать реку, когда кто-то другой плывёт, а ты держишься за него.

Не стану грешить против истины: не кто иной, как Кечо надоумил меня держаться за хвост, и велика его заслуга предо мной.

Когда Царо варила кашу, даже самую обыкновенную, для бедняжки Кечо наступал самый что ни на есть настоящий праздник. Потому что всё, что прилипало к донышку кастрюли, отдавали ему. Он вооружался ножом, соскабливал остатки и с аппетитом съедал. Не приходится говорить о том, что Кечо уж, конечно, вылизывал кастрюлю так, что её и мыть не надо было. Как видите, и бедность порой по-своему хороша бывает!

Оттого, что Кечо, постоянно вытягивая голову, сверлил взглядом все кастрюли и горшки, какие были дома, шейка у него стала длинная и тонкая как у цапли. Но дома у них было на редкость пусто и чисто, и если мать давала ему с собой на пастбище лишь кусок чёрствого мчади да горькую луковку, и за это надо было спасибо сказать. Ну, а в моей сумке чего уж только не было: и круг молодого сыра, и увесистый кусок свинины, пироги, фасоль, заправленная орехами и чесноком, и разная другая снедь. Конечно, всё это я съедал пополам с Кечо.

Как-то раз мы с Кечошкой натравили друг на друга наших собак. Победила моя.

— Сегодня моя не в настроении, — попробовал оправдать её хозяин.

— Жена померла? — ехидно спросил я. — Когда у неё будет настроение, сообщи.

Мы договорились устроить следующий бой в пятницу, и собаки наши схватились, но как! Оскалившись, они кусали друг друга в загривок, прыгали друг другу на спину и, выкатив глазища, яростно рычали. Моя Куруха снова победила.

— Может, твоя и сегодня не в настроении? — насмешливо спросил я. — Не скончалась ли у неё двоюродная сестра?

Кечошка никак не хотел признавать поражения своей собаки Поцхверы, но весь пастуший хор дружно кричал «ура» Курухе. И ему пришлось молча согнуть палец.

В том, что победила моя Куруха, не было ничего удивительного. Странно было лишь то, что шерсть Поцхверы была совсем изодрана. Говорят, что собака — это прирученный волк. А известно, что волк не рвёт волчьей шкуры. Так какого же рожна надо было собаке? Может, ей повредило приручение? Получается, что вышла она из лесу и ещё больше одичала? На что это похоже — родственницу не пощадила. Нет, в самом деле, нельзя всех без разбору выпускать из леса!

До этого мы с Кечо обычно устраивали дома петушиные бои. Кечошкин красный петух оказался настоящим героем — он разодрал хохолок у моего петуха и основательно помял его. Кечо был так счастлив, что готов был прыгать от радости. А я, обозлившись, хватил своего петуха топором, окрасив кровью его опозоренную голову.

Бабушка рассердилась:

— Чем тебе не угодил этот несчастный петух, бессовестный ты мальчишка?

Дед же одобрил мой поступок и поддержал меня:

— Если петух голопятого соседа побеждает моего, то и дырявой копейки не стоит его жизнь! Туда ему и дорога!

На ужин, приготовленный из петуха, я позвал и Кечо. Петух был старый, и мясо его было слишком жёсткое, но Кечошкины зубы отлично справились с ним. Не насытившись мясом, мы принялись за бульон. У бедного изголодавшегося парня живот вздулся, как после нашего пиршества в винограднике Тадеоза.

Когда моя Куруха прославила меня, я гордо поглядывал по сторонам, совсем словно Кечошкин петух, а дружок мой ходил рядом с отвисшими ушами. Однако не таков он был, сын Лукии, чтобы сдаться!

Пришлось наших собак стравить друг с другом и в третий раз.

И снова Куруха так обкусала Кечошкину собаку, что та осталась еле жива.

Правда, теперь и моей здорово досталось: у неё болела задняя лапа, и она стала прихрамывать, но мальчишки уверяли меня, что хромота её не уродует.

После этого, едва завидев Куруху, Поцхвера пятилась назад и старалась куда-нибудь спрятаться. Клянусь вам, если бы можно было, она бы влезла под свой собственный хвост.

Теперь уж я совсем приосанился и задрал нос кверху.

Кечо же нахмурился, как туча в ненастье.

— Кечуня, — начал я елейным голосом. — Помнишь, как я рассчитался со своим петухом?

— Собачье мясо не едят, иначе и я бы не остался в долгу, — ухмыльнулся он.

— А ты возьми её, паршивку, и убей на бабушкиной могиле, — посоветовал я.

На следующий день, смотрю, Кечо снова взял с собой Поцхверу. Завидев мою Куруху, она трусливо спряталась за хозяина.

— Что ты таскаешь за собой эту срамницу? — ещё издали крикнул я ему. — Не мог дома оставить? Хоть кур постерегла бы от сусликов.

— На этот счёт не волнуйся! С сусликами и мой петух справится, — ударил он меня старым хлыстом.

— Правильно! Хороший петух в роли сторожа лучше плохой собаки, — не остался я в долгу. — А такую собаку иметь — всё равно, что не иметь. На твоём месте я б её давно прикончил.

— Так я и сделаю. Только потерпи немного.

Прошла неделя.

Как-то утром я никак не мог дозваться Курухи.

Мне показалось, что ночью я слышал её обеспокоенный лай, но не придал этому значения.

Огляделся я, и вдруг вижу — лежит у амбара. Тронул её ногой — не шевелится, тронул снова — ни звука. Словом, что там много говорить, — Куруха была мертва. Осмотрел я её, но следов удара не нашёл, иначе убийцу долго бы искать мне не пришлось. Итак, погибла моя любимая собака, моя гордость и слава! Я не заплакал, но сердце моё обливалось кровью.

Примерно через неделю я отправился взглянуть на труп собаки. Но до меня ещё издали донёсся такой отвратительный запах, что я не решился подойти поближе. Пролетел месяц, и я снова пошёл туда. Дурной запах уже исчез, да и от собаки остались лишь шерсть да кости. И тут уж я не смог сдержать слёз. Слёзы промыли мне глаза, и я вдруг заметил среди костей что-то чёрное; поковырявшись палкой, я выудил большую ржавую иглу.

— Странно, — подумал я, — как она сюда попала?

И тут меня озарило: я опрометью бросился к дому, схватил Кечо за руку и потащил за собой.

— Куда это ты меня? — недоуменно таращил он глаза.

— Пошли-пошли! — грозно ответил я и ещё крепче сжал его руку. Словом, я почти бегом поволок его за собой.

— Что это? — спросил я его.

— Кости!

— Чьи?

— Собаки!

— Чьей собаки?

— Чьей, твоей! Разве ты её не здесь бросил?

— А это что? — и я палкой показал ему на иглу.

— А я почём знаю? — ответил он, побледнев и слегка попятившись, словно испугался, что игла сейчас подпрыгнет и воткнётся ему в глаз.