По ту сторону Псоу - Сергей Катканов

Мы сидим с Нодаром у него на участке, оба в брюках и рубашках с коротким рукавом, то есть одеты вполне по–человечески. Но он неожиданно говорит, показывая на свой короткий рукав:

— Я ни разу в жизни не видел, чтобы мой отец вот так ходил. И маму я никогда не видел без двух косынок. А сейчас? Ты видел, чтобы наши женщины ходили в юбках до пят и в косынках?

— Видел и не раз.

— Ну это они разве что в церковь так одеваются.

Мне кажется, Нодар преувеличивает. Абхазские женщины одеваются очень скромно. Они часто в черном, во всяком случае — в темном, ни когда не носят одежды крикливых тонов. Абхазские девушки никогда не ходят в коротком, разве что школьницы. Как хорошо они выглядят на фоне наших отдыхающих! Но для Нодара даже то, что женщина ходит без платка на голове — уже разрушение традиций. И себя он осуждает за рубашку с коротким рукавом. Ведь его отец так непристойно не одевался.

И вот я иду по набережной Сочи. У киоска стоит совершенно голая женщина. Во всяком случае, со спины она выглядит совершенно голой, два тонких шнурка, символизирующих трусы и бюстгальтер не сразу и заметишь. Не смотря на свою безупречно правильную ориентацию, я почему–то не испытываю ни чего, кроме отвращения. Здесь царит расслабуха. Это чужой для меня мир.

Дело ведь даже не в одежде. Мне никогда не нравилось дешевое морализаторство. Дело в том, что почти отсутствующая одежда означает почти отсутствующее содержание души. Одежда — это знаковая система при помощи которой мы обозначаем своё внутреннее содержание. Разумеется, при помощи одежды хочется подчеркнуть свою непринадлежность к этой балдеющий биомассе, свой внутренний консерватизм.

Консервативные ценности, вопреки распространенному заблуждению, принадлежат не прошлому, а вечному. С этими ценностями человечество должно было пройти весь свой путь. Но не захотело. А многие ещё сопротивляются убивающему души «духу времени».

Россия гораздо консервативнее, чем Европа, но Абхазия гораздо консервативнее, чем Россия. Вот почему мне так дорога Абхазия. Здесь я учусь быть русским. Здесь я начинаю понимать, что это значит. Есть только одно слово, которым я хотел бы себя обозначить в Абхазии без тени сомнения. Это слово — русский. Впрочем, есть ещё одно слово — северянин.

Вот прошел я по мосту через Псоу в Абхазию и сразу же возникает ощущение, что я попал в родной, близкий и понятный мир. Я знаю, как мне здесь реагировать на всё, что я вижу вокруг себя, знаю, как разговаривать с водителями. Но стоит мне пересечь Псоу в обратном направлении, как у меня тут же возникает ощущение, что я теперь среди чужих. Вижу, например, в автобусе надпись: «Плата — на входе» и усмехаюсь. Могли бы, думаю, прямо написать: «Здесь вам не Абхазия». В Абхазии платят на выходе. И ещё множество таких мелочей.

Так почему же русский, возвращаясь в Россию, чувствует, что попал в чужой мир? Да потому, что русский северянин попал на русский юг. Наш север гораздо консервативнее, чем наш юг. При этом Абхазия консервативнее даже, чем наш север. В Сухуме мне всё понятно, а в Адлере я даже и понимать ни чего не хочу. Скорее бы в Вологду.

О, женщины…

Еду в маршрутке от Псоу до Адлера. Водитель говорит про Абхазию: «Некоторые гостят там по три недели и возвращаются в восторге, а некоторые сбегают через три дня с матюгами.» Всем, конечно, интересно узнать про вторую категорию граждан, и водитель продолжает: «Вез недавно одну девушку из Сибири. Злая, мат через слово. Говорит, что Абхазия это какой–то дурдом. Ходить одной в кафе запрещено, ходить вечером по улице одной запрещают. Она сказала: «Дома я могу и в Сибири сидеть» и через три дня убежала отдыхать в Адлер».

Я говорю: «Девушку, которая матерится через слово, вообще не стоило выпускать из–за Урала». Все в маршрутке смеются. Но не все понимают, что так прогневало сибирячку. Объясню.

Девушкам не стоит ехать в Абхазию без мужчин, если они не имеют ввиду совершить секс–тур. Если да — то конечно, а если нет, то будут проблемы. Вот, к примеру, сидит девушка в кафе вечером, а из–за соседнего столика ей посылают бутылку шампанского. Не принять угощение нельзя — оскорбление, а принять — значит согласиться лечь в постель. Здесь, если девушку «ужинают», её не только «танцуют». А вот, приняв угощение и отказавшись от интима, можно навлечь на себя большую беду. Это вам не Россия, где можно весь вечер опустошать кошелек мужчины, а потом презрительно помахать ему ручкой. Здесь на женщину, которая сначала приняла угощение, а потом собралась идти домой, посмотрят, как на шлюху, которая сначала взяла деньги, а потом вдруг стала вести себя, как чужая невеста.

Итак, если девушке послали угощение, у неё только один вариант — быстро встать и выйти из кафе. И хорошо ещё, если удастся уйти спокойно. Сами понимаете, что женщине без мужчины лучше не ходить в кафе вечером. А лучше и днем не ходить. И по улице лучше тоже не ходить без мужчины. Иногда, знаете, просто за руки хватать начинают.

Нашим это иногда кажется полным беспределом, и они начинают вопить: «Абхазы совсем обнаглели», но тут нет ни какого беспредела и ни какой наглости. Это просто мир других представлений. Дело тут в первую очередь, как ни странно в том, о чем мы уже говорили: абхазский мир гораздо более консервативный. Абхазский консерватизм диктует: если женщина пришла в кафе без мужчины, значит она шлюха, и с ней поступают, как со шлюхой, и очень обижаются, когда она начинает изображать из себя недотрогу. Это всё равно, как если бы мужик пришёл в бордель, а там девочки визжат: «Да как ты смеешь!»

При этом, если женщина пришла с мужчиной, ей вообще не чего опасаться, особенно если она одета по–человечески, а не как «отдыхающая». Впервые я приехал в Абхазию с женой, мы с ней ни на минуту не разлучались, и вечером гуляли, где хотели, и ни разу не возникло ни одной неприятной ситуации. Мы чувствовали себя гораздо в большей безопасности, чем на вечерней улице русского города или вечером у себя на родине в ресторане. У нас–то как раз всякие опойки очень даже могут начать цепляться к женщине, которая пришла с мужчиной. Ну даст кто–то кому–то в морду — не велика беда. В Абхазии вопросы мужской чести — куда более серьезные вопросы. Оскорбив мужчину, ты кровью заплатишь. А если берегут мужскую честь, значит берегут и честь женщины, которая с мужчиной. Одно от другого неотделимо.

Помню однажды пошли мы с женой в одно довольно пустынное место в горах. Спускаемся вниз по крутой узкой тропинке через заросли, жена — впереди меня. И вот, расположившиеся внизу абхазы, увидев мою жену, но ещё не увидев меня, игриво закричали: «Девушка, иди к нам». Один сразу же побежал, помочь ей завершить спуск, уже руку протянул, и тут он увидел меня. Я предельно спокойно, но очень холодно отрезал: «Руки можно убрать.» Он стушевался, улыбка его стала совсем кислой и, что–то ещё сказав, он отвалил.

Там в ущелье большие такие котлы с пресной водой, мы с женой искупались, сохнем. И тут подходит ко мне этот абхаз и говорит: «Вы уж меня извините, неудобно получилось…» Я довольно сурово буркнул: «Всё нормально». Но минут через пять он опять подошёл ко мне с извинениями, и я, на сей раз сдержанно улыбнувшись, ещё раз заверил его, что не имею к нему претензий. Но он и в третий раз подошел просить прощения. Тут уж я улыбнулся искренне и от всей души сказал: «Всё хорошо, брат. Вопросов нет».

Вы понимаете, о чем речь? Абхаз, сам того не желая, задел достоинство мужчины, и от этого ему стало не по себе. Ему нечего было бояться, их там была целая кампания, а я один. И даже если бы я был с кампанией, а он один, абхаз ни когда бы не сказал, что испугался разборки. Он испугался другого — того, что повел себя неправильно, поступил так, как не должен был. Нельзя задевать достоинство мужчины даже независимо от того, какие могут быть последствия, просто нельзя и всё. А почему он не испугался задеть честь незнакомой женщины, когда ещё думал, что она одна? Да потому, что у женщины, которая одна или с подругой идет в пустынное глухое место, нет ни какой чести. Она фактически сама себя предлагает, и если от неё не отказываются, так должна ещё и спасибо сказать.

Знаю историю, когда на те же самые «котлы» пошли две девушки в сопровождении двух молодых абхазов, которые предложили себя в качестве гидов. Оказавшись на месте, обе стороны были изумлены до крайности. Абхазы ни как не могли поверить в то, что девушек интересует только природа, а девушки были весьма шокированы тем, что абхазы видели себя в роли как бы не совсем гидов. Ситуацию разрулили через тяжелый конфликт. Наши–то думали просто подразнить мальчиков, как это у нас принято, но абхазские мальчики не привыкли к тому, чтобы их дразнили. Они мыслят просто и понятно: ни чего не хочешь, так и не лезь куда не надо, а лезешь, так не говори, что не хочешь.

Тут корень конфликта опять же в абхазской консервативности. У нас с ними разные представления о том, что может позволить себе приличная женщина, а потому некоторых наших вполне приличных дам они принимают за шлюх и ведут себя с ними, как со шлюхами. Вот, например, абхазы ни когда не загорают на пляже. В море, конечно, купаются, но на пляже не лежат. И ни один абхаз даже представить себе не может абхазскую девушку на пляже в купальнике. А у нас и вполне приличные девушки могут часами лежать на пляже, исходя из наших представлений, в этом нет ни чего непристойного. Но абхаз видит ситуацию совсем другими глазами. Для них пляж — почти панель. Если полуголая девушка разлеглась на всеобщем обозрении, значит она шлюха, и ни какое обращенное к ней предложение не звучит непристойно. Поэтому на пляже к женщинам, если они без мужчины, пристают. Это даже и не приставание, им даже предложений не делают. Если красотка валяется тут в непотребном виде, так это она делает предложение, его просто принимают.