Хватай Иловайского! - Андрей Белянин

— Всё верно, там нас и ждут. Но не с распростёртыми объятиями, а с вилами, факелами, ножами, ядом и прочими прелестями. Прохор тоже там, точно знаю, непонятно только, почему…

Конь развернул умную морду, вопросительно глянув мне в глаза.

— Почему я так боюсь с ним встретиться? — скорее мысленно, чем вслух, удалось закончить мне.

Жеребец повёл плечами и сделал первый шаг по лесной тропинке. Иному, обычному, человеческому взгляду представилось бы, что мы идём по широкой просёлочной дороге. Но у меня-то глаз заплёванный. Я все их заморочки чародейские насквозь вижу! Если кому-то там представляется аккуратненькая белая усадьба на холме, двухэтажный дом с колоннами и красивой крышей, всяческие беседки кружевные, заборчик из редкого частокола, даже украшения и виньетки на каждом углу — так мне оно всё в своём реальном виде показывается! Нет там усадьбы барской, а есть три курных избёнки из бурелома лесного. Нет туда дороги наезженной, а есть узкая тропинка через болото, где шаг вправо, шаг влево — и утоп на месте на пару с конём. Нет там жизни цивилизованной, а есть один обман, сплошная оптическая иллюзия. Где свет — там мрак, где правда — там ложь, где явь — там сплошной туман, недомолвки и обман всесторонний, откуда ни подъезжай. Нехорошее место, гиблое…

— Но ведь мы казаки? — зачем-то спросил я у арабского жеребца, уже по праву крови своей никакого отношения к российскому казачеству не имеющего. — А значит, с нами воинское счастье. Пойдём на переговоры, так и проиграть можем, ибо не в дипломатии сила, а в нагайке! Вот и выходит, что…

Дослушивать он меня не стал, взвился на дыбы, замесил передними копытами воздух и от всей души дал такого галопа, что я чуть из седла не вылетел. Ох, недаром на Дону к таким норовистым жеребцам и подход другой. Тот же мой покойный батька, чтоб его в раю архангелы стопочкой не обходили, всегда учил: сперва глянь коню в глаза! Пристально эдак, со значением, левую бровь нахмурь, правую выгни и смотри. Ежели только энта скотина ухмыльнётся недобро или морду хитрую сотворит — сразу бей наотмашь в челюсть! Потом прыгай ему на спину — и, покуда не очухался, хрясть кулаком промеж ушей! После такого «воспитания» под тобой любой конь как шёлковый ходить будет.

Может, и моему арабу надо почаще напоминать, кто в хате хозяин? Один раз словил, да, видать, забылось уже? Горячий дядюшкин жеребец доставил меня к страшному лесу меньше чем за минуту, пока я лежал на его спине, вцепившись как клещ, обхватив руками шею и привстав на стременах. На опушке он встал словно вкопанный, гордо и неприступно! Молодца! Я тоже выпрямился, поправил папаху и постарался придать голосу побольше булатности:

— Выходи, что ль, стерлядь рыжая! Всё равно не отстану и не отступлюсь, покуда моего денщика не вернёшь!

Лес на миг задумался, а потом ожил. Болотная жижа слева всколыхнулась, тина вздулась пузырями, которые лопались с пушечным грохотом, обдавая всё брызгами и вонью. В небо взлетели надсадно каркающие вороны, глубоко в чащобе заухали филины, послышался тоскливый волчий вой. Небо словно бы в единый миг померкло, солнце ушло за тучи, подул неровный ветер, холодя шею. Для полноты картины не хватало только явления какого-нибудь чудища противоестественного, больной фантазией созданного, так чтоб даже я испугался. А меня, как вы помните, после ярких типажей Оборотного города мало чем удивить можно. Вот и в этот раз не получилось…

— А-а, мой ужин пожаловал! — Из болота поднялся грязный, как свинья, жабоглот. Реальная тварь, не иллюзия. Нечто вроде болотного водяного, только в разы злей да опаснее, как в сказках пишут. — Добра молодца на обед, коня на ужин!

Я хладнокровно разрядил один пистолет в уродливую лягушачью голову размером с квашню, прямо меж двух рядов острых мелких зубов. Трёхаршинное быкообразное тело взмахнуло корявыми ручищами, захлебнулось свинцом и ушло обратно в трясину.

— Ещё есть кто? — на всякий случай поинтересовался я, быстро перезаряжая ствол крупнокалиберной баскунчакской солью. — А то, ежели непонятно, у меня времени мало, до заката в расположение полка вернуться надо. Так что, грешники, суицидники, смертники, становись в очередь!

Левую пятку кольнуло, словно я босой ногой на репей сухой наступил. Ладно, высыпал на ладонь остатки соли, да и швырнул за спину. Вою было-о… Сразу трое пучеглазых леших, подкрадывающихся ко мне со спины, закрыли бородавчатые рожи ладонями, пытаясь продрать свои зенки от соли. Действенная вещь во всех смыслах, хоть против кого работает. Я вот, помнится, разок её дяде в кофе насыпал, так тоже крику-у…

— Следующего давайте-с, — явно пародируя нашего полкового лекаря Фёдора Наумовича, потребовал я. — Сегодня принимаю без записи. Кто один раз у меня лечился — больше по врачам не бегает. Лежит себе тихо, в отдельной могилке, червякам на невезение жалуется!

Впереди раздался глухой рык, и, ломая кусты, на поляну вышел здоровущий медведь. Вот уж кого в наших краях редко встретишь: мишки, они больше к средней полосе России жмутся, в донских степях им делать нечего. Тем более таким большим и страшным… Я как-то не сразу сообразил глянуть на него волшебным зрением. Ну, медведь, собственно, остался, а вот вся грозность с него мигом куда-то улетучилась. Мне хватило всего лишь три раза хлопнуть в ладоши и пропеть:

Калинка, калинка, калинка моя!В саду ягода малинка, малинка моя…

В тот же миг «страшный» зверь встал на задние лапы и, запрокинув голову, закружился в привычном танце. Умилительнейшее зрелище…

— У каких скоморохов косолапого сманили, жульё необразованное? Им же только петербургских барышень до обморока доводить. Уберите мишку, я его и пальцем не трону. А мне моего Прохора верните сей же час, не то хуже будет!

С угрозами я, конечно, переборщил. Моя левая пятка чётко подсказывала, что хуже тут может быть только мне. Но ведь и нечисти этой свой страх показывать — распоследнее дело, в секунду порвут! А так… глядишь, ещё поживу с полчасика. Потом-то порвут так и так…

Медведь меня понял правильно, прощально помахал лапой, послал воздушный поцелуй, присел в реверансе и убёг в лесок неведомо куда. Сообразительный зверь, знает, с кем не надо связываться, уважаю…

— Пойдём, чего встал-то? — Я привычно толкнул пятками задумавшегося о Царствии Божьем араба, и конь, опомнившись, бодренько понёс меня вперёд. Если кто и заметил, как я перезарядил пистолет солью, то уж тот факт, что я сунул его не за пояс, а мягко уронил в траву, — вряд ли кто отметил. Ну, быть может, кроме одной лысой башки (или двух, непринципиально), для кого он и был предназначен. Вот и ладушки. Я как раз остановил жеребца перед дряхлым сараем, даже не претендующим на гордое звание избы, когда из его глубин раздался чуть хрипловатый голос: