Годы эмиграции - Марк Вишняк

Глумливый тон «Руля» «Созерцатель»-Чернов в «Революционной России» заменил тоном высокомерия, столь же мало оправданным: Чернов никогда не был и, конечно, не стал большевиком, и наставление, преподанное им по существу всей русской эмиграции после большевиков, он не заимствовал у них. Но это был тот же строй идей и порицания, который большевики, придя к власти, нещадно направляли по адресу своих противников – всех, всех, всех не исключая и течение, которое вдохновлял и возглавлял Чернов.

Для иллюстрации беспочвенности политического противопоставления «себя» или «нас», социалистов, – «им», «умной ненужности», «лишним людям», подверженным «каре истории», можно напомнить афронт, который потерпела делегация партии социалистов-революционеров на конгрессе социалистического Интернационала в Гамбурге в 1923 году. Делегация заграничного представительства партии, в которой правое течение партии не было представлено, вынуждена была выступить с формальным письменным заявлением о том, что, лишенная возможности высказать полностью свое понимание, делегация на социалистическом конгрессе голосовала за резолюцию о борьбе с реакцией, соглашаясь с ее общим содержанием, но никак не с формулировкой о признании власти большевиков.

Мое участие в Совещании и, особенно, в Исполнительной его Комиссии было не постоянным и ограниченным. На Совещании я выступал от имени членов эсеровской группы и, по их же поручению, вырабатывал резолюцию и вел переговоры с представителями других фракций о согласовании формулировок о пределах самоопределения российских национальностей и о взаимоотношениях между центральной государственной властью и территориально-государственными новообразованиями. В действовавшей больше года Исполнительной комиссии мое участие было еще менее значительным.

Я не был членом Комиссии. Как меня позднее осведомили, Фондаминский и я были главными кандидатами эсеров в члены Комиссии – после лидеров, Авксентьева, Керенского, Минора и Руднева: кандидатура Фондаминского считалась «деловой», моя – как специалиста. Но оба мы не были избраны, потому что личные претензии и влияния оказались сильнее «деловых» и иных соображений. Избраны были Макеев и Роговский. Мое сотрудничество с Исполнительной комиссией носило эпизодический характер. Помимо участия в составлении меморандума о Рижском договоре, я заменял в Комиссии Авксентьева во время его пребывания в Америке. Но то была пора угасания деятельности Комиссии, которая собиралась редко и, в отсутствие лидеров, воздерживалась принимать ответственные решения.

Результаты деятельности Совещания и Комиссии неуловимы. Они были очень скромны и недолго удержались в сознании и памяти неблагодарных современников. Тем не менее, как ни затянулось далеко неполное описание своеобразного «эпилога» к тому, чем пришлось стать Всероссийскому Учредительному Собранию, это описание представлялось мне объективно – или исторически – оправданным. Я считал и личным своим долгом, – как член, секретарь и в известном смысле историограф, чаще и больше других писавший об этом неудавшемся учреждении, заняться описанием и его конца.

ГЛАВА IV

Увядание активной политики. – Эсеры в эмиграции 20-х годов. – Сношения с Москвой и Кронштадтом. – Соглашение Керенского с Бенешем. – Его литературно-политические последствия. – «Административный Центр». Расхождения между эсерами в эмиграции, как и в России. – Содействие эмиграции в защите членов ЦК эсеров в Москве. – Занятия публицистикой, редактированием, лекциями, публичными и университетскими. – Сосредоточение на вопросах о меньшинствах, Лиге Наций, бесподанных. – Издательство «Современных Записок». Приглашение Академией международного права в Гааге. – Стабилизация жизни. Представительство на съезде писателей и журналистов в Белграде и происшествие на парадном обеде. – Экскурсии по Франции, Швейцарии, Испании

Когда существовали Совещание и Исполнительная комиссия членов Учредительного Собрания, мы все-таки соприкасались в какой-то мере с так называемой «большой политикой». Когда же эти организации были ликвидированы, мы были от нее отрезаны, обречены, как и другие группировки, на «малую», внутрипартийную, с позволения сказать, политику, – следить за происходившими в мире, особенно в России, событиями и за отношением к ним правительств и общественного мнения Запада. Всё же в 1921–1922 гг. некоторые эсеровские организации еще участвовали в событиях, прогремевших на весь мир и имевших большое политическое значение.

Партия социалистов-революционеров возникла, как известно, в 1901 году – в самом начале нынешнего «ужасного столетия», по характеристике Черчилля. И меньше чем за два десятилетия она успела достичь, в 1917 году, необычайных, никем непредвиденных и для нее самой неожиданных размеров, в течение месяцев владела сердцами и думами громадного большинства российского населения, служила надеждой и упованием истомленных мировой войной народов. Она же оказалась разбросанной во все концы мира, чуть ли не по всем странам, сведенной на нет организационно и политически, лишенной материальных и технических средств даже для выражения своего мнения.

Несуществующую организационно и сейчас партию социалистов-революционеров следовало ли считать исторически исчезнувшей? Помимо других оснований, оправдывавших сомнения в прошлом, сейчас можно сослаться на прецеденты: социалистические и демократические партии Италии, Германии, Турции и других стран, исчезавшие с водворением тоталитаризма Кемаль Паши, Муссолини, Гитлера и др., воскресали там из пепла на следующий же день после падения тоталитарных диктаторов. И физически уничтоженная партия социалистов-революционеров, может быть, тоже имеет не меньше шансов идейно и духовно ожить в будущем, – были мы убеждены, попав в эмиграцию.

Почти во всех странах российского рассеяния в 20-х годах оказались эсеры. Они входили в уже существовавшие раньше организации или, где их еще не было, создавали новые. Раньше других проявили свою активность эсеры в Ревеле (Эстония). Там оказались и очень дружно работали эсеры в конце 1917 года, в 1918 году и позднее очень сильно расходившиеся во взглядах и тактике раньше, Чернов, Зензинов, Вл. Лебедев, Погосьян и другие. Ревель служил как бы базой или окном, чрез которое эмигрировавшие эсеры сносились с товарищами в России, – в частности, с заключенными в московской Бутырской тюрьме. Ревель служил и главным пунктом для сношения с Кронштадтом во время восстания в марте 1921 года.

Покинувший в ноябре 1920 года Россию В. М. Чернов попал в Ревель и возобновил там издание «Революционной России», выпускавшейся им в Женеве до революции. Первые ее номера были составлены так, что были вполне приемлемы и для тех, кто расходился со многими взглядами и статьями Чернова в «Деле Народа» 1917 года. Они расходились и с тем, что лидер партии стал писать позднее в «Революционной России», когда она была перенесена из Ревеля в Прагу. Эсеровская литература, в том числе сотни экземпляров «Революционной России», посылались нелегально, но надежным способом, из Ревеля в Москву и Ленинград, откуда рассылались по другим городам. Сношения правильно поддерживались с обеих сторон: ревельские эсеры осведомляли московских о происходившем на Западе, о внешней политике и социалистическом движении; Москва через Ревель осведомляла зарубежных товарищей о своих взглядах и положении и нуждах России. Постоянным корреспондентом-осведомителем Москвы был издавна очень популярный член партии Евгений Евгениевич Колосов.

Многие письма шли в ту и другую сторону в зашифрованном виде. В Ревеле отправляемые письма шифровал Погосьян, а получаемые расшифровывал полковник Махин. Что посланное достигало назначения, несмотря на все препоны и ухищрения цензуры и ВЧК, проверялось и подтверждалось многократно и разными путями. Это можно объяснить отчасти тем, что вначале 20-х годов полицейский аппарат коммунистов еще не достиг тех степеней всесторонности и совершенства, которые стали его отличием в последующие годы.

Возможность заниматься литературной и политической работой в эмиграции эсеры получили благодаря соглашению Керенского с министром иностранных дел Чехословакии Бенешем в 1920 году. Результатом соглашения было создание и своеобразной организации, которую члены ее так и называли в своей среде «Sui Generis», a во вне-ничего не говорящим именем «Административный Центр». Подобным названием стремились не подчеркивать политический характер организации. Руководители чехословацкой внешней политики решили поставить политически на партию с.-р. после того, как президент республики Масарик разошелся со своим прежним и старым приятелем Милюковым, разочаровавшись в его политике. Новая внешнеполитическая ставка протекала параллельно с помощью русскому просвещению внутри страны. Тысячи учащихся, вынужденных покинуть Россию, получили возможность продолжить и закончить образование. Созданы были русские высшие учебные заведения, Народный университет, русские издательства, русский архив, переданный Советам после занятия Праги советскими войсками в конце второй мировой войны, и другое. В них активно принимали участие и попавшие в Чехословакию русские эмигранты, в том числе и эсеры.