Змеи крови (Слово шамана) - Александр Прозоров

– Нам можно, – отмахнулся боярский сын и толкнул створки.

Царь, по-прежнему высокий и широкоплечий, но с потухшими глазами, сидел на троне с накинутой на плечи шубой, а рядом, на низкой лавочке, примостился лекарь, с непривычно бритым лицом и в странной короткой курточке – брасьере. Лекарь мягкими движениями втирал царю в запястье коричневую, дурно пахнущую мазь.

– А, Константин Алексеевич, – поморщился государь, подняв глаза на гостей. – Рад видеть. А это…

Саамский колдун упал на колени и раболепно ткнулся лбом в пол:

– Вижу тебя, московский царь!

– И я тебя вижу, – кивнул Иван Васильевич.

– Слово слушай, московский царь! Умру, год спустя беда придет, кровь придет, смерть придет. Злой дух слетит, на Москву тьмой пойдет. Погибель настанет.

– Так живи долго и счастливо, самоед, – скривился государь. – Скажи, я разрешаю.

– Не могу, московский царь. Смерть вижу. Помру скоро.

– Отчего же помрешь? На немощного ты не похож.

– Убьют меня. Зарежут. Здесь.

– Так… Не дайся, коли видишь-то смерть свою!

– Коли вижу – зарежут. Тьма придет. Москву спаси, московский царь. Москва падет, Новгород поднимется. Сам бить станет. Тюленя брать, девок брать, рыбу брать. Плохо здесь. Бойся, московский царь. Смерть чую. Твою смерть чую. Убить хотят. Близко ходят.

– Нашел чем удивить, – пошевелил пальцами царь. – Да здесь каждый второй смерти мне хочет. Да вот… – он вперился глазами в боярского сына Толбузина, подумал, мотнул головой: – Нет, Андрей меня убить не хочет. Верю. И Константин Алексеевич не хочет. Груб больно. А убийцы царские завсегда тихие такие, ласковые… Вот как лекарь немецкий.

Немец хорошо заметно вздрогнул. Иван Васильевич рассмеялся:

– Да ты мажь, мажь, не бойся. Руки у меня болят, Константин Алексеевич, мочи нет. И локти, и колени. И спина. Что делать, не знаю…

– Горячая баня, чай с медом, бег, фехтование по часу в день, – кратко перечислил Росин. – Не пройдет, но отступит.

– То нельзя! – испуганно вскинулся лекарь. – Медицинкай наука, изуча болезнь, рекомендует покой!

– А ты заткнись, немецкая морда, – посоветовал Росин. – Только и умеете, что кровь пускать.

– Мы есть сливай-ем дурной кровь, скопившейся в организм…

– Заткнись, говорю, не кровь дурную спущу…

Костя Росин не очень доверял врачам и в родном, двадцатом веке, а уж тут, в шестнадцатом, воспринимал истинными душегубами. Тут было куда безопаснее попасть в руки необразованной знахарки, что рану чистой тряпицей укроет, отваром горячим напоит, куринным мясом подкормит, да и оставит выздоравливать, чем оказаться в лапах дипломированных медиков, которые сперва кровь пустят, потом рану иссекут и порохом выжгут, потом получившуюся коросту станут ржавым скальпелем долго выгребать, а уж потом заметят, что пациент давно не дышит.

– Царский лекарь, Константин Алексеевич, – негромко, но весомо напомнил Андрей Толбузин.

– Отвар дам, московский царь, – в наступившей тишине предложил самоед. – Два дня варить надо. Два дня сварю, дам. Кость крепкой станет, болеть нет. Почка олененка нужна. Новорожденной. Родился, варить надо. Потом поздно. Как молоко глотнул, поздно.

– Почка олененка… – царь медленно сжал и разжал пальцы. – Андрей?

– Я найду, государь. На Соловец колдуна отвезу. За две недели обернемся.

– Верю, самоед. Верю, и ты не хочешь мне смерти, – царь забрал у лекаря одну руку и протянул ему другую. – Диво-то какое… Три гостя, и ни один мне погибели не желает…

– Как же ты живешь с такими мыслями государь? – не выдержал Росин. – Как жить, коли убийцу в каждом прохожем видеть?

– А я так с семи лет расту, Константин Алексеевич. Привык, – царь откинул голову на спинку кресла, шумно втянул воздух. Видимо, ему действительно было сейчас очень больно. – С семи лет каждый, кто близко подходил, смерти мне желал. Придушить хотел каждый, но не торопился. Как маму бояре убили… Больше никто хорошего мне не желал. Мама только любила… Да Тепилеев, родной ее… Обоих и убили… Что думал о деле моем?! – громко скрипнув зубами, неожиданно спросил царь.

– Думаю, крепость нужно построить в лесах у Белоозера. Чтобы спрятаться куда было, коли османы с крымскими татарами Москву захватят. В Архангельске корабль большой снарядить, чтобы постоянно в готовности стоял, коли бежать из страны придется. Письма отписать королям испанскому, французскому, королеве английской, и укрытия запросить, на случай начала войны большой с крымским ханом. Отписать письма к хану крымскому и султану османскому с просьбами нижайшими о мире, бить челом раболепно, и послам наказать, чтобы обиды им чинимые всячески терпели. Полоняных турок, что дьяк Адашев сцапал, тоже в Стамбул отослать с уверениями о дружбе и миролюбии…

– Уйди с глаз моих, Константин Алексеевич! Стой! Хочу тебе сказать, Константин Алексеевич, что гнева на тебя не держу, и старание твое на пользу государево понимаю, но… Но видеть тебя не могу! В поместье свое отъезжай сегодня же. Ступай…

Кароки-мурза долго бродил по разгромленному дворцу, совершенно не понимая, что теперь делать и за что браться. По счастью, татары рода Кара, тоже изрядно проголодавшиеся за время перехода, нашли кое-какие припасы – сушеные фрукты, соленую селедку и лосося, которыми иногда кормили невольников для сохранения сил. Казаки больше раскидали и попортили припасов, нежели съели или забрали с собой. За полдня нукерам удалось собрать достаточно ячменя и ржи, чтобы накормить коней, и рыбы, чтобы поесть самим. Сена, правда, не осталось – разбойники пытались поджечь дом, и спалили всю кипу сушеной травы. По счастью, побеленные оштукатуренные стены не занялись, и все обошлось только закопченным углом двора и сожженным навесом.

Зато дорогие ковры русские собрали все до единого, и теперь во всех комнатах непривычно белели голые полы.

Переночевав во дворе на затоптанных клумбах, поутру Кара-мурза с двумя воинами отправился в город, собираясь купить господину хотя бы самое необходимое – но торговля умерла. Зияли выломанными окнами лавки, валялись изуродованные лотки, и только темные пятна на месте впитавшейся в дорожную пыль крови позволяли догадаться, что случилось с товаром и его владельцами. Невероятно, но на рынке, всегда заваленном устрицами, мидиями, крабами, камбалой-калканом и глоссой, кефалью, катранами, белугой, осётром, морскими лисицами, сельдью, шпротами, хамсой анчоусом, лососем, шемаей, сарганом, лобаном, сингилью, ставридой, тяжелыми тушами белобочек, афалин и тюленей, ныне не имелось даже барабульки или тюльки.

Город казался наполнен печалью и могильным покоем. Не бродили водоносы, не разгружались корабли, никто не убирал улиц и не стучал молотком. Только кое-где прямо на порогах неподвижно сидели на корточках темные фигуры.

В конце концов Кара-мурза приказал забрать с собой несколько разгромленных лотков. Во дворе дворца, среди обломков фонтана, воины развели костер, на котором и зажарили длинные ломти мяса зарезанного тут же, рядом, коня. Из поевших нукеров четыре десятка мурза отправил обратно к кочевью – чтобы узнать, насколько пострадал род, а заодно избавиться от лишних ртов.

На следующий день, оставив десяток нукеров рядом с убитым горем султанским наместником, он вместе с остальными отправился в окрестные горы, надеясь раздобыть там хоть что-нибудь съестное.

Открывшаяся картина тоже вызывала удручение. Сады замерли в мертвой тишине. Никто не подрезал сухих веток, не убирал подгнившие плоды и не собирал созревшие; на грядках не встречались овощеводы, прореживающие или окучивающие растения, никто не отводил для полива обширных полей воду из текущих с гор ручьев.

У Кара-мурзы появилось жгучее желание развернуть коня, дать ему хороших шпор и умчаться в степь – туда, где все зависело только от него, где для жизни хватало только зеленой травы, шатра и пары чересседельных сумок. Где он мог при нужде поохотится на диких зайцев, убить змею или просто зарезать жирного барашка, где можно жить без денег, без невольников и даже ханов – просто сиди в седле, напевай себе под нос спокойную песенку, да следи, чтобы волк или коршун не подкрались к медленно бредущей к далекому горизонту отаре.

Но его господину требовалась забота – а потому в одной из горных хижин он смог за тройную цену купить у старого караима заготовленный для кого-то походный припас – высушенное на огне пшено, шмат копченого, и связку полос из вяленного конского мяса, и головку кобыльего сыра. Не самое вкусное угощение – но оно хотя бы не тухнет и не гниет, и Кароки-мурзе может хватить его на несколько дней. К этому времени нукеры должны пригнать какую-нибудь скотину из кочевья – если после казацкого набега хоть что-нибудь осталось.

К четвертому дню над Балк-Каем начал витать ясно ощутимый запах гниющей плоти. Хотя погибших единоверцев горожане, согласно обычаю, похоронили еще до заката солнца – после ухода русских, разумеется, – но после разгрома осталось еще много разлагающегося мусора, убитых животных, раскиданной врзле рынка рыбы. Янычары заперлись в крепости, в дверях дворца наместника Кара-мурза тоже поставил стражу, желая сохранить от невесть откуда появившихся странных дервишей хотя бы то, что осталось от прежнего грабежа. Степняк уже начал всерьез подумывать о том, чтобы собрать остатки имущества своего обезумевшего от горя господина, одним махом потерявшего всех детей, жен и наложниц, дом, казну, а может быть – и пост наместника, и увезти все вместе с самим мурзой к себе, в спокойные просторы Кара-Сова. Еще неизвестно, как во дворце султана воспримут сдачу города донским разбойникам. Очень может статься, что господина наместника пригласят самого подняться на выстеленный бархатом помост и осторожно усесться на остро отточенный кол. Случалось на его памяти и такое.