Трогать нельзя (СИ) - Зайцева Мария

Проверить необходимо.

— Нет, малыш. Поехали ко мне.

— Нет! Я не хочу больше с тобой никуда ехать! И разговаривать не хочу!

— Тат… Здесь все слышно. Ты уверена, что хочешь, чтоб соседи были в курсе?

Она замолкает. Дышит тяжело. Щурит глазки лисьи. Потом отворачивается.

Двери закрываются, мы едем дальше.

На десятом я открываю, пропускаю ее в квартиру, защелкиваю замок.

Татка разворачивается, прослеживает, как я убираю ключи в карман, фыркает.

— Ну и дальше что? Запрешь меня в доме? Как наложницу? Ты совсем дурак, братик?

— А ты, я смотрю, разговорилась, — я прохожу в комнату, бухаюсь на диван. Дико хочется выпить. Дурацкий день все же. Одни нервы, бляха муха.

Как найти силы на разговор?

Когда говорить вообще не хочется?

Одну короткую миллисекунду жалею, что вообще это все затеял. Раньше я мог Татку просто по-братски послать. Она бы дулась, конечно, нервы мотала. Но никуда с подводной лодки бы не делась.

А тут… Мы с ней уже не брат и сестра. Мы мужчина и женщина. В отношениях. Что бы она на эту тему не думала. А в отношениях надо разговаривать. Сууука… Зачем я это все затеял?

— А ты меня слышать, что ли, начал? Незаметно!

Татка фырчит, бесится, топает в ванну.

Я слышу, как льется вода, потом она выходит, уже без куртки, в одной футболке, под которую по привычке не надела белье. Я смотрю, как острые темные соски натягивают тонкую трикотажную ткань, и опять начинаю беситься. То есть, именно в таком виде она на занятия рванула. Отлично, что тут скажешь…

— Знаешь, — она вытирает полотенцем лицо, капли стекают по шее, я отслеживаю каждую, ловлю себя на том, что сглатываю, — я думаю, что все, что случилось… Ну, это ошибка. Я была в тебя влюблена, долго, но ты прав. Это просто подростковая влюбленность. Я не хочу больше твоего тотального контроля, потому что это уже ненормально как-то, понимаешь? Ты слышишь меня вообще?

— Да…

— Я к тебе хорошо отношусь, ты знаешь, я тебя… Черт… — Она отворачивается, шмыгает носом, а я глаз не могу оторвать. Красивая. Вязь татуировок, которые она сделала за этот безумный год, подчеркивает смуглую гладкую кожу, множество сережек в маленьком ушке, мне хочется каждую языком попробовать. Я еще помню время, когда кожа у нее была чистая, а волосы длинные. Тогда она выглядела абсолютным ребенком. А сейчас — это молодая, нереально красивая девушка. Моя девушка. Она что-то говорит. Она злится. Ну, конечно, злится. По ее мнению, я неправильно себя веду. Но по-другому не будет. И ей придется смириться.

— Малыш, иди сюда, — я чувствую себя отчего-то совершенно выжатым. И мне не хочется разговаривать. Хочется смотреть на нее, трогать ее, целовать ее. — Хватит уже. Этот урод предлагал хрень. Моя женщина не будет петь в кабаке. И вообще развлекать публику. Нехер.

Она открывает рот, ошеломлённая моими словами.

— Это… Это что еще за хрень? Ты с чего вообще взял, что можешь мне указывать? Ты и раньше права не имел, я совершеннолетняя, вообще-то. Но раньше я тебя слушалась. Зачем-то. Но знаешь…

— Знаю, — я делаю резкое движение, вылавливаю ее за руку, сажаю на колени и тут же, не слушая возмущенный писк, зарываюсь в короткие волосы на затылке носом, вдыхаю ее запах. Ох, кайф какой… Нет, все правильно я сделал. И вообще, если и было чего правильного в моей жизни, то вот это вот. Эта девушка, которую я сделал своей. — Все знаю, малыш. Ты злишься, что я вчера тебе не дал с ним поговорить. Что в телефон залез. Понимаю. Это плохо. Но я такой. Ты это знала и раньше. Ничего не изменилось же…

Я не могу сдержаться, усиленно тискаю ее, лезу лапами под футболку, добираюсь до остреньких сосков, сжимаю, и Татка начинает дрожать. Она уже не вырывается, просто сопит, все еще гневно, но щечки уже красные, губки дрожат, глазки лисьи блестят.

— Так нельзя все равно, понимаешь? Я думала, что ты просто меня стерег, когда сестрой считал… Ну, знаешь, как старший брат, — бормочет она, упираясь мне в плечи ладошками и немного изгибаясь, чтоб избавиться от наглых пальцев, ласкающих острые вершинки сосков.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Теперь ты — моя женщина, — хриплю я ей в шею, а потом мягко прикусываю, с удовольствием ощущая, как Татка вздрагивает, как мурашки по коже рассыпаются, — я с тебя вообще глаз не спущу…

— Но это отдает маньячеством, ты же понимаешь? Это как-то… Болезненно… — она, в противовес своим возражениям, с готовностью выгибается, подставляя под мои губы еще плечики и грудь. Я, естественно, не упускаю шанса.

— Похер… Вот похер, да? — бормочу, уже развернув ее полностью к себе, стягиваю майку, задыхаюсь от нехватки воздуха, когда смотрю на ее голую небольшую высокую грудь, провожу по ней ладонью, щедро и жадно тиская. Моя лапа смотрится на ее тонком смуглом теле жутковато. И очень правильно. Ну, для меня. Чудовище и красавица, все как по классике.

— Нет… Слышишь? Нет…

Я не слышу. И вообще, она «нет» говорит чему? С чем не согласна? Со словами моими? С действиями?

Наверно, со словами. Потому что действия ее тело очень даже благосклонно воспринимает. Правильно очень. Я лезу к ней в джинсы, чтоб убедиться в верности своих догадок. Да моя ж ты горячая девочка!

Пальцы ожидаемо находят влагу, Татка распахивает глаза, словно не верит в происходящее, смотрит на меня, ошеломленно и немного испуганно. Я двигаю пальцами, проникаю в нее, жду реакции. Больно тебе, малыш? Нет? Скажи, что нет, я не могу терпеть…

По лицу вижу, что Татке не больно, она немного ерзает, когда я скольжу в ней туда и обратно, дышит тяжело, возбужденно.

Я вынимаю пальцы, мокрые, провожу по ее губам, толкаю в раскрытый рот.

— Оближи, малыш.

Она смыкает губы на моих пальцах, всасывает в себя, я чувствую прикосновение юркого язычка к фаланге… Бляяяяя…

Встаю с ней на руках, подхватываю по попку.

— Хочу тебя, милая…

— Хочу тебя…

Она повторяет за мной? Нет, она не повторяет…

До кровати я не дотерплю, а потому просто разворачиваюсь, сажаю на край дивана, опускаюсь на колени и сдергиваю с нее джинсики.

Сил ждать нет. И так долго ждал. А сегодняшний стрессовый день просто доконал. Мне нужно в нее, срочно, прямо вот сейчас. Иначе сдохну.

Успеваю стянуть джинсы, дернуть ее к себе так, что только ножки тонкие взбрыкивают и покорно укладываются на мои плечи, и врезаюсь сразу во влажную узкую глубину, испытывая такой кайф, что даже больно становится!

Она мокрая, такая мокрая, что никакой смазки не надо дополнительной. Выгибается и кричит. Закатывает глазки, губки кусает.

— Тихо, малыш, малыш, малыш… — я хриплю чисто на автомате, потому что она меня сжала так, что как не кончил сразу, непонятно. — Сейчас, сейчас, сейчас…

Выхожу и снова врезаюсь. И опять до замирания сердца. Сука, да это же нереально!

Татка царапает мои плечи, кусает губу, смотрит на меня, не отрываясь. И это заводит еще сильнее. Я перекидываю ее ножки на одно плечо, крепко сжимаю, шиплю:

— Потерпи, малыш…

И начинаю двигаться. Не жалея. Потому что сил нет сдерживаться. Все мои эмоции по отношению к ней, злость, ревность бешеная, ярость, жажда, похоть, любовь — все это сейчас концентрируется во мне, заряжая так, что в глазах белые мушки мельтешат.

Татка никак не может меня остановить, не удерживаясь, падает спиной на диван, стонет, лихорадочно шарит руками, пытаясь ухватиться хотя бы за что-то, вскрикивает от каждого моего движения в нее, и это нереальное зрелище. Самое лучшее. Самое.

Я наклоняюсь, целую жадно раскрывшиеся искусанные губки, проникаю языком, практически в рот ее трахаю, ножки, опять перекинутые на оба плеча, упираются пяточками в мышцы, напрягаются, дрожат. Пальчики зарываются в волосы. Царапают. Ох, кайф…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мы настолько тесно сплетаемся телами, что кажется, будто и разделить невозможно.

Я смотрю в ее лицо, красные щеки, губы влажные, глаза закатывающиеся, и клянусь, красивее ничего не видел никогда.

Она и кончает красиво. Глаз от меня не отрывая, испуганно и ошеломленно впиваясь в мое лицо взглядом.