Богиня победы - Нина Васильевна Пушкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Козырная ж баба была твоя мать. Как же так, зачем? Все потому, что отца твоего любила. Нельзя мудака любить, нельзя. Когда я влюбилась, мой из меня веревки вил. Не потому что плохой, просто природа у них, мужиков, такая. По сути, неуверенные они в себе, слабаки. Вот каждый и пытается доказать всеми силами, что лучше его никого и быть не может, а если видит, что ты еще кому-то нравишься, — неважно, есть у тебя с ним что или нет, — начинает петушиться, соперничать. Ну, не-е-т, мужик должен быть неуверенным насчет своей бабы. Вот когда я своего любила, — тетка Лара щедро плеснула себе еще, — он только по сторонам и глядел. Только уж потом, когда я о его бл…х узнала, прозрела наконец. И началось, завертелось у нас. Он на свои гульки, я на свои. Понимала, конечно, что долго это не протянется. Да все эти встречи мне и не в радость были, но уж очень сильно отомстить хотелось, прям в глазах темнело. И так тянулось у нас года два. Я уже успокаиваться начала, стало казаться, что все так живут: под одной крышей, но каждый сам по себе. А любви вроде как и вовсе нет — типа, я одна любила, да отлюбила свое. И так оно и катилось помаленьку, пока я Владьку не встретила. На пару свиданок к нему сбегала, а на третьей он мне и говорит: «Ларка, ты ведь мне голову морочишь, да? Разве я тебе нравлюсь?» — и посмотрел в глаза… внима-а-тельно… «Да разве б я пошла с тобой, если бы не нравился?» А он опять смотрит мне в глаза не мигая — так смотрит, что мне свои даже отвести невозможно стало. А глазищи у него синие-синие, как краска на гжелевых кувшинах. И говорит, не спуская с меня взгляда: «Ты, Лариса, всем так, наверное, говоришь: “Не пошла бы, если бы не нравился”. Не веришь ты в любовь. Не веришь. Видно это». Встал, взял со стола сигареты и, не прощаясь, дверью — хлоп! Я прям вскипела: это что же он себе позволяет?! Я ему что, дешевое повидло по рупь сорок кило, чтоб такие упреки мне бросать? А ведь это же он меня в брехне уличил — раскусил сразу и про любовь точно сказал. Обидно мне стало. Вроде он мне никто, а задел за живое. А мне, когда обидно, я сразу иду огород копать. Стою на грядке, пропалываю картошку, вдруг слышу — на соседнем огороде в кустах затрещало, зашоркало. Ну, я сразу поняла — Витька! Он всегда за мной подглядывал, думал, что я не догадываюсь. А я злая такая была, подошла да ка-а-к со всего размаха тресну со своей стороны по забору, аж щепки полетели. Ну, Витька шарахнулся: «Ларка, ты чего?» А я ему: «Сколько ж ты подсматривать за мной будешь? Сколько ж лет ты на своем посту сидишь, кобель плешивый?..»
Ника слушала как завороженная. Тетя Лара рассказывала обо всем так просто, без стеснения. И такая правда была в этой простоте — вот она жизнь, такая как есть, без прикрас и соплей. Никаких пособий не надо!
Тетя Лара работала в одном из лучших санаториев города дежурной по приему посетителей. Ее конторка была слева от входа. «Кафедра» — так она ее называла. Лара восседала за ней, как царица, на нескольких плотных подушках, чтобы казаться выше и видеть из-за своей «кафедры» всех входящих в просторный холл с мраморным полом и большими кожаными диванами. Огромная грудь ее гордо покоилась на стойке среди упаковок чая, коробок конфет, цветов, подаренных отдыхающими, каких-то счетов и квитанций. Стойка была завалена так, что производила впечатление камеры хранения забытых вещей. Здесь можно было найти все: книги, журналы, зонтики, санаторные карты, кепки, шляпы. Когда вещи долго не забирали, Лариса раздаривала все это нехитрое богатство по своему усмотрению.
В санатории ее любили все. Любили, но побаивались: на язык она была остра, за словом в карман не лезла. Не дай бог к такой в немилость попасть! Но уж если к кому хорошо относилась, то для него готова была в лепешку расшибиться. Позвони ей в ночь-заполночь, скажи: «Лар, несчастье у меня — человека убил», она ответит: «Беру лопату, еду. Скажи, где закапывать будем».
Биография у Ларисы была знатная. Дед ее был известной личностью в крае — директор конезавода в Пятигорске. Ездил он на «победе», а на сиденье всегда держал ружье: в предгорьях было много волков. Да и от людей лихих защита. Так что Ларуся почти с пеленок освоила и дедовскую «победу», и тульскую двустволку 16-го калибра.
На охоту дед с отцом, военврачом, начали брать ее лет с четырнадцати. «Парнем тебе надо было родиться, Ларусик», — не раз говаривал дед. Она и вправду была прирожденной охотницей: по шерстинкам на ветках кустарников, по примятой траве, по неуловимым звериным запахам так могла описать, что творится в предгорьях, что даже бывалые охотники и те диву давались.
И было чему удивляться. Тонкости охоты — той, стародавней, когда идешь не за трофеем забавы ради, а за добычей, на промысел, чтобы обеспечить прокорм на год вперед, — постигали теперь немногие. Лариса с презрением смотрела на тех, кто выезжал на охоту только разок выстрелить, а все остальное за них делали егеря. Она сама могла зверя и выследить, и добыть, и мясо сохранить, и шкуру выделать так, чтоб не скукожилась. Стала зарабатывать охотой, и немало. Многие заказывали барсука. Его добыть — целое искусство. Мясо барсучье очень питательное, им кормили малокровных детей. А о жире и говорить нечего — всем известны его целебные свойства. Барсучья струя, продукт желез, ценилась как возбуждающее средство, опять же — деньги. Ну а мех — шапки, шубы, унты, рукавицы — теплее не бывает. В Кисловодске есть достопримечательность — дача Шаляпина. Местные жители любят рассказывать, что именно в Кисловодске подарили певцу его знаменитую шубу — мол, была она из барсучьего меха и спасала его от холода в лютые годы революции, пока в Петрограде жил. И так он ее полюбил, что не смог расстаться с ней, увез с собой в эмиграцию. И несмотря на свидетельства современников, что на портрете Кустодиева великий тенор изображен в шубе бобровой и именно ее — кстати, вместе с картиной — увез за границу, кисловодчане упрямо верят
