Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

- Такого факельного шествия у нас еще никогда не было! – Это был командир – произнес вполголоса – как бы для себя одного.

Факельное шествие? Этим он, пожалуй, подразумевает наше воздушное «сопровождение». И еще добавляет:

- А также похода без карты минных полей. Но ведь я-то должен знать, где лежат наши мины?!

Что должна значить эта его речь? Откуда мы должны получить сейчас карту наших минных полей? Неужели командир подразумевает наш возврат в Бункер? Только, пожалуй, не решается произнести это слово. Хотя говоря такое, ему следовало бы сначала потренироваться. Так что же он медлит? Жду все еще следующего взрыва. Несколько человек начинают передвигаться. За бортом тишина. Неужели Томми оставили нас в покое? Знаменитая игра в кошки-мышки.… Стоит теперь в программе смертельного шоу? Или Томми обосрались в виду узости выхода из канала? Что же происходит, ради Бога? И тут я слышу, как командир скрипучим голосом действительно объявляет:

- Мы разворачиваемся!

Охренеть! Это же для меня удар под дых! В конце концов, это была моя вторая попытка бегства из Бреста: Знаменитые 3 искушения! И остается у меня тогда лишь одно. Какие глаза сделаются у Старика, когда мы снова появимся в Бункере? Какими засранцами будем мы стоять перед ним? Полная жопа! Теперь это действительно полная жопа. Сухопутная дорога закрыта, морская дорога тоже. Сзади закрыто, спереди закрыто. Серебрянопогонники не узнают об изменении курса: Вот уж они удивятся, когда увидят знакомый причал! Получить карту минных полей! Это прозвучало фатально, как предлог к возврату. Ведь, в конце концов, о такой карте можно и нужно было позаботиться заранее! Почему мы не всплываем, ясно: Противник слишком близко. Они собрали, наверное, целую эскадру, чтобы схватить нас и укатать в дно морское – без воздуха и со всем, что имеется. Во мне поднимается волна протеста: плестись назад, словно побитая шавка, такого у меня еще не было! Но затем говорю себе: Вероятно, так все и должно было идти. Может быть, теперь у Старика найдется возможность и решимость сохранить меня в Бресте.

- Этому не суждено было сбыться! – скажу я Старику. – Это указание свыше – так сказать, Того, Кто управляет миром мановением пальца!

- В следующий раз, конечно, определенно sine sine, – слышу, как говорит командир оберштурману.

В следующий раз! – Значит, это не отказ? Но что он может подразумевать, произнося латинское «sine sine»? Наверное: без сопровождения. Да, так и будет! Смыться, не поднимая большого шума и без пустой болтовни. Конечно, разумно. Вероятно, единственно возможный способ выбраться отсюда. Чертовски жарко становится в комнатке! Наши тела нагревают воздух. И также чертовски влажно. Очень правильно, что здесь нет ни стекол, ни зеркал. Сейчас они запотели бы. Не хватает сквозняка, чтобы все протянуло. Словно услышав мои мысли, командир приказывает:

- Осмотреться в отсеках к всплытию! – и затем очень быстро: – Всплываем!

Наверху все кажется спокойным. Неужели Томми потеряли к нам интерес? Я тоже вылезаю на мостик. Где мы, вообще? Как далеко ушли с Всемогущей помощью? Так стою я, чуть ли не над самой темной водой, безо всякой ориентации. В воздухе тоже ничего не могу вынюхать. Меня очень удивляет, что минный прорыватель все еще рядом и на нем ничего не горит. Наш командир передает семафором, что мы поворачиваем и что на этот раз мы хотим идти впереди. И затем в обратных сообщениях к нам долго поступают мучительные расспросы: Это, вообще что будет? Между Сциллой и Харибдой проскочить – это нам нужно? Без этого страшилища минного прорывателя? Не слишком ли поздно делать такое? Звездное небо над головой – категоричный императив… и вся подобная чепуха. Кенигсберг: Господин Эммануэль Кант из Кенигсберга: Теперь он нам тоже не помогает. И снова трудный переход между обломками кораблей. Еще несколько раз протискиваемся между ними, и скрипим, едва не сорвав обшивку. Затем медленно движемся через закрытый брезентом проход и держим курс на тот самый бокс, из которого мы выходили. Никого из флотилии не видно. Я могу различить на причале только несколько человек из OT, сидящих и лежащих на ящиках и кабельных барабанах. Они, очевидно, искали в Бункере защиту от артобстрела. И теперь у них рты открылись от удивления: Мы появились! После швартовки спускаюсь по лесенке вниз. Слышу, как в централе говорят:

- Подтянула собака хвост – и правильно!

Вроде голос боцмана?

- Ну, это, пожалуй, с тобой происходит не впервые? – звучит ему в ответ.

- Эй, заткни там пасть! И придержи свой поганый язык, иначе все твои зубы отмаршируют в твою же задницу!

Слова звучат крайне возбуждено. Не удивительно! Страх должно быть еще глубоко сидит в людях. До меня не сразу доходит, что – кроме этой пустой болтовни – на лодке очень тихо. Я думал, что серебрянопогонники сейчас будут толпами пробиваться с носа и кормы в центральный пост. Но: Они вовсе не делают это: Боцман преградил передний люк переборки – централмаат кормовой – своими телами. Им пришлось сделать это без команды. Скрипит бортовой динамик. Командир сообщает:

- Временно все остаются на борту. Это касается, само собой разумеется, также и наших гостей. Вахтенным разрешаю применять к нарушителям оружие без предупреждения. Строжайшее соблюдение военной тайны. Поясняю: никакой болтовни на пристани. Мы будем ремонтироваться, то, что нужно будем все ремонтировать. Конец связи!

Что должно означать слово «временно»? Не могу даже спросить никого. Тут командир обращается уже ко мне:

- Подождем, может, будет попутка. Вы же поедете с нами во Флотилию?

Кто-то позади меня произносит:

- И если ты думаешь, что тебе повезло – бабах, и ты в жопе, надеждам назло!

Странно, но это непристойное изречение действует на меня как бальзам на раны.

- Была чертовски короткая поездка, или нет? – слышу другой голос.

У сходней уже стоят двое вахтенных с автоматами наперевес и боцман.

- Стрелять на поражение, если хоть кто-то попытается спуститься без приказа! – чеканит командир, – Боцман, Вы отвечаете за порядок: Применять оружие по ситуации!

- Есть, господин обер-лейтенант!

Уходя, бросаю взгляд назад: Лодка стоит у пирса, как будто всегда так там стояла, словно нам просто приснился наш выход из этого самого бокса. Люки лодки в этот момент открываются. Желтый свет пробивается из нее наружу. Ремонтировать то, что нужно ремонтировать! – Какой же должен быть темп ремонта в таких условиях?! Рабочие с верфи должны были бы сразу взяться за работу. Но дьявол их знает, где они сейчас... Командир держит курс на цех, откуда проникает свет. Он хочет позвонить во флотилию. Я бы не делал этого: Линия может прослушиваться. Но не решаюсь сказать ему об этом. К счастью, соединения нет: Телефон мертв. Лейтенант-инженер разыскал начальника цеха, который смог бы обеспечить нам машину. Однако, тот, судя по всему, пьян в стельку. Он орет за пять шагов от нас, идя навстречу:

- Ребятки, радуйтесь войне, ибо мир будет страшным!

У меня просто чешутся руки вбить эти слова назад, в его красную, орущую, пьяную рожу. Таких вояк я повидал предостаточно. Мои нервы могут просто не выдержать. И все же сдерживаюсь: Ни к чему это кипение крови: Нам нужна машина, и как можно быстрее. У этого пьяницы оказывается есть и машина и даже водитель. Вызывается водитель. Машина должна стоять перед воротами бункера.

- Давайте, шевелитесь! – командует командир и спешит за водителем, а я за ним.

Внезапно я едва могу переставлять ноги: полностью измученный и опустошенный, словно выжатый лимон. Я был готов терпеть самые большие трудности, готов был примериться с самыми серьезными неудобствами, но не с тем, что мы должны были развернуться и придти назад – никак не с этим! Я чувствую себя словно боксер после тяжелого удара в голову, и как однажды виденный мною боксер, тоже качаю время от времени головой, чтобы освободиться от тумана перед глазами. Теперь Томми знают, и наверняка, что здесь есть лодка, собирающаяся смыться. И что она не вписывается ни в один дерьмовый график… В городе ярким пламенем полыхают пожары сразу в нескольких местах. Небо затянуто плотными облаками. Я не смог бы увидеть облака, если бы их нижние кромки не освещались столь театрально. К тому же снова и снова их отсвечивает мерцающий отблеск артобстрела – гигантское колеблющееся освещение. Водителя это вполне устраивает: Так он получает больше света, чем от тонких светящихся щелей фар затемненных нафарниками. Здания флотилии скрыты темнотой и тоже освещаются светлыми перемежающимися с темнотой сполохами вращающегося в безумном ритме фонаря маяка. Водитель позволяет машине медленно подкатиться к часовому у ворот. В десяти метрах от ворот часовой слепит нас ярким лучом фонарика в глаза.

- Выключи свет! – говорит командир и выходит.

- Вызовите адъютанта и инженера флотилии! – обращаюсь ко второму часовому. И поскольку он не реагирует, тороплю его: