Хроника отложенного взрыва - Феликс Меркулов

Чтобы не тревожить начальника, Ермаков не посвящал его в детали. Брайчук и не требовал. Средства стали поступать регулярно. Сначала тоненькой струйкой. Затем ручейком. И, наконец, потоком.

Большая часть доходов шла на оперативные нужды. Брайчук, Ермаков и исполнители себя, конечно, не забывали. Но и не наглели, памятуя о том, что жадность губит.

Однажды Ермакову позвонил Полуяхтов и пригласил на шашлыки в Мещерино. Эти дивные места раньше были вотчиной КГБ. Здесь в березовых рощах готовили диверсантов. А разведчики, вернувшиеся из-за кордона, проходили тут релаксацию. Дымились шашлыки, булькала водка, а отпускники плаща и кинжала гуляли вдоль тихих берегов реки и грустили о своем.

Нынче угодья поделили между собой пограничники, разведчики, особисты и прочие наследники КГБ.

У Полуяхтова здесь была служебная дача. И он любил встречать дорогих гостей на природе.

— Что-то ты зачастил в «Столичную молодежь», — произнес генерал, снимая с шампура кусок мяса, истекающий жиром.

«Знает», — отметил Ермаков без особого удивления.

— Сливаешь информацию? — Полуяхтов отложил шампур. — Правильно делаешь.

— Достало меня все! — невольно вырвалось у Анатолия.

Полуяхтов хитро посмотрел на собеседника. Его глубоко посаженные глаза прищурились, отчего кожа на висках сморщилась.

— Почему? — вкрадчиво спросил он. Так учителя задают наводящие вопросы.

— Что за время такое? Ничего нельзя сделать! — От искреннего возмущения у Анатолия колотилось сердце. — Собрал наш опер материал на начальника тыла дивизии. Принес дело, а мы ему ход дать не можем. Прокуратура говорит: молодцы, ребята, что накопали. А теперь положите в сейф и забудьте. Генерала посадить не можем. Да что там генерала! Полковника из школы поваров третий год разрабатываем. У молодых солдат тушенку ворует. Материала — во! — Ермаков провел ребром ладони по горлу. — Ничего сделать не можем. Связали по рукам и ногам.

— Это временное, Анатолий, — ответил генерал, приподнимая бокал с вином. Его голос звучал спокойно и рассудительно. В спортивном костюме «Адидас» (в настоящем, а не в подделке) он походил скорее на хорошего тренера.

— Хотелось бы верить, — вздохнул Ермаков и разом опрокинул очередную рюмку с джином «Гордон драй».

Над стоявшим рядом мангалом поднимался дымок. Ермаков сидел, откинувшись на резную спинку лавочки. В голове шумело, джин впитывался в кровь и отправлялся в путешествие по всему телу.

— До чего мы дошли, Иннокентий Трифонович… — У Анатолия вдруг обострились все чувства. Глаза словно впервые увидели, как сочно зеленеют листья и трава, какая невинная белизна у берез. Природа окружила их столик, нависла над головами и зашумела листвой. Мимо с деловым жужжанием проносились шмели. Комарики, как маленькие разбойники, прятались в листве и ждали своего часа.

Сейчас все то, чем он занимался в пропахшей гарью, бестолково шумящей Москве, казалось мышиной возней.

— Какой ерундой мы занимаемся! — вырвалось у Анатолия.

— А именно? — Полуяхтов внимательно посмотрел на собеседника.

Только сейчас Анатолий заметил, что у генерала полукруглые глаза. Нижние веки были прямыми, верхние нависали, словно своды, над серыми глазами. Во взгляде его сквозила восточная мудрость. «Не мелочная европейская, а неторопливая восточная, — подумал Ермаков. — На Востоке время меряют веками и тысячелетиями. И понимают: наступит час — и все то, чем мы живем, к чему стремимся сейчас, завтра превратится в навоз для этих берез. И сами мы станем навозом. И, видит Бог, это еще не самое худшее предназначение».

Взгляд из-под сводов век мог понять все: и про сочную зелень, и про мышиную возню, и даже про навоз. Но Анатолий почувствовал, что еще слишком рано. Может быть, после следующей рюмки.

— Я хотел сказать: до чего мы дошли! — Ермаков положил руку на лакированную спинку лавочки. — Ходим на поклон к журналистам. Не можем реализовать информацию, относим ее в газеты. Те пропечатывают, а нам же еще и по шапке дают: куда смотрите, у вас бардак творится! Приходит бумага из прокуратуры: проверить. Мы расписываем все как на духу. Да хрен там! Дело тихо закрывают. А мы опять к журналистам. Да мне на этих писак уже смотреть тошно.

— Терпи, Анатолий. — Полуяхтов мягко улыбнулся, как добрый профессор, подбадривающий студента, путающегося на экзамене в деталях.

— Какой смысл? Мы что, филиал «Столичной молодежи»? Мы государство должны защищать, а не помогать всяким газеткам тираж поднимать.

— То, чем ты занимаешься, называется пиар. Паблик рилейшнз. Создание общественного мнения. Его нельзя недооценивать, это мощное оружие.

— Кому, на фиг, нужно общественное мнение? Это раньше: написали в «Правде» передовицу, а на следующий день тех, кого она припечатала, ставили к стенке. Это я понимаю. Это был настоящий пиар! А сегодня можно сто раз написать, что человек вор, — и ему хоть бы что. — Анатолий снял летний пиджак из натурального шелка и бросил на лавочку. — Заметьте, Иннокентий Трифонович, это говорю я, капитан первого ранга военной контрразведки, человек, у которого власти должно быть немерено. А я, вместо того чтобы отправить преступника в тюрьму, унижаюсь перед пацанами из газет, чтобы они грязью этого мудака полили. С него же как с гуся вода!

Щеки Ермакова пылали праведным гневом. Злая чайка на переносице играла крыльями, собирая суровые морщины на лбу. Полуяхтов подлил собеседнику джина.

— Времена изменились, Анатолий. Надо учиться работать в новых условиях. Раньше газеты были на содержании КПСС. Теперь им дали вольницу, они вправе выбирать, под кого ложиться. Надо это использовать.

— Зачем?

— Многие толстозадые из Кремля тоже не понимают. — Генерал пригубил вино. — А зря. Репутация — великая сила. Сегодня ты на коне и тебе плевать, что народ тебя не любит. Кто такой народ? Быдло! Но завтра… Все может измениться. И те, кто накануне «чего изволите», тебя затопчут.

— При чем здесь пиар? Это закон жизни, — рассмеялся Анатолий.

— Если убедить людей, что ты преступник, тебя спишут твои же покровители. В тюрьму, конечно, не посадят. Но и президентом не сделают. Да и на Западе с тобой разговаривать не станут. Особенно если захочешь бизнес вести. Там, за границей, все берут на заметку. Внесут в базу данных Интерпола — и даже на Канары не съездишь. Не пустят. Или пустят, но — посадят. Поэтому не переживай. И учись работать с журналистами.

— Вашими бы устами да мед пить.

— Анатолий, что-то подобное уже проходили в двадцатых годах. На этой же даче наверняка, так же как мы, сидели чекисты, старые рубаки. Пили водку, закусывали, крыли правительство. Вокруг разгул НЭПа, коррупция, братание с немцами. Но пришло время, и они навели порядок. И какую страну построили! Так и сейчас: наш час еще придет. Поэтому, Анатолий, мы должны держаться вместе. Я уважаю Борю Брайчука. Это достойный человек, прекрасный профессионал. Но в некоторых вопросах…

Голос генерала звучал мягко и ненавязчиво. Незаметно он завораживал и обволакивал Ермакова и, подобно удаву, затягивал на шее петлю.

— Я вижу, он повесил на тебя даже столь деликатную операцию, как «Мытарь»? — Удав уже сворачивался во второе кольцо вокруг шеи, но все еще казался мягкой подушкой. — Хоть вы давно дружите, он сдаст тебя ничтоже сумняшеся, едва запахнет жареным.

— Я знаю, — хрипло ответил Анатолий, начиная чувствовать петлю.

— Ты рискуешь слишком многим. Там, где пахнет деньгами, пересекаются интересы титанов. Им плевать, что ты зарабатываешь не для себя. Оступишься — раздавят.

Ермаков, который в этих делах тоже был отнюдь не кроликом, понял, куда клонит генерал… Его вербовали! Просто и банально. Как солдата-салагу в учебном центре. Важно не то, что говорилось, а — как говорилось. Вокруг слов витала магия, которой удав ломает волю кролика.

— Рано или поздно тебе придется решить, к кому примкнуть. Если поздно — плохо. Придется просить. Сейчас тебе самому протягивают руку. Это выигрышное положение. И тебе нет смысла отказываться от взаимовыгодного сотрудничества. Думаю, ты прекрасно понял?

Петля затянулась. Сдавленная тушка кролика медленно приближалась к пасти удава. От пленника уже ничего не зависело.

Ермакову претило, что его пытались сделать пешкой, мелким стукачком. Но ему прозрачно давали понять, как он уязвим. Его тайный бизнес, хоть и приносил пользу делу, самого Анатолия подставлял. Он переступил черту, за которой начинаются совсем другие правила игры.

— Вы предлагаете мне работать на Корсакова? — спросил Ермаков, внутренне напрягаясь.

— Ты человек Степанова? — ответил вопросом на вопрос Полуяхтов.

— То есть?

— Ты служишь в ФСК. Степанов — директор ФСК. Вопрос: ты являешься человеком Степанова? Ты входишь в его команду?