Лейтенанты (журнальный вариант) - Игорь Николаев

— Что вы, товарищ лейтенант! Автобан — это ого! А это, товарищ лейтенант, шоссе. — Человек, три года проведший в плену, с особым вкусом произносил “товарищ лейтенант”.

Объявил батарее:

— До Берлина сто двадцать—сто сорок километров. Через неделю точка!

He поверили. Знатоку топографии стало смешно:

— До Шпрее от Нейсе за три дня прошли тридцать километров. — Развернул карту. — Танки шли сзади. Теперь идем за ними. Умножьте на два. Двадцать километров в день, вот вам и неделя!

Очень хотелось поверить, но и самому не верилось. Как это: воевали, воевали, и через неделю — всё?

На следующий день, когда полк “с ветерком” катил по шоссе, появились сдающиеся немцы. Небольшая кучка стояла с белым флагом, крича: “Остерайх! Остерайх!”

На ходу объяснил своим, что это австрийцы — подневольные люди, первые европейские жертвы нацистов во время “аншлюса”. Мелькнули еще солдаты в серо-зеленой форме, но — немцы. Пытались пересечь дорогу и исчезли. Немного спустя колонну обстреляли. Батарея дала несколько залпов, и немцы разбежались.

Наши танки развалили здешнюю оборону, и остатки ее, сбиваясь в шальные группы, старались уйти на запад.

Вскоре полк остановился. Маковский выбрал ОП под холмом, сам залез наверх. За холмом перестрелка: долбили не то крупнокалиберные пулеметы,

не то малокалиберные зенитки. Вслушивался с удовольствием — давно не слыхал. Минометчики занервничали — к такому не привыкли, но поскольку Маковский на стрельбу не реагировал, батарея успокоилась, а комбат позвал лейтенантов к себе.

Небывалое зрелище. В километре от холма, в низине, немецкий бронетранспортер пытался выбраться из леса, а наши его не пускали. Немец бил из крупнокалиберного пулемета, а по нему гвоздила малокалиберная зенитка-пятизарядка... Все происходило в чаще. Трассеры летели во все стороны — наискось и вперекрест. Бились о стволы, рикошетили. Бронетранспортер маневрировал, но зенитка была на машине (видимо, “додж 3/4”) и не отставала.

Чем у них кончилось — неизвестно. Батарее дали “отбой”.

В сумерках встретилась колонна. Оттуда окликнули:

— Ребята, вы какой фронт?

— Первый Украинский! — удивились минометчики. — А что?

— Мы — Третий Белорусский, своих ищем. Немного заблудились.

— Откуда ж вы тут взялись?!

Оказалось, их перебросили из Пруссии. Они — 28-я армия. Понял: “Все, что можно, стягивают к Берлину”. Заночевали в городке Дребкау. Из-под ставен оцепеневших домов взывали к милости победителей белые полотнища простыней.

Минометчики обнаружили соотечественников! Старики — семейная пара, немцы, уехавшие из Санкт-Петербурга перед Первой мировой. Потрясены мощью русской армии. По их словам, убегавшие немцы — кучка мальчишек и стариков. А следом хлынул поток русских — танки и другие войска. Геббельс им столько врал про русских. Почему остались? Некуда да и незачем бежать — они свои жизни прожили...

Утром вспомнил старинный термин “самокатчики” — пехота на велосипедах. Полк не спеша катил на велосипедах и трясся верхом по “своему” 96-му шоссе в сторону Берлина. На указателе: 110 километров.

Солнечно и тихо, но война никуда не делась — “почуял” ее. На привале пресек попытки минометчиков расслабиться посреди асфальта.

Офицерскими усилиями полковую колонну затолкали под деревья.

И — послышался натужный гул.

Невысоко пролетело диковинное сооружение — самолет на самолете. Ничего такого никто раньше не видал. Не поняли, в чем угроза, но решили, что угадали, спрятавшись. Дня через два из штаба прислали на папиросной бумаге информацию. Самолетная сцепка — бомба страшной силы. Нижний начинен взрывчаткой, верхний везет его к нужной цели — полковая колонна очень бы подошла! Такими “бомбами” разбиты переправы на 1-м Белорусском фронте.

Повезло нам.

Вот и увидели автобан. Объяснять не надо — он! Две широченные встречные полосы, между ними газон. Вместо асфальта плитка. Манящее пространство — восторг велосипедистов! Да ненадолго. Разворотом поднялись на мост, и осталась имперская дорога за горизонтом.

Понял, зачем то и дело сворачиваем — полк прикрывает левый фланг дивизии. Но от кого? Погромыхивает-то справа. Чем дальше — отчетливей. Батарея на эту канонаду внимания не обращала: на то и война, чтоб где-нибудь долбили. На шоссе шли свои схватки — велосипедные. Кто кого протаранит. Минометчики распоясались, решив, что не воюют, а путешествуют. На очередном щите — “до Берлина еще 50”.

Оказалось — ждут. Счастье — нарвались на неумех. Пальбы много, но все вокруг полка.

Батарея соскучилась по делу. Маковский командовал прямо с ОП — минометы били из-под деревьев “по зрячему”. Поле боя перед глазами — покато километра полтора вплоть до деревушки Гросс-Цишт. Не хотел бы, да запомнилось: убитые, раненые и пленные — пацаны и пенсионеры. Когда перед наступлением приказ пришел: “Мужчин от 16 до 60 считать военнопленными”, не верилось, что это по делу, а все правильно. Фольксштурм — беспомощное советское ополчение. На немецкий лад.

Под вечер остановив батарею на асфальте, Маковский послал меня с отделением управления вперед:

— Как там его? Барут, да? Погляди, чего там. — Комбат не надеялся на ушедшую вперед пехоту и рисковать батарей не хотел.

Успели в город засветло. В сумерках вышли на набережную. То ли речушка, то ли канал в гранитных откосах. На берегах впритык двух-трехэтажные дома с крутыми крышами. Горбатый мостик — хотели по нему на ту сторону, да на кой черт! Вповалку грудой убитые. Темно и непонятно: наши или его? Батарейки в фонариках, как назло, сдохли... На ощупь не поняли: чьи тут?

Вокруг — ни звука. Один велосипед с динамкой. Стали крутить колесо, наводить фару. Не успела разгореться, кто-то крикнул:

— Ходу!

На том берегу щелкнула ракетница, взвился “фонарь”, ударил “эмга” — опоздал. За углом огляделись: дом в три этажа. Решили занять второй этаж.

— Наверху фриц не даст жить.

Двери заперты. Отработано: перед дверью втроем. Средний виснет на крайних и — ногой в замок! Квартира пуста. Проверили светомаскировку и зажгли в коридоре свет. Стены в книгах. Наталенко вытянул одну — картинок нет и на немецком.

— Эту почитай! — Сержант Онопченко кинул корешу свою, да так удачно, что прямо в голову.

Наталенко в ответ! Остальные подхватили:

— Читать так читать!

Полетели переплеты и золотые обрезы — успевай нырнуть и ответить! Крик. Гогот... Остановились, почувствовав: на них глядят. В дверях улыбается пожилой (парням все, кому под сорок, — старик) генерал. Что за генерал? До сих пор на переднем крае выше подполковника не встречал. Генерал исчез, а в дверях, весь в мыле, связной:

— Бегом на батарею!

Еле выбрались из Барута. Как уцелели? Разрыв за разрывом — плотно накрывал, сволочь! На карачках, но ушли.

Все пошло кувырком. До Берлина 40 километров, а что толку? Кругом фрицы! Полк и батарея выбивают их из какого-нибудь дорфа, а они почему-то в тылу. Откуда сзади-то?! Могут и справа вылезти и слева... Огонь бешеный — по ОП иногда от миномета к миномету чуть ли не ползком… Минометчикам пришлось вспомнить, как из карабинов стреляют.

Подобрал чей-то “дегтярь”. Несколько раз ручник помог, но как-то ночью заклинило, пулемет разрядил и принес в подвал к коптилке — разобраться. “дегтярь” встал на ящике дулом телефонисту в лоб. Отец-охотник с детства вколотил: “Не смей даже пальцем в человека целиться!” Машинально передвинул пулемет. Открыл патронник — ударил выстрел! Сержант Варанов от неожиданности вместе с аппаратом улетел в угол. Как же так?! Ведь разрядил…

Назавтра или через день, а может, всего лишь к вечеру — в этой каше время сдвинулось — ошалевшая батарея, приткнув минометы под стеной, забилась вместе с майором Семченко от артобстрела в подвал. Начарт углядел на стенке телефон. Аппарат мертв, но майор “оживил” и поговорил с Геббельсом. Рифмованная нецензурщина расшевелила измученных людей.

— Немедленно прекратить огонь! — приказал Семченко, и немцы перестали стрелять.

— То-то! — Майор прошелся гоголем перед ожившей батареей. — Шиндыр-мындыр-лапопындыр!

Полк, уйдя с шоссе, шел на Берлин просеками. На одной из них остановились — пропустить танки. Пехота улеглась в кюветы, а батарею Маковский увел в лес:

— Мало ли что.

“Тридцатьчетверки” выглядели странно. Башни окутаны панцирными кроватными сетками.

— Экраны от фаустпатронов, — объяснили. — Самодельщина, а что делать? Гореть-то не хочется.

Заряд фаустпатрона прожигал любую броню, но, натыкаясь даже на примитивный экран, разряжался на нем и гас без вреда для танка.

Следом за нашими танками — никто не понял, как это случилось, — прошел немецкий бронетранспортер и передавил спящих в кювете стрелков, а заодно и собачьи санитарные упряжки — малозаметные на поле боя собаки были обучены находить потерявших сознание. Лихой черноморский грек, комсорг батальона, бегом нагнал немцев и сжег из фаустпатрона. Ни один не ушел.