Марисса Мейер - Прекраснейшая. Лунные хроники - Марисса Мейер

осмелится поймать принцессу на деле, Ченнэри найдёт способы её наказать.

Она словно приросла к ковру и наблюдала, как пламя росло и росло.

После того, как оно выросло до размеров голограммы, Ченнэри вновь полезла в

маленькую миску с песком – или, может быть, сахаром, - и бросила его в огонь.

На сей раз он посинел, затрещал и исчез.

Левана ахнула.

Ченнэри проделала это ещё несколько раз, становясь смелее, ведь эксперимент был

удачным. Две щепотки. Целая горсть – маленькие фейерверки.

- Хочешь попробовать?

Левана кивнула. Схватила крошечные кристаллы и бросила их в огонь. Она

смеялась, когда голубые бенгальские огоньки вздымались вверх к корпусу и врезались в

каменную стену у дымохода.

Поднявшись на ноги, Ченнэри оглянулась, пытаясь найти в детской что-то

интересное, что будет гореть. Чучело жирафа курилось, обуглилось, долго ловило пламя.

Старая кукла расплавилась и свернулась. Деревянные игрушки, что медленно обгорали

под защитным покрытием.

Но тогда как Левана была очарована реальным пламенем, запахом пепла и почти

болезненными взрывами на её лице, дымом, что темнил обои над головой, она могла

сказать, что Ченнэри становилась более озабоченной с каждым экспериментом. Ничего

не было столь фееричного, как простые, элегантные искры из песка.

Ножницы.

Рванувшись прочь, Левана повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, что

Ченнэри бросила прядь волос в пламя. По мере того, как локон свернулся, почернел и

растворился, Ченнэри хихикала.

Левана потянулась к затылку, нашла прядь, что отрезала с её головы Ченнэри.

Слёзы выступили на глазах.

Она попыталась подняться на ноги, но Ченнэри была быстра, схватила её за юбку.

Она усадила её на пол. Она закричала и упала на колени, едва остановившись, чтобы не

удариться лицом в пол.

Даже когда Левана попыталась откатиться, Ченнэри поймала её платья между

ножницами, и звук рвущейся ткани разрывал и голову Леваны.

- Прекрати! – закричала она. Когда Ченнэри крепко держала её юбку и разорвала

ткань до бёдер Леваны, та попыталась схватить столько ткани, сколько могла, и

выдернула её из рук Ченнэри.

Материал оторвался, и Ченнэри вскрикнула, упала в огонь. С визгом она выбралась

из очага, а лицо исказилось от боли.

Левана с ужасом уставилась на сестру.

- Прости. Я не хотела. Ты в порядке?

Было ясно, что Ченнэри не в порядке. Она сжала губы, взгляд потемнел с яростью,

которую Левана никогда не видела, а она часто видела гневающуюся сестру. Она

отшатнулась, кулаки всё ещё сжимали юбку.

- Я сожалею, - вновь начала она.

Не обращая внимания на неё, Ченнэри коснулась её плеча и повернула так, что

Левана могла увидеть ту сторону. Это случилось так быстро. Верхняя часть её платья

была обугленной, но ничего не загорелось. Левана могла видеть на шее своей сестры

красноту, небольшие волдыри над вызовом платья.

- Я позову врача, - сказала Левана, поднимаясь на ноги. – Тебе надо воду… или лёд…

- Я пыталась спасти тебя.

Левана сделала паузу. Слёзы боли блестели в глазах сестры, но они были омрачены

безумием и яростью.

- Как?

- Помнишь, сестрёнка? Помнишь, как я пришла сюда и увидела, что ты играешь с

реальным огнём в камине? Помнишь, как ты упала, думая, что тебе не повредит, как

голограмма? Помнишь, как я обожглась, пытаясь тебя спасти?

Моргнув, Левана попыталась отступить, но ноги были прикованы к ковру. Не от

страха или неуверенности – Ченнэри контролировала её ноги. Она была слишком юна и

слаба, чтобы уйти.

Ужас поднялся по спине, по коже пробежались мурашки.

- Сестра, - запнулась она, - надо положить лёд на твои ожоги. Прежде чем… прежде

чем станет хуже.

Но выражение Ченнэри вновь изменилось. Ярость искривила её чем-то жестоким,

садистским, голодным и любопытным.

- Иди сюда, сестрёнка, - прошептала она, и несмотря на то, что что-то сжало её

внутренности, ноги подчинились. – Я хочу тебе что-то показать.

30.

Левана не могла перестать плакать, как ни пыталась. Рыдания были болезненными,

приходили так быстро, когда она замирала от неспособности дышать, как дрожали

лёгкие. Она упала на колена, раскачивалась и дрожала. Она хотела перестать плакать.

Так сильно хотела перестать плакать, не в последнюю очередь потому, что знала. Что

Эврет в покоях может услышать её. И она мечтала, чтобы он пожалел её, чтобы звук её

слёз смягчил его сердце и привёл его к ней. Он успокоит её и будет держать, осознает,

что их любовь взаимна.

Но она плакала достаточно долго без мужа, чтобы понять, что этого не будет. Ещё

одна несбывшаяся фантазия. Просто ещё одна ложь, в которую она бежала, не понимая,

что сваривала прутья клетки.

Наконец-то слёзы замедлились, боль потускнела.

Когда она смогла дышать и думала, что может стоять, не падая, она опёрлась о

спинку кровати и рывком встала на ноги. Слабо, но держалась. Без сил, чтобы вернуть

чары, она сорвала драпировку с кровати и завернула голову. Она будет призраком во

дворцовых залах, но это прекрасно. Она казалась призраком. Она лишь вымысел.

Придерживая завесу вокруг тела, она вышла из спальни. Два стражника стояли за

пределами королевских покоев, с безмолвным вниманием отреагировали на её

появление. Если б они удивились ткани на её голове, всё равно не показали бы, и шли на

почтительном расстоянии.

Вопреки тому, что она скрыла себя, она никого не увидела ночью. Даже слуги спали.

Она не знала, куда собиралась идти, пока через минуту не поняла, что стоит у

сестринской спальни – или тем, что было сестринской спальней во время её короткого

правления как королевы восемь лет назад. Левана могла бы взять эти палаты, как свои,

больше и просторнее, чем её комната, но она пользовалась тем, что комната рядом с

Эвретом и Зимой. Ей нравилась идея, что королеве не нужны богатство и роскошь,

только окружение любви её семьи.

Она интересовалась, смеялись ли придворные за спиной всё время. Она была

единственной, кто не признавал, насколько ложными были её семья и брак?

Оставив охранников в зале, она открыла дверь сестры. Было открыто, и Левана

ожидала увидеть тут запустение. Конечно, слуги знали, что она никогда сюда не придёт,

могли забрать все прекрасные сокровища внутри.

Но Левана вошла в комнату, и свет мерцал, освещая комнату спокойным свечением,

как она запомнила, остался даже слабый запах духов сестры. Это как музей, кусочек

прошлого. Расчёска тщеславной сестры, хотя очищенная. Невозмутимо. Покрывала –

кремовый бархат и филигранная крошечная корона на вершине, где спала маленькая

Селена, о чём не знала и Левана. Она думала, что ребёнок оставался с кормилицей или

няней на первый год, а не в покоях матери.

Ей пришло в голову при взгляде на эту маленькую, красивую кроватку, сладкую,

невинную и безобидную, что, вероятно, надо что-то чувствовать. Раскаянье. Вину. Ужас

за то, что она совершила.

Но ничего не было. Ничего, кроме своего разбитого сердца.

Посмотрев в сторону, она увидела то, за чем пришла – зеркало сестры.

Оно стояло в дальнем углу, стекло серебрилось в тени. Оно было выше Леваны, с

серебряной рамой, что с годами потемнела. Металл был в сложных завитушках с

короной на вершине. По бокам кружились серебряные цветы и колючие ветви, что

сплетались вокруг рамы, глядя, словно росли из зеркала, как будто когда-то поглотят

его до конца.

Левана только однажды стояла перед зеркалом, в шесть лет. Когда Ченнэри

заставила её всунуть в камин руку, а потов вторую, а потом левую сторону лица, без

милосердия. Ченнэри даже не прикоснулась к ней. Контролируя её разум, Ченнэри не

дала Леване сопротивляться, бежать, отойти от пламени.

Только тогда, когда её крики притащили слуг, что работали в детской, Ченнэри

отпустила её и сказала, что пытается помочь своей сестре. Глупой, любопытной

сестрёнке.

Некрасивой, испорченной шрамами сестрёнке.

Зеркало принадлежало их матери, и у Леваны были слабые воспоминания о том, как

королева Яннэли прихорашивалась перед ним, прежде чем выходила, улыбалась, когда

не была раздражена присутствием своего потомства. По большей частью Левана

помнила свою мать слишком искусственной. Бледной, как труп, с платиновыми

волосами и тяжёлыми фиолетовыми глазами, что, казалось, заставляли всё остальное

гаснуть. Но когда она сидела перед зеркалом, Яннэли становилась собой. И она была как