Любовь к жизни - Екатерина Савина

Так не пойдет. Если сейчас не исправить положения, то может произойти непоправимое – мозг Гиви запрограммирован на беспрекословное подчинение мне и послушно ищет сейчас ответ на мой вопрос. И, конечно, не может найти. Напряжение мозговых импульсов нарастает и может стать слишком высоким – и тогда Гиви умрет. Ну, в легком случае отделается простой шизофренией. А если ему очень повезет – всего лишь нервным истощением.

Но ведь я-то ничего плохого этому человеку не хочу. Может быть, он и находится на службе у преступника, но пока я ни в чем не уверена. И поэтому...

– У главного входа есть вахтер? – поспешно задала я следующий вопрос.

Воздух со свистом вылетел между посинелых губ кавказца.

– Нет, – сдавленно ответил он.

– Слава богу, – отозвалась Даша у меня за спиной, – значит, путь свободен!

– У главного входа есть охранник? – спросила я, не удовлетворившись ответом.

– Да...

– Один охранник?

– Да...

– Кто еще может быть в здании клиники?

Гиви снова захрипел. Понятно, он не знает ответ и на этот вопрос. Пора заканчивать наш разговор. Время уже поджимает. Ладонью я закрыла глаза Гиви и легонько дунула ему в лицо. Он замер мгновенно, словно пораженный ударом чудовищной силы мороза. Когда его веки снова поднялись, ни капли жизненного тепла в них уже не было. Как и остальные охранники, Гиви находился в состоянии глубокой каталепсии.

Нине было трудно говорить – это Васик понял сразу. Поэтому, как только она вытолкнула бескровными губами первые слова приветствия, он тут же заговорил сам, улыбаясь и беспрерывно касаясь дрожащими пальцами отстающей черной прядке на бледном виске Нины.

Васик говорил тихо и быстро, проглатывая слова, забывая в конце фразы то, что начинал говорить в начале. Он словно пытался закутать Нину в теплое одеяло своего присутствия, хотел наполнить своим нескладным костистым телом всю больничную палату – стерильно белую и казавшуюся холодной из-за своей неживой белизны.

Казалось, и Нина поняла это желание Васика, потому что замолчала и слушала его, иногда только кивая – смотрела в его глаза, и Васик смотрел в ее ласковые, слегка притухшие глаза, а то на слабо пульсирующую голубую венку справа на шее.

Когда не о чем было уже говорить, Васик накрыл лежащую на груди ладонь Нины своей.

Он улыбнулась.

– А мне здесь до утра разрешили остаться, – шепотом похвастал он, – доктор сказал, что я могу даже попросить носилки и спать на них...

– Васик... – позвала Нина и Васик прервался.

– Что?

– Ты ничего не рассказываешь о том, как там с Петей... – проговорила Нина.

– С Петей? – переспросил Васик. – Я думал, что тебе эта тема неприятна. Ты ведь... Я ведь... Я ведь помню, как ты реагировала на то, что у меня сын, оказывается, появился... А потом тебя из-за него еще и ранили...

– Тебе тоже досталось, – попыталась усмехнуться Нина, – но все-таки? Конечно, менты вовремя не смогли поспеть, но потом-то они хоть что-нибудь смогли узнать? – выговорив эту длинную фразу, Нина закашлялась, но как только приступ кашля прошел, заговорила снова. – Или, может быть, тебе звонили насчет выкупа.

– Никто мне не звонил, – мрачно ответил Васик, – я вообще тебя не хотел расстраивать, а ты сама об этом речь завела.

– Это ведь и меня касается, – очень тихо заметила Даша.

– Да... – проговорил Васик.

Он произнес какое-то совсем ничего не значащее предложение, потом сказал что-то об Ольге и Даше, потом перешел зачем-то на Витю – молодого человека Ольги – и сам не заметил, как рассказал Нине все, о событиях последних дней.

– Так, значит... – проговорила Нина, – мне кажется, этот Витя деловой человек и очень серьезный. Да еще – бывший солдат... Участвовал в военных действиях. Такой во многом может помочь.

Васик кивнул.

– А Петеньку во что бы то ни стало нужно отыскать, – неожиданно выпалила Нина и снова закашлялась. Ее рука зашарила по одеялу, Васик догадливо вложил платок в ее пальцы, Нина платок тотчас прижала к губам.

– Мы его найдем, – склоняясь к ней, шепотом проговорил Васик, – ты тут ни о чем не беспокойся. Лежи и набирайся сил. Доктор сказал, что с тобой вес будет в порядке. Я ему много денег дал, так что он, я думаю, для тебя постарается. А мы разберемся...

Нина снова закашлялась, прижав к губам платок. На этот раз кашляла она долго, задыхаясь, до слез; а когда приступ прошел, неловко начала прятать отнятый от губ платок под одеяло, перепачкав кровью руки и постель.

Васик только плотно сжал зубы.

– Больше ничего не говори, – после долгого молчания, произнес он, – пожалуйста. Тебе нельзя так много говорить. Вот видишь, уже...

– Васик... – снова позвала Нина, прикрыв усталые глаза, – Васик...

– Я здесь, я здесь, – Васик взял ее за руку. – Ничего не говори, ладно? Я до утра здесь буду, утром проснешься и расскажешь мне все, что хотела...

– Васик... – повторила Нина, – а если я... если со мной что-то будет не так... ты понимаешь, что я говорю?

Сцепив изо всез сил зубы, Васик утвердительно закивал головой.

– Если со мной что-то... То ты Петю считай... и моим тоже сыном, – свистящим шепотом попросила она, – понимаешь, как это?

Ничего не понимая, Васик снова закивал головой. Его вдруг пронзило два совершенно противоположных желания: одно – прижаться к груди Нины лицом и никуда никогда отсюда не уходить; а второе – бежать из этой палаты, оглашая диким воем спящую больницу.

Нина была совсем уже слаба.

– Это сын Кати... Петя... – прохрипела она совсем не слышно, – но считай, что Петя... он... немножко мой сын тоже... Потому что... Когда я его увидела, то я поняла, как может выглядеть твой сын... А других... которые... мои... я, кажется, уже не увижу...

Нина хотела бы говорить и дальше, но губы уже не слушались ее. Она не могла даже попросить Васика притушить немного свет ночника... Только шевельнула рукой, но Васик, конечно, не понял, что от него требуется.

Впрочем, выключать ночник уже не было нужды. Электрический свет больше не резал Нине глаза, хотя лампочка сияла в полный накал.

– Нет, вы мне объясните, что вам, бабуля, от меня надо? – в десятый, наверное, раз взвыл дежурный врач клиники – красивый седовласый великан в белоснежном халате.

– Вы ить главный врач? – кряхтела старушка. – Вы ить и знать должны все...

– Я не главный врач! Я дежурный! А главного врача нет здесь! Уже четвертый час ночи! То есть – утра! Никакие главные врачи в такое время не работали никогда! В клинике нет никого, кроме охраны! Я вообще не понимаю, как вам удалось пробраться в мой кабинет! Куда охрана смотрит?! Я вот сейчас позвоню и велю вас вывести! Милицию вызову в конце концов!

Седовласый положил большую руку на телефонну трубку, но звонить, конечно, никуда не стал. Наверное, ему смешно стало – вызывать охранников – пятерых дюжих мужиков – чтобы они вывели одну немощную старушку.

– Внучка я ищу, – проскрипела старушка, раскачиваясь на стуле, как молла на молитве, – внучок у меня тут лечился... недавно...

– А сейчас он у нас лечится?

– Нет. Не знаю... Наверное, лечится. Я с его маманей-сукой поссорилась и она переехала. А мне адрес не дала. Я вот хочу по карточке узнать его новый адрес. Маманя-сука взяла ребенка и переехала. А это мой внучок. Я его уже целый год не видела. Или два. Два или три года не видела внучка моего хорошенького...

– Да я всего только дежурный врач! У меня таких сведений нет! Тем более, в такое время я ничего вам сказать... Я вообще ничего не понимаю... Дурдом какой-то! Откуда старушка? Почему старушка? Никаких сведений я вам не дам – не имею права. Тем более, что это строжайше запрещено. И потом – вы же даже фамилию своего внука не знаете! А если это не ваш внук?

– Не знаю... – всхлипнула старушка, – я – старая дура – ничего не знаю...

– А я? – взорвался седовласый. – Откуда я могу знать про вашего внучка?! Откуда? – голос седовласого к концу произнесенной им фразы сорвался на крик.

Старушка начала тихонько подвывать. Седовласый сморщился и приложил руку ко лбу, склонив голову. Он вдруг подумал, что если переложить издаваемые ею скрипучие, тонкие-тонкие и удивительно противные звуки, очень скоро наполнившие небольшой кабинет, на язык обоняний, они будут отдавать чем-то кислым и мокрым – как автомобильным колесом раздавленной лягушкой.

Через три минуты седовласому стало совсем невыносимо. Он поднялся из-за своего стола и, мучаясь от того, что нель– зя схватить противную старушонку за шиворот и выкинуть ко всем чертям из кабинета, подошел к окну, открыл форточку, глотнул холодный ночной воздух и обернулся к неожиданно смолкшей старушке.

«А почему это нельзя старушонку выкинуть? – подумал вдруг врач. – Кодекс чести мешает мне? Господи, совсем я запутался... Пригласили работать в эту клинику, а тут практики никакой. Только вахтером и работаю – слежу за порядком и выдаю халаты персону. К больным меня даже и не допускают. Странная клиника. И главврач этот странный. Я его даже не видел ни разу. Только слышал. И никто из персонала, кажется, его не видел, только слышали про него. И все его бояться. Прямо какой-то Зорро. Да, что и говорить, странная клиника. Платят, правда, хорошо... Да эта старушка... Удивительное дело – как ей удалось проникнуть в клинику? Да еще в такое время? Не иначе, как она несколько часов выла под окнами будочки охранников, пока ее не пустили... Невыносимая старушка. И никак не пойму – чего ей собственно надо от меня?»