Интимные места Фортуны - Фредерик Мэннинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ah, des obus![42]— спокойно произнесла она и отправилась по своим делам.
— Подумать только, эти французы живут при войне годы и годы, — сказал Джонсон.
— Пора бы уж привыкнуть, верно? — отозвался Берн. — Порою мне кажется, и мы ничего другого никогда не знали. Все кажется ненастоящим, а все, что раньше было настоящим, просто стерто из памяти. Мы сидим тут и думаем об Англии. Множество людей сидит и вспоминает свое детство. Все это в прошлом, невозвратно, но мы сидим и вспоминаем, чтобы забыть настоящее. Девятерых из нас бомбой стерло с лица земли лишь сегодня утром, как раз напротив нашего окна, а мы уже забыли об этом.
— Это была не бомба, это был снаряд зенитного орудия.
— Да ну… — безразлично спросил Берн. — В самом деле?
— На запрос Бригады из зенитной батареи ответили, что они дали девять залпов по вражескому аэроплану и что в пятом и шестом снаряды не разорвались.
Это придавало происшествию вид несчастного случая. Можно ожидать атаки вражеской авиации и избегнуть потерь от такой атаки, но никто не может предсказать дефект снаряда, который не срабатывает по цели, а затем взрывается на булыжной мостовой. Берн оставался при своем мнении, но люди говорили, до первого взрыва свистка тревоги не было, а люди из противовоздушного патруля говорили, что на самом деле не видели аэроплана, а подали сигнал лишь после того, как появились облачка дыма от первой пары снарядов. И если они правы, то официальная версия врет, поскольку взрыв, убивший двоих солдат на улице, должен был произойти до того, как началась стрельба. Практическая бесполезность противовоздушного патруля, выбранного из случайных людей, не имеющих специальной подготовки к такой работе, — аргумент слабый. Также неуместно говорить, что бомба нашла себе цель по чистой случайности. И Берн принял точку зрения людей, считавших, что эти разводы и строевые смотры — сплошь глупости и пустая трата времени. А поразмыслив, злорадно добавил для себя, что война продолжается и на войне люди обязаны погибать, пусть и походя.
Они дождались мадам с покупками; и она с триумфом предъявила Берну бутылку «Барсака». Она намеревалась подать им омлет, вырезку и то, что Джонсон назвал «чипсами», с салатом и плавленым сыром, так что Берн не жалел слов, восхищаясь ее усердием. Оставив ее готовить, они отправились в контору мэра городка, где капрал, говоривший с ними днем, сообщил, что они могут остаться на ночлег в том же доме. Поинтересовавшись, в каком кабачке можно было бы встретиться и выпить по рюмашке, они узнали об одном, куда капрал намеревался заглянуть позже. И они на полчасика зашли в это шумное и полное дыма помещение, где выпили vino blanc[43].
Вернувшись домой, они с удовольствием умылись — благо нашлась целая бадья чистой воды, — а затем мадам подала им заказанные блюда. Берн пытался уговорить ее разделить с ними ужин, но она отказалась — любезно, но твердо, — согласившись лишь выпить бокал вина. Уделяя мало внимания капралу, она охотно общалась с Берном. Муж ее был на фронте, а дочка собиралась замуж за военного и жила с ним гражданским браком, чтобы его не отправили в зону боевых действий. Они поженятся после войны. Когда же кончится эта война! Когда все это кончится? Она нарочито хохотнула, и этот ее смех выразил гораздо больше того, что могли бы выразить любые слезы. В своем пессимизме она была абсолютно покорна, в ней не было отчаянья, но она явно не позволяла себе надеяться на лучшее, чтобы не сглазить. Однако весь этот пессимизм явно определялся ходом войны, ей было очевидно, что немец должен быть разбит. Для нее мир погиб безвозвратно, но справедливость должна быть восстановлена, поскольку, по ее мнению, справедливость должна базироваться на божьих заповедях и вершиться медленно и неуклонно, вопреки всем людским ухищрениям. Слушать ее было интересно, поскольку, несмотря на малую образованность, мысли ее были четкими и логичными. Берн старался выглядеть оптимистом, но при этом задаваясь вопросом, не пытается ли он вдохновить и убедить самого себя. Она признавала, что немец остановлен и мощь англичан возрастает. «Maintenant elle est tres bien montee»[44], — как она выразилась. Хотя, вполне возможно, в ее замечаниях содержался намек на то, что пришла запоздалая расплата за годы преступной небрежности.
Пока хозяйка мыла посуду, Берн допил все вино, которое Джонсону совсем не понравилось, так что он выпил лишь пару стаканчиков. Затем она проводила его в комнату, где им с капралом предстояло заночевать. Здесь он увидел стопку из восьми одеял — собственность Французской республики, судя по небесно-голубому цвету. Чтобы накрыться, хватало одного одеяла, а чтобы спать было помягче, они расстелили еще по три на каждую кровать. Берну уже давно было наплевать на условия, в которых приходится спать, но ее забота так тронула его, что он поблагодарил хозяйку с особой теплотой, чем очень ее растрогал. В такое время каждая мелочь дорогого стоит. Ему уже не хотелось выходить из дому и продолжать веселье, вполне хватило прекрасного обеда и хорошего вина, и теперь лучше всего было бы просто посидеть здесь, а потом залечь спать. Но Джонсон назначил встречу с капралом, а значит, не пойти было невозможно. Кроме того, оставался небольшой шанс, что Джонсон учудит какую-нибудь несуразицу.
Кабачок был полон военными. Капрал оставил своих собеседников и подошел. По всем приметам он был здесь как дома. Едва они заняли места за столиком, одна из двух девиц, разносивших выпивку, подошла за заказом, и капрал тут же потянул ее, усадил к себе на колени и, пропустив свои руки под ее руками, обнял выше талии, так что его назойливые пальцы могли ласкать ее левую грудь, а она принялась извиваться и повизгивать, провоцируя его на дальнейшие приключения. Берн почувствовал, как зараза этого злачного места проникает в него, коварно наполняет вены огнем, как будто именно здесь ненасытное желание сорвалось, наконец, с цепи и пожирает всех, как пожар. Отовсюду доносились обрывки разговоров, незначительные пререкания быстро перерастали в ссоры и тут же тонули во взрывах тяжелого неестественного хохота, который в свою
