Интимные места Фортуны - Фредерик Мэннинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На завтрак он ходил теперь прямо к полевой кухне и, если не было дождя, садился и ел там же, в тени хилой живой изгороди, болтая с поваром Эбботом. В кармане у него была маленькая коробочка с ирисками, найденная в посылке, пришедшей из Англии. Он угостил Эббота.
— Спасиб те, — отказался Эббот. — Да не охоч я до сластей. Где-то тут был Уильямс, он просто торчит от ирисок. Ваще не пьет и не курит, а если еще и к бабам не ходит, я ваще не понимаю, че он делает. Можешь подкинуть ему несколько штук. Эй, Уильямс, где ты? Тут для тебя ириски.
Уильямс был поваром роты обеспечения. Внешностью этот щупленький уроженец Уэльса походил на финикийца, и его всегда невозмутимое лицо, словно изъеденное неглубокими веселыми морщинками, выглядело как лицо старичка, хотя ему не было и пятидесяти.
— Давненько не ел я приличных ирисок, — обтирая руки об одежду, воскликнул он с голодным нетерпением в глазах. Он, как всегда, был тут как тут, вынырнул, словно черт из табакерки, в своем засаленном и перепачканном сажей мундирчике.
— Да он себя продаст за десяток ирисок, — усмехнулся Эббот.
— Ну так угощайся, бери больше, — предложил Берн, — у меня еще есть. Друзья мне нет-нет да пришлют баночку, а мне-то они не очень. Я тебе потом еще подброшу.
— Уж я бы им во как обрадовался, — запросто сообщил Уильямс. Он был замечательно немногословен, как и всякий житель Уэльса.
— Ну, как сработала команда прошлой ночью? — поинтересовался Берн. — Понимаешь, офицер, старший рабочей партии, заходил в канцелярию со списками, но я был такой сонный и не разобрал ничего. А иногда просто посыльный прибегает и оставляет бумаги на столе; штаб-сержант по этому поводу бухтел все утро. Они, понимаешь, потревожили сон умирающего от усталости человека.
— Дык он и на том свете останется штаб-сержантом, — сказал Эббот, — как думаешь, Уильямс? Ребята были здорово уставшими после похода с таким грузом, вернулись часа в два, а тут построение, туда-сюда, да еще эти сраные газовые маски на них все время, противогазы эти. А сегодня в десять снова построение, развод, а на ночь снова рабочая команда. Какое-то блядство гонять людей день и ночь.
— Да, думаю, скоро им придется посылать нас на отдых в окопы, — заметил Берн и, потыкав в землю, очистил вилку с ножом, сунув в котелок, сполоснул все горячей водой и собрался в канцелярию.
Он прибыл в самый критический момент; адъютант капитан Хэвлок, раздраженный и нервный, сидел за столом, рядом стоял штаб-сержант и говорил что-то, трясясь от ярости, а напротив него находился полковой штаб-сержант, совершенно спокойный и с презрительной усмешкой на губах. Капрал Рейнольдс с раздражением махнул рукой, подавая Берну знак, чтобы он убирался из комнаты. Что говорил адъютант, Берн не услышал, но зато слышал холодный и даже высокомерный ответ полкового:
— Так точно, сэр. Если уж вы не поддерживаете полкового штаб-сержанта, то и говорить больше не о чем.
Берн спустился по ступенькам и вышел на дорогу, чтобы быть в пределах слышимости. Он припомнил слова Тозера о стычке штаб-сержанта и полкового в канцелярии. Между тем полковой штаб-сержант вышел практически вслед за ним, высоко подняв голову, и, надменно улыбаясь, пошел прочь. Берна он не заметил, а тот решил подождать несколько минут, пока все уляжется, и только потом вернуться в помещение канцелярии и продолжить работу.
Ссора, видимо, была совершенно неожиданной и вовсе не связанной с капитаном Моллетом. Сегодня он возвращался к исполнению своих обязанностей, но собирался оставаться командиром роты. Майору Блессингтону, похоже, нравился капитан Хэвлок. Правда, он обращался с ним довольно небрежно, но по всем приметам было видно, что относится он к нему хорошо. Жаль, что майор Шедуэлл и капитан Моллет никак не могли поделить симпатии батальона. Берн не особо восхищался майором Шедуэллом, но признавал, что они похожи, только майор старше и спокойнее, да в характере его больше стали и меньше огня. Говорили, что он здорово изменился с тех пор, как прибыл во Францию, раньше был полон жизни и доброго юмора, а теперь стал молчалив, суров и непреклонен. Людям он нравился, и, хотя капитан Моллет вызывал у них больше симпатии, верили они в майора Шедуэлла. Очевидно, он и сам знал об этом. Берн помнил разговор с полковым священником, и тот рассказывал, что сразу после дела на Сомме майор, сдерживаясь из последних сил, говорил: «Это просто кровавая мясорубка, падре, но видит Бог, до чего же это прекрасно — вести солдат в бой!»
Это случилось уже после того, как ранили полковника Вудкота. Когда он выбыл, а с ним и адъютант капитан Иврол, все стало по-другому. Офицеры старого состава держались вместе, и люди их знали или знали о них даже еще до войны. Но теперь из старой гвардии оставались только майор Шедуэлл и капитан Моллет. Кадровые офицеры, как правило, не понимали армии новой, у них перед глазами всегда стояла модель старой профессиональной армии, и они рассказывали о принципах управления огнем в старой армии, об уровне огня, который следует поддерживать для отражения контратаки, говорили о том, что надежда на гранаты погубит стрелковое дело. Они забывали о том, как изменилась война с 1915 года, игнорировали поддержку артиллерии, и им не приходило в голову, что если один пулемет Льюиса заменяет десять стрелков, то глупо будет не предпочесть пулемет, ведь он, ко всему прочему, цель меньшего размера. Большинство из них, за исключением немногих лучших, не понимало, что дисциплина, которую они хотят насадить в новой, импровизированной армии, становится просто тормозом для всех инициатив. Опять же кадровые офицеры плохо ладили с офицерами новой армии с временными чинами. Регулярные войска, какими бы совершенными они ни были, составляют теперь лишь малую часть армии. Теперь другие масштабы и другая шкала ценностей, так что кадровые офицеры становятся такими же дилетантами, как их товарищи с временным чином. Через несколько минут Берн вернулся на свое место. В канцелярии снова было тихо и спокойно.
Капитан Моллет
