Пленники Сабуровой дачи - Ирина Сергеевна Потанина

— Вы точно про мою Светлану говорите? — не поверил ушам Коля. Света всегда была ангелом и самым добрым существом на свете. «Бойкая девица», «лезет на рожон», «выгнали из библиотеки» — эти слова настолько не вязались с ней, что Коля усомнился в здравой памяти собеседницы. — Я — Коля. Николай Горленко… Помощник оперуполномоченного Харьковского угрозыска… Сын Валентины Семеновны…

— А я что, идиотка? — обиделась почтальонша. — Конечно, помню, кто ты, и знаю, кто твоя жена. Хорошая она девица, только любит дурить. Когда немцы только в город вошли, она с такой стороны предстала — ужас прямо! Помнишь, соседи у вас были тут в квартире — немцы Найманы?

Разумеется, Коля помнил. Сосед был инженером, партийным и хорошим человеком, приехал много лет назад работать по контракту на Харьковский завод, да и застрял — на родине его как раз нарисовался Гитлер, и коммунисту возвращаться было некуда. Женился на немецкой студентке, жил тихо, скромно, рассчитывал когда-то, что Германия освободится от фашизма и можно будет возвращаться…

— Так вот, когда в первые месяцы войны наши всех немцев выселяли в лагеря, твоя Светланка их у своих родичей в Высоком укрывала! Да! Представляешь?

Коля представлял. Он сам вообще-то этот план придумал. Считал, что всех под одну гребенку грести нельзя. Думал, Найманы поживут немного в области, а потом, когда облавы на немцев закончатся, вернутся в город и принесут немало пользы СССР — оба собирались пойти воевать добровольцами. А вот что было дальше, Коля не знал, потому слушал с большим интересом.

— Как только наши отступили, а немцы еще не пришли, Светланка твоя Найманов обратно вызвала. Ну и позже те стали ей помогать. То объявление немецкими буквами на доме повесят «Тут тиф, сюда не заходить», то еще что хитрое выдумают. Сначала ведь немцы ходили по всем домам и брали все, что захотят. Возьмут часы, допустим, спрашивают: «Продашь за 5 марок?», ты отвечаешь: «Нет!», они в ответ хохочут: «Значит, подарил». Так вот в вашу квартиру из-за этого наймановского объявления долго никто не совался. Хотя поди пойми, может, у маленького твоего и правда тиф был. Тут уж я не знаю. Но он болел, мне Валя, когда юбку подшить заходила, жаловалась…

— Они переезжали с больным ребенком? — заволновался Коля.

— Нет, — успокоила почтальонша. — Переезжали позже, уже со здоровым. Хотя кто в те времена здоровый-то был? Ты послушай! Так вот, — тут она посмотрела на Колю с явным осуждением. — Ты ж, голубчик, не скрывал ни от кого, что на фронт уходишь. Ясное дело, кто-то немцам и донес. Пришли разбираться. У сына моего дорогу спрашивали к нужному дому, я испугалась, с ним пошла, так что все сама слышала. Пришли немцы, а Найманы тут как тут. Гавчут что-то на своем немецком, аж противно. Наговорили что-то в том смысле, что да, муж нашей соседки — красноармеец. Но он давно с ней не живет. Она ребенка нагуляла не от него, а он, как узнал, так из дома и ушел.

— Что? — у Коли аж глаза на лоб полезли.

— Ну ты ведь знаешь, Найманша — большая фантазерка. Придумала такую вот историю. Сымпровизировала, так сказать. Еще и сына моего вплела — вот, говорит, с ним у моей соседки давний роман. Он у вас вроде в помощниках полицая работает? Вот, сейчас наша соседка с ним распишется, и никаких бюрократических проблем уже не будет.

Коля прислонился к стене, чтобы не упасть. Услышанное казалось отвратительной комедией и мерзкой мелодрамой одновременно.

— Я сначала тоже хотела возмутиться, — продолжала почтальонша. — Потом подумала, а что — чем не вариант? Сын мой человек видный, но одинокий, забота ему женская не помешает… Опять же, какая-никакая, а комната у нее. Если маменьку твою с маленьким в мою каморку подвальную переселить, то, считай, будет у сына моего отдельное место жительства. Как люди заживут! — Тут она спохватилась и начала говорить совсем другое. — Если уж иначе жизнь Светланке не спасти, то отчего бы нам доброе дело не сделать, а? В общем, все бы было хорошо, если бы вечером, вернувшись с работы, твоя Света всю эту историю не услышала. Я как раз детали дела утрясать пришла, а тут — форменный скандал. Столько гадостей я про своего сына от нее услышала! Но простила. Потому что понимаю, — сгоряча девица говорила. Да и с маменькой твоей ссориться не хотела — она так шьет хорошо и любые продукты взамен берет, не жадничает, не злобствует. Не то что Светланка. Ишь! Сын мой ей не угодил!

Коле пришлось несколько раз напомнить себе, что перед ним — немощная, почти выжившая из ума старуха, чтобы не дать волю возмущению.

— В общем, безопасно легализовать свое положение жена твоя не захотела, потому два варианта у нее было — или оставаться жить здесь и ждать, пока немцы снова за ней придут, да еще и Найманов прихватят за вранье — облавы на родственников красноармейцев просто для устрашения устраивались регулярно, а с теми, кто их покрывает, тоже не цацкались. Или второй вариант — катиться, куда глаза глядят. Ее тогда как раз из библиотеки выгнали — небось тоже кто-то хотел как лучше, помочь хотел, а она бузить начала. Но, говорю же, — учительница с тоской посмотрела за окно, — она новую работу где-то нашла, увезла туда и мать твою, и маленького, чтобы на новом месте все начинать. А Найманы долго еще тут жили-поживали. Одни на всю квартиру, короли прямо. Добавку получали, как этнические немцы. От этого, как его… — она наморщила и без того морщинистый лоб, на миг превратив свое лицо в настоящую гармошку. — О! Вспомнила, от Вольдемара Фельдорфа, будь он неладен. Руководил он тут у нас «фольксдойчем» — службой специальной, которая всем гражданам немецкой национальности деньги раздавала. Гады! Если не немец, значит, помирай с голоду. У меня знакомая одна была, Варвара Шевелева, немка немкой — по девичьей фамилии Медер, по мужу тоже там что-то немецкое, — смело могла свои дореволюционные документы восстановить и на надбавку претендовать, но не хотела никаких подачек от оккупантов принимать. Я ее уговаривала не крутить носом, все получить и с нами поделиться — но куда там… Говорю же, никакой пользы от этого «фольскдойча» нормальным людям не было…

— Погодите, — Коля запутался в обилии неизвестных слов и зацепился за единственную знакомую фамилию. — Не тот ли это Вольдемар Фельдорф, что был архитектором дома треста «Донуголь» на Пушкинской?