Безбилетный пассажир - Жорж Сименон

Через пять лет мой дед так и не стал членом парламента, но лишился большей части своего состояния… Остальное у него тоже забрали… В дело все сгодится… Ему оставили лишь дочерей, и когда он вдруг понял, что довел их до нищеты, он умер, хотя это ничего не меняло…

Моя мать практически выросла в благотворительных заведениях и с радостью вышла замуж за скромного офицера индийской армии… Я не застал своего деда Лендбэри, но мне столько о нем рассказывали, что я вижу его, как живого, так же ясно, как, скажем, вас… И его замок в графстве Сарри, куда меня возили… И всех моих бедных тетушек — шестерых дочерей, оставшихся старыми девами…

Из-за сэра Лендбэри, мсье Альфред, я, честно говоря, вырос не таким, как мои товарищи… Например, в Оксфорде я жил бок о бок с внуком одного из тех, кто разорил мою семью… Он меня и научил играть в карты и, если потребуется, подстегивать удачу…

Нет, я вовсе не бунтарь и не прожженный тип… Вам хотелось дать мне понять, что я трус, уверяю вас, вы ошибаетесь…

Что я мог сделать, скажите?»

На лестнице раздались шаги. В дверь постучали. Ему не хотелось отвечать. Это пришел слуга-туземец.

— Тебя к телефону, господин.

Он быстро оделся, провел гребнем по волосам, увидел в зеркале свое опухшее лицо, мутные глаза…

— Алло!

Что он мог еще делать в этой жизни? Стать мелким служащим на Флит-стрит?

— Это вы, майор? Это Жорж Вейль… Придете вечером в «Яхт-клуб»? Да нет же… Мы на вас рассчитываем… Вы должны дать нам отыграться…

Что это, проявление симпатии или ловушка?

— Если вы настаиваете… Я очень устал…

— В девять в баре? Если я туда не загляну, идите прямо в клуб, вы теперь знаете дорогу…

В гостиничном баре было пусто. Через приоткрытую дверь он увидел, что бармен сидит на кухне. Ему нравилось попадать таким образом за кулисы отелей в неурочный час. Бармен дремал.

— Виски…

Было уже слишком поздно, чтобы снова ложиться. Тогда он приступил к ежедневному ритуалу: поднялся в номер, принял душ, оделся, не прерывая разговор с невидимым Муженом.

«…Вы слышали о Жорже Вейле, которого друзья называют Тиоти… Это он разыскал меня… Да и раньше меня тоже всегда находили другие… Очень богатые люди испытывали потребность, чтобы их окружало много народу… Меня приглашали на уик-энды, на лето… Один приятель, владелец яхты, умолял меня сопровождать его в плаванье… Говорят, я был остроумным собеседником, мсье Альфред. Именно таким образом, как близкий друг богачей, которые проводят зиму на юге, я попал на Лазурный берег…

В противоположность вам, я не возненавидел их за то, что они богаты… Но я и не восхищался ими, потому что знал, как приобретают богатство… Я не испытывал никакого почтения к деньгам… Но мне их часто не хватало, почти всегда. Хотя я имел стол и крышу над головой, оставались мои собственные нужды… И тогда я начал сам зарабатывать на то, чего мне недоставало, вы знаете, каким образом… Я вносил в это занятие известную долю изящества… Это гораздо труднее, чем вам кажется… Это требует ежедневной тренировки, такта, живости суждений… Без шуток, это превратилось для меня в своего рода игру…

Теперь вы поняли, что я не являюсь и никогда не был человеком из породы Джоакима?

Я был свободен… Принимал жизнь такой, как она есть… Спокойно переходил из особняка на Елисейских полях в дешевый отель в Латинском квартале…

Мать умерла… Вскоре погиб отец, упав с лошади в Симле.

Кроме своего гардероба, мне не о чем было заботиться.

Я тихо старел, год за годом, не замечая к тому же, что одинок…»

Он спустился, сел за руль машины. Наступило время «Английского бара», когда Мак-Лин появлялся за стойкой, как чертик из коробочки.

А может быть, он уже надоел бывшему жокею? Или тот опасался, что Оуэн навлечет на него неприятности?

«Нет, мсье Альфред…»

Нужно свести счеты всерьез. Все сказанное утром врезалось ему в память. Пора с этим кончать.

«Когда я познакомился с Джоакимом, я жил так себе, серединка наполовинку… Не в особняке, но и не в дешевых меблированных комнатах… Хороший отель на Монпарнасе. Тогда бедным был Джоаким.

Вы его не знали, мсье Альфред, и вы неправильно его себе представляете… Маленького роста, очень худой, подвижный, как ртуть, с огненно-рыжими взлохмаченными волосами… Дьявол да и только! Бармен из «Купола» так и называл его — «Дьявол»… Он никогда не садился, чтобы выпить аперитив… Проглатывал его, стоя, при этом расплачиваясь с барменом, тут же вскакивал в такси или влезал в телефонную будку… Это был расцвет кино, и Джоаким, бросивший родительский кров, как впрочем он бросил бы любое место, где его пытались бы удержать, бегал со студии на студию, помогал режиссерам и монтажерам, даже сам снимался… Мне доводилось давать ему взаймы… Неважно… На Монпарнасе деньги не имеют большой цены…

Часто вместо обеда он перехватывал рогалик и чашку кофе с молоком, но в ту пору у него уже завелась подружка — совсем девочка, белокурая, пухленькая, с большими наивными глазами: двадцатилетняя Арлетт Марешаль. Она терпеливо ждала его часами на террасе кафе… Когда он появлялся, она повисала у него на руке… Отважно слушала серьезные разговоры, которые совсем не понимала».

— Виски, сэр?

Бледный жокей возник за стойкой с грустной механической улыбкой на губах.

— Виски…

«Даже не знаю, жили ли они вместе… Думаю, да… Наверное, в меблированных комнатах. В то время Джоаким стал каким-то возбужденным, напускал на себя таинственный вид…

— В один прекрасный день, — охотно вещал он с наглой самоуверенностью, — все продюсеры будут умолять меня сотрудничать, а режиссеры…

Он выстаивал часами, чтобы попасть на прием к банкирам, к деловым людям… Он не замечал своей бедности, не тяготился ею… У него не было особых потребностей, его не волновали ни мягкая постель, ни хорошая сигара, ни вкусный обед… Ему вечно не хватало времени… Должно быть, у него не было времени и на ласки для Арлетт.

Однажды он исчез из поля зрения. Одни утверждали, что он уехал в Голливуд, другие — что, отчаявшись из-за неудач, решил продолжить дело отца. Я точно не помню… Но когда я встретил Арлетт через несколько недель, а может быть, и месяцев, она шла с каким-то арабом и талия у нее заметно округлилась…

Кажется, она действительно поехала за ним в Египет и уже гораздо позже осела в Центральной Америке…

Вы по-прежнему считаете, что Джо Хилл и я — одной породы? Не в большей степени, чем если бы я сказал, что он — сродни вам… Он бы никогда не стал брать за горло… Он не умел ненавидеть, завидовать… То, что мы называем удовольствием, ему было чуждо… Позже он жил в роскоши. Имел особняк в Гайд-парке, но чаще находился в «Савойе», где снимал на год номер-квартиру… У него всегда стоял накрытый стол для гостей, он заказывал в Гаване сигары со своими инициалами, имел собственный самолет и пилота…

Все это было ему не нужно, не отвечало его вкусам… Это являлось лишь символом, символом его власти, понимаете? Я не удивился бы, узнай, что он терпеть не мог сигары…

Он тоже был крепкий орешек, но иной породы, чем вы, мсье Альфред… Вы любите задираться, потому что у самого крепкая шкура… Он-то был непримиримым и к себе, и к другим… Несгибаемым… Иначе бы он не смог достичь цели… А он ее достиг… К концу жизни почти все кинозалы Соединенного Королевства принадлежали ему… Кроме того, кинотеатры в Канаде, в Индии… Ставить фильмы он не хотел. Слава его не манила. Он мог бы стать первоклассным режиссером, но ему больше нравилось обходиться с продюсерами и режиссерами, как со слугами… А вы еще утверждали, что я похож на него… Наверное, он знал, что у него ребенок от Арлетт. Наверняка знал, раз упомянул его в завещании… Это его не волновало… Он не мог взвалить на себя заботы о женщине и ребенке, когда все поставил на карту… В этом проявилась его несгибаемость…

Вы, наверное, не знаете, как он умер, потому что не читаете английские газеты… К тому же в газетах — не вся правда…

Несколько лет назад, когда он уже был баснословно богат, он встретил девушку из самой что ни на есть простой семьи… Про таких говорят — славные люди, потому что больше сказать нечего. Отец — кассир в банке или что-то в этом роде. Он женился на ней, потому что только так мог ее добиться, и очень скоро понял, что она тоже хочет сниматься в кино.

Ирония судьбы, не правда ли? Он, запускавший конвейер звезд и презиравший их, был вынужден делать звезду из собственной жены!

Видимо, он по-настоящему ее любил, раз пошел на это… Вы знаете ее имя, его знают все… Теперь она живет в Голливуде. Но перед этим, удовлетворив свое тщеславие, она спокойно объявила Джоакиму, что не любит его, что любит другого, и потребовала развода… Она и трех лет с ним не прожила… Для человека, располагавшего всеми существующими средствами, этого времени оказалось достаточно, чтобы сделать звезду…