Ксеноцид - Орсон Скотт Кард

Наконец с дезинфекцией было покончено. «Прокоптился до самых костей», – подумал Эндер. В ангар ворвался свежий ветер. Эндер вытащил из контейнера одежду и неторопливо оделся, еще горячая ткань приятно согревала. Как только он покинет ангар, помещение внутри раскалится до невозможности, чтобы наверняка выжечь оставшиеся в живых вирусы. Ничто не способно было выжить в этом ангаре во время последней стадии дезинфекции. К тому времени, как кто-то снова решит воспользоваться услугами ангара, помещение обретет прежнюю стерильную чистоту.

Однако Эндера не переставала тревожить одна мысль: каким-то образом вирус десколады все-таки проникал наружу – если не через ангар, то через распыляющий барьер, который окружал экспериментальное поле подобно невидимой, но непреодолимой стене. Теоретически ни одна молекула, насчитывающая в себе более сотни атомов, не могла проникнуть сквозь этот барьер, она моментально должна была разрушиться. Изгороди, воздвигнутые вокруг защитной стены, предостерегали людей и пеквениньос, случайно забредших в опасную зону, но у Эндера в мозгу не раз вставала картина, как кто-то пытается проникнуть сквозь дезинтеграционное поле. Каждая клетка тела будет немедленно убита, нуклеиновые кислоты распадутся. Может быть, тело еще будут удерживать какие-то физические связи, но в воображаемой картине Эндера незнакомец рассыпался в пыль на другой стороне барьера, легкий ветерок разносил останки дымным следом, не давая им даже опуститься на землю.

Эндер чувствовал себя крайне неуютно при виде дезинтеграционного барьера еще и потому, что тот работал на тех же принципах, что и молекулярный дезинтегратор. Именно Эндер первым применил разработанное для уничтожения космических судов и ракет устройство против целой планеты – родной планеты жукеров. Произошло это три тысячи лет тому назад, когда он командовал Международным Флотом, сражающимся с флотом жукеров. Сейчас то же самое оружие Межзвездный Конгресс направил против Лузитании. Если верить Джейн, Межзвездный Конгресс один раз уже попытался передать сигнал об использовании молекулярного дезинтегратора. Тогда она блокировала передачу, обрубив ансибельную связь между кораблями флотилии и остальным человечеством, но кто даст гарантию, что какой-нибудь спятивший капитан корабля, запаниковав при виде неработающего ансибля, на подходе к Лузитании не проверит гибельную силу Маленького Доктора на планете?

Невозможно себе представить, но они пошли на эти меры: Конгресс послал недвусмысленный приказ – уничтожить Лузитанию. Совершить ксеноцид. Неужели Эндер напрасно писал «Королеву Улья»? Неужели люди все забыли?

Но для человечества минуло целых три тысячи лет. Достаточный срок, чтобы начать забывать. И хотя Эндер добавил к своим трудам «Жизнь Человека», эта книга (и вера) еще не успела распространиться по Вселенной. Люди не успели принять ее настолько, чтобы помешать Конгрессу истребить пеквениньос.

Почему Конгресс вынес такое решение? Вероятно, он преследовал те же цели, ради которых был воздвигнут дезинтеграционный барьер ксенобиологов: чтобы воспрепятствовать распространению опасной инфекции. Конгресс, скорее всего, заботило только одно – любыми методами помешать распространению чумы межпланетного мятежа. Но когда флот достигнет планеты, то не важно – будет приказ, не будет приказа, – они все-таки могут использовать Маленького Доктора в качестве последнего средства в борьбе с десколадой. Если не станет Лузитании, вместе с ней не станет и быстро мутирующего и весьма сообразительного вируса, покушающегося на человечество и лучшие его творения.

Путь от экспериментальных полей до нового здания станции ксенобиологов занял немного времени. Тропинка обогнула невысокий холм, прошлась по кромке леса, который служил племени пеквениньос отцом, матерью и живым кладбищем, и свернула к северным воротам в ограде, окружающей человеческую колонию.

Ограда была больным местом Эндера. Она давно изжила себя, теперь правила о минимальном вмешательстве людей в жизнь пеквениньос были отменены, и представители обеих рас свободно могли проходить через ворота. Когда Эндер только прибыл на Лузитанию, ограда генерировала особое поле, которое причиняло любому человеку, попытавшемуся перелезть через нее, невыносимую боль. Во времена борьбы за право свободного, ничем не ограниченного общения с пеквениньос старший приемный сын Эндера, Миро, пробыл в этом поле меньше минуты и получил необратимую травму головного мозга. Однако печальный опыт Миро явился всего лишь первым, хотя и самым болезненным, наглядным примером того, что́ ограда сотворила с душами людей, заключенных внутри ее. Запрет был снят тридцать лет назад. За все это время не возникло ни единой причины оставлять барьер между людьми и пеквениньос, но ограда продолжала стоять. Люди – колонисты Лузитании решили так. Они хотели, чтобы граница между людьми и пеквениньос оставалась на прежнем месте.

Вот почему лаборатории ксенобиологов были перенесены ниже по реке. Раз пеквениньос должны были участвовать в исследованиях, лабораторию следовало установить поближе к ограде, а все экспериментальные фермы вынести за нее, чтобы люди и пеквениньос случайно не сталкивались друг с другом на улицах Милагре.

Когда Миро отправился навстречу Валентине, Эндер думал, что по возвращении тот будет изумлен и потрясен громадными переменами на планете Лузитания. Он искренне верил, что ко времени возвращения Миро люди и пеквениньос пойдут рука об руку – две разумные расы, развивающиеся в мире и гармонии. Но вместо этого взгляду Миро предстанет практически неизменившаяся колония. За редким исключением люди Лузитании не горели желанием поддерживать близкое знакомство с иными разумными расами, обитающими на планете.

Хорошо, что Королеву Улья с жукерами Эндер разместил подальше от Милагре. Эндер хотел, чтобы жукеры и люди постепенно узнавали друг друга. Однако ему, Новинье и остальным членам их семейства приходилось держать в тайне присутствие жукеров на Лузитании. Если колонисты испытывали трудности в общении с млекопитающими пеквениньос, то всякая мысль о насекомообразных жукерах немедленно повлечет за собой яростный всплеск ксенофобии.

«Я запутался в тайнах, – подумал Эндер. – Все годы, что я был Говорящим от Имени Мертвых, я открывал людям глаза и помогал им жить в свете правды. А теперь я ни с кем не могу поделиться и малой частью того, что мне известно, потому что, если я выпущу наружу свои знания, последствиями станут страх, ненависть, жестокость, убийство, война».

Неподалеку от ворот, с внешней стороны изгороди, стояли два дерева-отца – одно именовалось Корнероем, другое носило имя Человек. Если смотреть со стороны ворот, создавалось впечатление, что Корнерой растет по левую руку, а Человек – по правую. Человек был тем самым пеквениньо, которого Эндер, согласно требованиям, выставленным в договоре между людьми и пеквениньос, убил собственными руками. Затем Человек возродился в целлюлозно-хлорофилльном виде, превратившись наконец в зрелого, взрослого самца, способного производить детей.

По сей день Человек сохранял былое величие – и не только среди свинксов своего племени, но и среди многих других племен. Эндер знал, что он, как и прежде, жив, однако, глядя на дерево, он неизбежно вспоминал, как умирал Человек.

У Эндера не возникало проблем в общении с Человеком, он не раз вел беседы с деревом-отцом. Но Эндер никак не мог справиться с собой: всякий раз он воспринимал дерево как пеквениньо, с которым когда-то был знаком, как Человека. Где-то в глубине души Эндер, может быть, понимал, что это воля и память придают личностные черты разумному существу и что воля и память пеквениньос в точности передались дереву. Но глубинное понимание не всегда пробуждает искреннюю веру. Человек стал таким чуждым теперь.

Однако он по-прежнему оставался Человеком и другом Эндеру. Эндер, проходя мимо, провел ладонью по шероховатой коре дерева, затем, немного отклонившись от маршрута, подошел к более древнему дереву-отцу по имени Корнерой и также прикоснулся к коре. Ему не довелось знать Корнероя как пеквениньо, Корнерой был убит соплеменниками, и его дерево уже высоко вздымалось над равниной, раскинув во все стороны ветви, когда Эндер только прибыл на Лузитанию. В беседах с Корнероем Эндер не ощущал невосполнимой утраты.

У самого основания Корнероя валялось множество палочек. Некоторые из них принесли сюда пеквениньос, другие Корнерой сотворил из собственных ветвей. Это были палочки для бесед. Пеквениньос использовали их, чтобы выбивать ритм на стволе дерева-отца; дерево, в свою очередь, формировало внутри себя пустоты, когда надо, убирало их, изменяя звук, и таким образом получалось некое подобие речи. Эндер постепенно научился управляться с палочками. Правда, руки его еще не вполне приспособились, но его умения хватало, чтобы заставить дерево заговорить.