Дневник Кости Рябцева - Николай Огнев

Показал я Юшке бумагу из СПОНа, а он говорит, что ничего удивительного нет, и что все мужчины такими вещами занимаются, и что это начхать на ветер. Если бы он имел в своей жизни такое же отношение к половому вопросу, как я, то, конечно бы, он не так рассуждал.

15 мая.

Сегодня Зин-Пална объявила, что в летней школе будут участвовать только те из ребят, которые на лето останутся в городе, а если кому есть куда уезжать, то пусть уезжают. Затем она объяснила, что сама будет руководить летней школой и откажется от отпуска. Занятия будут состоять: 1) из обследования какой-нибудь деревни недалеко от города и взятия над ней шефства; 2) из участия в раскопках древностей вместе с сотрудниками музея краеведения; 3) экскурсий по естествоведению; 4) экскурсий по обществоведению, которые будут проводиться по разным музеям и старинным имениям. Шкрабы будут руководить - каждый по своей специальности.

Летняя школа начинается с 1 июня, когда окончательно выяснится вопрос об абитуриентах и переводах в следующие группы.

20 мая.

Я разбил себе в футбол все ботинки и, чтобы папаньку не вводить в расход, каждый вечер зашиваю их нитками и дратвой. Сапожник говорит, что все равно новые придется покупать. Из-за ботинок писать совсем некогда.

31 мая.

У Юшки Громова есть сестра Мария. Она уже взрослая, но все лезет к нам, мальчишкам. От нее воняет духами, как из бочки. Нос у нее совершенно белый. Юшка говорит, что это она пудрится, а на самом деле у нее нос синий. Я это проверю. Отец у них - кошачий живодер. Он где-то покупает кошек, потом сдирает с них шкуры и продает за белок. Мой папанька его тоже знает, только говорит, что кошка - мех непрактичный: лезет.

Эта Мария меня все жалеет, называет "сироткой" и поит чаем с вареньем, так что Юшка даже стал звать меня казанской сиротой. Мне немножко обидно, но словно как бы приятно.

Комсомол кончает на лето клубную работу; я хотя в клуб на фабрику ходил и редко, а все-таки - вроде как жаль чего-то. Кроме того, Сережка Блинов уезжает на лето в Тамбовскую губернию, а Черная Зоя к своим родным в Ленинград.

Мне иногда кажется, что я хожу один по совершенно голой земле и никого решительно кругом нету, и жалко очень себя.

Л Е Т Н И Й Т Р И М Е С Т Р

ОБЩАЯ ТЕТРАДЬ

3 июня.

Сегодня Зин-Пална объясняла задания по летней школе, которые будут с ее стороны. Это прежде всего со всех точек зрения, или, как она говорит, путем комплекса, обследовать деревню Головкино, которая от города в пяти верстах. С крестьянами надо завязать связь, не задирать перед ними носов, что мы городские, исследовать их быт, попутно давать им разъяснения по всем интересующим их вопросам, измерить деревню вдоль и поперек и вообще служить соединительным звеном между городом и ими. Это - первое.

Второе - наблюсти и записать крестьянские песни, сказки, предания и поверья (попутно зарисовать крестьянские костюмы, но это уже скорей относится к быту); для примера, какой бывает народный эпос, Зин-Пална прочла нам отрывки из финской народной поэмы "Калевала". Это был такой собиратель народных преданий, Рунеберг, который пешком исходил всю Финляндию и насобирал разных сказок, а ихний поэт Ленрот составил из этого поэму. И все же это было не триста лет назад, как при Шекспире, а в прошлом столетии, - значит, лет сто, не больше. Может, про все эти штуки Рунебергу и нужно было знать, а нам вот зачем - не понимаю. Неужели кого-нибудь могут интересовать такие предрассудки, как лешие и черти? Я так думаю, что и сами крестьяне не очень-то верят во всю эту бузу. И потом, сравнить-то, пожалуй, не придется: например, у финнов были великаны. Втроем они объединились, чтобы добыть сокровище Сампо, и из-за этого сокровища вступали в бой с разной нечистой силой. Ну как их сравнишь с бабой-ягой, да еще верхом на помеле! Да и вообще, все наши ведьмы и черти - страшные, а вовсе не светлые личности. Потом, у финнов есть еще, что лягушек убивать нельзя, потому что они прежде были людьми, или пауку нужно приносить в жертву выпавшие у человека зубы. По-моему - народное невежество, и нечего все это записывать. Скорей нужно проводить электрификацию и кооперацию деревни, и будет социализм. Но Зин-Пална утверждает, что нужно все это записывать хотя бы потому, что все это скоро исчезнет при свете электричества, и тогда уж не докопаешься никаким манером. А по-моему, и докапываться-то никто не станет. Я все это высказал Зин-Палне, а она говорит, что у меня нет любви к родному слову - корню всякой культуры. После этого мне крыть было нечем и пришлось записывать и про Укко-громовика, и про Пейву-солнце, и про Тьеремса с молотом поразителя всех волшебников (батюшки).

Кроме того, предстоит еще работа с музеем краеведения по части раскопки всяких курганов. Зин-Пална говорит, что в восьми с половиной верстах от города есть древнее городище, состоящее из нескольких курганов. Там музей краеведения думает, что есть похороненные воины, с оружием, лошадьми и женами. Так их надо раскопать и отправить в музей. Это задание - на ять, особенно насчет оружия. Выкопаем и устроим там же, на кургане, примерный бой. Но, в общем, я думаю, что даже за все лето всех заданий не выполнить, потому что задания-то будут и от других шкрабов.

Никпетож по болезни уехал на два месяца в отпуск. Перед отъездом он все ходил и разговаривал с Сильвой. Мне было страшно обидно, что не со мной.

Теперь окончательно поговорить не с кем.

4 июня

После собрания с Елникиткой насчет естествоведения произошел инцидент, который меня очень взволновал. Когда я выходил из лаборатории, то увидел, что Володька Шмерц стал шлепать по спине Сильву. Сильва сначала отбивалась, а я хотел равнодушно пройти мимо, как вдруг слышу, Сильва кричит очень серьезным голосом:

- Костя Рябцев, заступись за меня!

Я хотел уйти, но в это время Сильва отчаянно закричала:

- Владлен, заступись...

Володька Шмерц как закатится хохотом, так что даже драться перестал, и спрашивает:

- Что-что еще за Владлен такой?

Тут я обернулся, выдал ему красноармейский паек, так что он даже с ног полетел, но потом вскочил и бросился на меня. Я поднес ему еще взрыв ручной гранаты, он отскочил к двери, плюнул в моем направлении, показал кулак и ушел.

Тут Сильва говорит:

- Я перед тобой виновата, теперь я все знаю, прости!

Я ответил:

- Ты и раньше все знала, и нечего мне тебя прощать.

- Нет, нет, я только что узнала у Николая Петровича; давай опять дружить, как прежде.

- Прежней дружбы быть не может, - сухо ответил я и ушел. Кажется, она заплакала.

8 июня.

Вчера мы в первый раз ходили в Головкино. Крестьяне были на огородах. Они и вообще занимаются больше огородами. На мою долю выпало обследовать быт. Вот я подошел к одной крестьянке, которая сажала рассаду, и говорю:

- Тетенька, позвольте вам помочь!

- А ты кто такой?

- Нас из города экскурсия приехала.

- Ученики, што ли?

- Ученики!

- Тут летысь в Перхушково тоже ученики приезжали, энти какие-то землемерные. Так у тетки Арины сундучок утащили с бельем.

- Мы не жулики.

- А кто вас знает, какеи вы такеи. Ты бы шел, што ль, не мешал.

- А ты, тетка, в чертей веришь?

Тут она встала, очистила руки от земли да как заорет:

- Петра-а-а!.. Петра!

И тут из-за плетня вылезает мужичонка, и в руке у него вилы, и идет прямо к нам. А баба говорит:

- Вот тут какой-то, из учеников, к чаму-то про чертей завел...

Тут я расхрабрился и говорю:

- Да нет, совсем не про чертей, я могу вам про электрификацию рассказать и про радио, а потом помочь могу... в чем-нибудь.

- Ага, смычка, значит, - отвечает мужичонка. - Ну-к-што, это ничего, это мы не против, ежели к делу. Только ты, милок, приходил бы в воскресенье: у нас по воскресеньям народ слободней.

Так я с этого двора и пошел ни с чем. Иду задами, везде на огородах копаются бабы и ребятишки. Как вдруг на меня налетает лохматая собака и начинает мотаться около меня со страшным лаем. Я, как обыкновенно в таких случаях, сделал вид, будто хочу поднять с земли камень, но она не унялась, наоборот, за ней вылетело еще несколько штук, и все на меня. А я еще слыхал, что в случае - собака, нужно на нее помочиться, и она отстанет. А как их было много, я стал изо всей силы вертеться и мочиться во все стороны, стараясь попадать на собак.

- Ето што же теперича - смычка? - спрашивает голос сзади меня, и вижу - тот же мужичонка с вилами.

Он прогнал собак, а я пошел дальше. Но не успел пройти двух дворов, как собаки опять налетели, и одна из них цапнула меня за штанину. Тут я обозлился, вырвал из плетня кол и начал отбиваться. Слышу голос:

- Брось палку, брось, тебе говорят, - разорвут.

Я бросил кол, идет какой-то мужик, спрашивает:

- Тебе чего?

- Я вашу деревню обследовать пришел.

- Тут, на задах, неча обследовать, - отвечает мужик, - ходют, обследствуют... Ты чего плетень-то ломаешь, не ты городил - не тебе и ломать.

И вдруг из кустарника высовывается баба и кричит: