Чистодел - Александр Шувалов

— Два дня не мог до тебя дозвониться, — пожаловался Влад. — Что случилось?

— Ничего особенного, — буркнул Погромщик. — Просто кое-кто сгрыз мобильник.

Речь шла о любимце семьи, снежно-белом красавце-самоеде по кличке Балу.

Как вы думаете, почему многие люди с непростой биографией заводят собак? Наверное, их слишком часто жестоко обманывали в этой жизни. Вот они и хотят иметь рядом беззаветно преданное существо. Хотя бы одно.

— Зубы-то у песика целы? — заволновался Влад.

— Как новенькие, — прозвучало в ответ. — В отличие от аппарата. А твой как?

— Здоровый, черт. Скоро меня по весу догонит. Слушай, а сколько же мы с тобой не виделись?

— Соскучился, да? — Погромщик хмыкнул. — Подъезжай, посидим как люди.

— Хорошая мысль. Подъеду, посидим, но попозже. Скажи-ка, как у тебя со временем?

— Навалом.

— Не работаешь?

— Консультирую, — заскромничал Погромщик. — Так, по малости.

— Вот и отлично. Тогда слушай сюда.

Глава 26 Свободу Африке!

То, о чем я сейчас хочу рассказать, произошло давным-давно, еще в другой жизни, целых четыре года назад.

В тот день я был весел и вполне доволен жизнью. Гулял себе по городу, целовал взглядами прохожих, заглядывал в окна. Прошелся по Покровке, вышел на Солянку и вдруг понял, что зверски проголодался. Такое со мной часто случается. Поэтому, завидев чебуречную, я не стал проходить мимо, а зашел туда.

Там я заказал салатик, полдюжины чебуреков и — гулять так гулять! — полсотки водки. Устроился за круглым столиком в углу, застеленным клеенкой, дождался подачи фирменного блюда. Я придирчиво обнюхал его и с удовлетворением отметил, что готовят здесь явно не на машинном масле, да и меняют его с завидной регулярностью.

Потом я потянулся было за стаканом, но решил с пьянством повременить и начал осваивать салат. Тоже, к слову, весьма и весьма.

— Здесь свободно? — услышал я, оторвался от салата, поднял глаза и кивнул.

Это был тощий вихрастый мужик, одетый весьма небрежно, где-то на полголовы выше меня. Он перегрузил с подноса на стол бумажную тарелку с одним-единственным чебуреком и четыре пластиковых стакана, доверху наполненных патриотической прозрачной жидкостью. Бросил рядом стопку газет и книжицу карманного формата в мягкой обложке. Мужик сел, взял одну из емкостей, поднес к губам, выдохнул и…

— Что?.. — Он проследил за моим удивленным взглядом и со вздохом поставил тару на место.

— Да ничего, — отозвался я. — Просто странно немного.

Милена Извицкая, «Любовница отсроченной смерти». Несмотря на подержанный внешний вид, сосед по столику вовсе не походил на любителя подобной интеллектуальной жвачки для домохозяек.

— А, вы об этом, — догадался он. — Понимаю ваше удивление. — Мужик передвинул книгу через столик поближе ко мне. — Но, может, вы прочтете страничку? — Дядька увидел, как я поморщился, и добавил: — Только одну.

— Ладно. — Я вздохнул, отложил вилку и раскрыл сей шедевр.

— Начните с двадцать второй главы.

Да хоть с сорок пятой! Листая страницу за страницей, я отыскал то, что просили, с неохотой пробежался глазами по первым строчкам, собрался было на этом закончить, но прочел еще немного, потом еще, перевернул страницу…

— Эй! — прозвучало над ухом.

— Да. — Я с неохотой оторвался от чтения.

— Чебуреки остынут. — С улыбкой сообщил мужик и осведомился: — Ну и как вам?

— Если честно, приятно удивлен.

Я закрыл книгу и перевернул обложкой вниз. Так, сведения об авторе. Год рождения, естественно, не указан, и так понятно, что лет натекло изрядно. Образование — три курса пединститута на Камчатке. Ныне успешная бизнесвумен, художница и жуть какая поэтесса. Еще эта дама ведет программу на телевидении, обожает отдыхать на юге Франции, ездить на шопинг в Италию и выращивать розы дома, в глухой элитной деревеньке для избранных, расположенной под Москвой. В четвертый раз разведена, находится в активной поиске. В редкие минуты, свободные от всего этого, сочиняет романы. Данное произведение — восемьдесят третье по счету.

— Странно. — Я глянул на фото сочинительницы: сплошной ботокс с силиконом.

Полпуда, не меньше, золота на груди, алмазы размером с булыжники в ушах и глаза как у торговки из рыбных рядов. Ушки торчком, бровки домиком, губки тоненькие, длинненькие. Писаная красавица, короче говоря.

— Очень странно, — сказал я и покачал головой.

Никогда бы не подумал.

— Как я понял, вам понравилось? — осведомился мой сосед и почему-то слегка засмущался.

— Не то слово. — Я поднял стакан. — За приятные сюрпризы! — Мы выпили, я — самую капельку, он — до дна. — Только что-то с трудом верится, — сказал я, еще раз глянув на фото.

— Разделяю ваши сомнения. — Мужичок занюхал выпитое пластиковой вилкой, указал подбородком на личико на снимке, перекроенное до состояния маски. — Между нами, девочками, говоря, она ничего этого и не писала. Ни единой строчки.

— Тогда кто же? — изумился я.

— Другие люди. — Он откусил от чебурека крохотный кусочек, не торопясь, прожевал его. — Их еще называют литературными неграми. Кстати, позвольте представиться. — Он протянул через стол руку. — Всеволод, тот самый негр. Можно просто Сева.

— Очень приятно. — Я с чувством пожал сухую жесткую ладонь, назвал свое тогдашнее имя, скосил глаза в сторону национального нектара в исконно русской одноразовой таре и осведомился: — Как насчет?..

— Нет возражений. — Сева приподнял стакан. — За знакомство! — Он выпрямился и стал выше меня уже на целую голову.

— И за свободу Африки! — добавил я.

— Принимается!

Охлажденная родная водочка пошла по привычному маршруту.

Мы выпили и тут же ощутили тягу к роскоши. Поэтому я заказал еще сотку, а он порылся в тощем засаленном бумажке и отважился разориться аж на пару чебуреков.

Мы так зацепились языками, что просидели в заведении до темноты. На прощание Сева назвал мне адрес и пригласил запросто заглядывать в любой день, кроме пятницы.

— Потому что по пятницам я выхожу погулять и возвращаюсь домой в субботу, — пояснил он.

Через некоторое время я так и сделал, заехал и навестил. Причем не один, а с литром сорокаградусной. Хозяин дома освоил ее, родимую, практически в одно лицо.

Потом я не раз заглядывал к нему, обязательно «не один». Пока он выпивал, я сидел в старом продавленном кресле и читал очень даже неплохие детективы, которые Сева сочинял для души. Исключительно ради нее, бессмертной, потому что издатели, суки такие, их не печатали.

Раньше, в конце восьмидесятых, когда он только начал этим заниматься, они сочли его работы излишне жесткими и кровавыми, а потому не соответствующими нашей прекрасной действительности. Потом те же самые хищные акулы книжного бизнеса посчитали их же слишком мягкими, недостаточно динамичными и вынесли приговор аналогичный смертному: «Неформат».

Так Сева и жил, перебиваясь случайными заработками, мучаясь исконно русскими вопросами и находя ответ понятно где. Дни свои он проводил в гордом одиночестве. Жена, конечно же, ушла, не выдержав этого декаданса.

Потом ему повезло, он угодил «на плантацию» к успешной и раскрученной писательнице. С тех пор Сева стал чаще закусывать и несколько реже выпивать.

Но все равно каждую пятницу, как по расписанию, он обязательно заруливал вечерком в заплеванный шалман по соседству с домом, принимал на тощую богатырскую грудь граммов семьсот и приходил в игривое настроение. Сева непременно давал кому-нибудь в ухо или в нюх. Поэтому ночь на субботу он традиционно проводил в обезьяннике.

В околотке по месту жительства к нему привыкли, считали своим человеком. Когда однажды Сева слег с температурой и не прибыл в клетку, менты забеспокоились и даже выслали наряд на его поиски.

Высокий, коротко стриженный мужик в помятой, местами испачканной полотняной паре вышел из дверей отделения. Постоял немного, щурясь на солнце, на крылечке, потом спустился по ступенькам и побрел, куда ноги вели, приветливо раскланиваясь со стражами порядка, проходящими мимо.

Я двинулся следом, настиг его возле остановки и проговорил:

— Значит, все как раньше, да?

Он обернулся.

— Привет, где тебя носило? — Сева протянул лапу, внимательно осмотрел меня с макушки до пяток и заметил: — А ты, брат, что-то потощал.

— А ты, гляжу, наоборот, раздобрел.

За прошедшую пару лет мой знакомец действительно приятно округлился, порозовел лицом и сменил гардероб. Можно даже сказать, похорошел, причем настолько, что сейчас, утром, да еще и с хорошего похмелья, выглядел много лучше, чем раньше в трезвом виде.

— Имеет место, — с достоинством подтвердил он, извлек из кармана пачку не самых дешевых сигарет, угостил меня и закурил сам.