Фронтовое братство - Свен Хассель

И принялся застегивать мундир. Видимо, счел положение слишком серьезным, чтобы разбираться в нем с расстегнутым кителем. И негромким, угрожающим голосом спросил дежурного, стоявшего с пистолетом в руке и похожего на мокрую курицу:

— Почему вы стреляли, герр унтер-офицер?

Последние слова он произнес с особой выразительностью, чтобы выказать презрение.

Сующийся не в свои дела фюрер гитлерюгенда, решивший служить отечеству, вынося горшки вместо нянечек, не ответил.

— Ну-ну, герр унтер-офицер, — ухмыльнулся с убийственной обаятельностью Домас. — В чем причина этой канонады? Я не вижу ни одного убитого, однако слышал артиллерийский огонь — если мне только не изменило хорошо развитое чувство слуха.

Госпитальный фельдфебель любовался собой. Он указал обвиняющим жестом на два девятимиллиметровых отверстия в двери, ведущей в лабораторию, за которой собрались светловолосые тевтонские девушки. В их округлых грудях вновь расцветало увядшее было мужество.

Фельдфебель восторженно прошелся взад-вперед с самодовольным видом. Ему нравилось быть в центре внимания. Он был хозяином положения. Мог раздавить эту вошь-унтера. Он с удовольствием чмокнул губами, сощурился и придал лицу свирепое выражение. На языке у него вертелись восхитительные слова «трибунал», «заключение», «охотники за головами», но он решил пока что их приберечь.

— Что вы сказали о вредительстве, герр унтер-офицер?

Дежурный снова затараторил свой рапорт, казавшийся ему не менее важным, чем весть о покушении на фюрера. Но фельдфебель грубо прервал его в самом начале.

— Ты, должно быть, спятил, мой друг! В моем госпитале такого не бывает. Просто не может быть. У тебя нет зрительных галлюцинаций? Слуховых? Не бывает провалов в памяти, а, герр унтер-офицер? Хочешь получить билет в один конец на фронт?

— Нет, герр фельдфебель, — прокукарекал дежурный, неожиданно оживясь.

— Как это «нет»? — вопросил Домас. Он стоял, уперев кулаки в бока на прусский манер и широко расставив ноги. — Ах, «нет»? В таком случае, мы согласны, что такой ерунды, о которой ты рапортуешь, не может произойти в моем госпитале? — Он сделал особое ударение на слове «моем». — Поскольку я не могу представить, что вы захотите не согласиться со мной, герр унтер-офицер? Ну, отвечай, и не смотри на меня так глупо!

— Герр фельдфебель, — начал смятенный дежурный, не способный поспевать за тактикой многоопытного Домаса.

— Да или нет, никаких долгих речей, пустозвон.

Он облизнул все еще чуточку жирные губы, наслаждаясь словом «пустозвон».

— Конечно, герр фельдфебель.

— Что «конечно», бестолковый червяк? — взорвался Домас.

Тут к его величайшему огорчению появился доктор Малер, главный врач госпиталя. Он шел не по-военному, сутулясь и размахивая руками, в развевающемся белом халате. Остановился перед беспорядком на лестнице. И, небрежно поводя руками, заговорил со спокойной властностью:

— Фельдфебель, здесь нужно произвести уборку. Это место выглядит ужасно. Будто разбомбленный вокзал с беженцами. — Поглядел на нас пятерых. — Если у вас есть разрешение выходить, не задерживайтесь!

Потом указал на раздвижную дверь.

— Это стекло нужно будет заменить. Допускать такого беспорядка нельзя. Охранники, когда не стоят на посту, должны находиться в караульном помещении, а не устраивать в коридоре балетные танцы. Это госпиталь, а не цирк.

К великой досаде служак, доктор Малер всегда говорил «госпиталь», а не «полевой госпиталь».

Он бросил краткий, недовольный взгляд на множество женщин, собравшихся на лестнице и в коридоре.

— Осмелюсь заявить, мои сотрудницы должны не слушать солдатские разговоры на лестничной площадке, а заниматься своими делами.

Малер кивнул и небрежно пошел дальше. Нянечки, уборщицы и регистраторши шумно поспешили на рабочие места. Мы вышли через вращающуюся дверь. Малыш демонстративно наступил на осколки разбитого стекла, создав как можно больше шума, при этом он откровенно усмехался дежурному.

Фельдфебель зарычал на побежденного унтера:

— Мы с тобой разберемся попозже. Трибуналу не терпится преподать тебе урок, гнусный ублюдок. Ты у меня скоро окажешься под замком.

Последние слова он выкрикнул так громко, что доктор Малер в дальнем конце коридора обернулся и спросил:

— Вы что-то сказали, фельдфебель?

Громогласный казарменный рев:

— Никак нет, Herr Oberstabsartz!

Как только мы пришли в публичный дом, верный себе Малыш принялся устраивать там очередную кутерьму, отказавшись пустить в приемную двух авиаторов. Для упрощения контроля в этой комнате нам приходилось показывать документы и регистрироваться.

Само собой, авиаторов невозможно было просто так выгнать оттуда. Они были боевыми летчиками и усвоили давным-давно, что если хочешь дать хулиганам отпор, нужно самому стать хулиганом. Из хулиганов состоял весь Третий рейх. Безобразники времен Тридцатилетней войны[76] по сравнению с ними выглядели учениками воскресной школы.

Летчики сощурили глаза и выпятили челюсти. Нанесли Малышу удар по горлу и одновременно пинок в живот. Он громко хрюкнул. Потом собрался с духом и безжалостно бросился на них, отпустив все тормоза. Сильнейшим ударом сломал одному челюсть, а другого нокаутировал штыком.

Затем Малыш, хохоча, бросился со всех ног в приемную, где за конторкой сидела уродливая толстуха, ожидавшая клиентов для своих девочек. На стене за ее спиной висела желтая табличка с надписью крупными готическими буквами, что полицию вермахта и летучий отряд нужно вызывать по телефону 0001, но в чрезвычайных обстоятельствах набирать 0060.

Вид разбойничьей рожи Малыша, казалось, сразу же заставил эту дряблую женщину подумать о последнем номере.

Малыш угрожающе перегнулся через высокую конторку. И замолотил по регистрационному журналу кулаками, оставив на нем два больших жирных пятна.

— По-немецки понимаешь? — обратился он к женщине.

— Конечно, — удивленно ответила толстуха, поскольку знала только немецкий язык и не собиралась изучать никакой другой.

— Отлично, тогда слушай, толстобрюхая свинья.

— Ты кого называешь свиньей? — заорала эта дама.

— Тебя, старая ты трижды шлюха, — незамедлительно ответил Малыш. — Сожми ляжки и навостри уши! — Голос его достиг небывалой громкости. — Собери своих девочек, построй в одну шеренгу, прикажи сбросить все тряпки. И живенько, потому что Малыш готов к большой битве в койке. Эта деревенская сука Эмма обманула меня, и держать удар придется твоей своре.

Он усмехнулся, распрямился во весь громадный рост, утер рот тыльной стороной ладони, высморкался пальцами и выжидающе захлопал глазами.

Громадная, толстая мадам поднялась. Груди ее стремились перевалиться через верхний кран толстого лифчика. Светло-голубые глаза сверкали глубоко в жировых складках. Несколько волосков на подбородке зловеще дрожали, будто усы бешеной кошки.

— Прочь из моего дома, проклятая свинья, а не то вызову полицию вермахта! Их начальник Радайшак разобьет твою пьяную рожу и заставит харкать кровью. Ты проклянешь тот день, когда впервые меня увидел!

Извергая этот гневный поток слов, она плевала на всех нас пятерых. А потом выхватила из потайного места под конторкой длинную полицейскую дубинку и съездила Малыша по физиономии.

Малыш издал рык, и мы увидели, что на месте, где стояла мадам, остались одни туфли. Все остальное летело, кружась, но приемной, где в углах грудились полуодетые и голые девицы. Казалось, они решили, что ракета «Фау-2» сбилась с курса на Лондон и угодила в гамбургский бордель.

Радостно сияя, Малыш переступил через потерявшую сознание даму и приветствовал девиц:

— Привет, девочки, вот я снова здесь. Прямо-таки дымлюсь от страсти. Я люблю вас. И мои друзья тоже. До безумия. Давайте выпьем по-быстрому чего-нибудь, а потом — по койкам, как того требует добрый обычай при встрече приличных людей.

— Мы не можем взять никакой выпивки, — ответила Эльфрида. — Ключи у мадам.

— Вот как? — сказал Малыш и нагнулся к лежавшей на полу горе жира. Ключи он нашел между ее громадных грудей.

Эльфрида восторженно завопила и побежала за выпивкой.

Пили мы долго. Потом Легионер захотел обучить девиц марокканскому танцу живота. Девицы тоже были пьяны. Поначалу они пытались выливать выпивку, только нас было не провести. Малыш держал их по очереди, а мы лили выпивку им в горло прямо из бутылки.

Малыш пытался вливать в девиц выпивку и через другие места. Протесты были явственно видны на его физиономии в виде длинных следов от ногтей.

Штайн написал чернилами на заду одной из девиц «За нашу общую радость».

Бауэр лежал на верху рояля, забавляясь с толстой Труде. Она неустанно рассказывала нам, что у ее отца было поместье в Литве. Судя по ее рассказу, поместье это было величиной с Померанию и еще половину Мекленбурга. Получалось, что размером территории Литва лишь немного уступает Китаю.