Другая история литературы - Дмитрий Калюжный

Клеоника. — „Я стану дома чистой жизнью жить…“

Лисистрата. — „В пурпурном платье, нарумянив щеки…“

Клеоника. — „В пурпурном платье, нарумянив щеки…“

Лисистрата. — „Чтоб загорелся страстью муж ко мне…“

Клеоника. — „Чтоб загорелся страстью муж ко мне…“

Лисистрата. — „Но я ему не дамся добровольно…“

Клеоника. — „Но я ему не дамся добровольно…“

Лисистрата. — „А если силой вынудит меня…“

Клеоника. — „А если силой вынудит меня…“

Лисистрата. — „Дам нехотя, без всякого движенья…“

Клеоника. — „Дам нехотя, без всякого движенья…“

Лисистрата. — „Не подниму я ног до потолка…“

Клеоника. — „Не подниму я ног до потолка…“

Лисистрата. — „Не встану львицею на четвереньки…“

Клеоника. — „Не встану львицею на четвереньки…“

Лисистрата. — „И в подтвержденье пью из чаши я…“

Клеоника. — „И в подтвержденье пью из чаши я…“

Лисистрата. — „А если лгу, водой наполнись, чаша!“

Клеоника. — „А если лгу, водой наполнись, чаша!“

Лисистрата. — Вы все клянетесь в этом?

Все. — Видит Зевс!»

Читая «Лисистрату» Аристофана, испытываешь недоумение: могут ли взрослые люди вести себя так, как герои этого комедиографа?

Здесь нам, конечно, опять возразят, что все эти «охальники» просто хотели рассмешить читателя. Но можно сделать и другой вывод: в те, отнюдь не древние, а средневековые времена моральные критерии были размыты. В XIII веке люди еще не умели краснеть. Первый краснеющий герой появляется в мировой литературе у Платона, это линия № 6, реальный XIV век. и рассказы об отношениях между мужчинами и женщинами появляются только с линии № 5, а ниже линии № 5 мы женщину в литературе если и встретим, то только как фон, а не как самостоятельный характер.

Знаменитые исландские саги — пример более раннего средневекового эпоса. Здесь мы приводим не сам текст, а изложение сюжета.[15] Уверяем читателя, что весь этот наив в те времена воспринимался совершенно серьезно:

«В песнях исландской „Эдды“ Эрманарик (Иормунрек) посылает к Сванхильде сватом своего сына Рандвера. Злой советник Бикки оклеветал молодую королеву, обвинив ее в измене Эрманарику с его сыном. Эрманарик велит казнить сына и растоптать конями Сванхильду. Мстителями за сестру выступают ее братья Сёрли и Хамдир. Они наносят Эрманарику смертельные раны, но сами при этом погибают».

Люди, не способные к правильной самооценке; жестокие и доверчивые; безжалостные и неосмотрительные. Кто это? Дети! Мальчики, презирающие девочек! На линии № 4 и ниже не найти в мировой литературе никакой любви между мужчинами и женщинами; отношения между ними регулируются без нее.

Далее приведем пример аморального поступка, совершаемого положительными героями очень серьезной книги Гомера. По нашим представлениям, Гомер — автор конца XII, начала XIII века. Герои и ведут себя, как 12-летние пацаны, играющие в войнушку. Четких понятий о добре и зле у них нет: что хорошо, что плохо? Можно ли обещать сохранить пленному жизнь, и тут же убить его, и похваляться этим?..

Так сговоряся, они у дороги, меж грудами трупов,Оба припали, а он мимо их пробежал, безрассудный.Но лишь прошел он настолько, как борозды нивы бывают,Мулами вспаханной (долее мулы волов тяжконогихМогут плуг составной волочить по глубокому пару),Бросились гнаться герои, — и стал он, топот услышав.Чаял он в сердце своем, что друзья из троянского станаКликать обратно его, по велению Гектора, гнались.

Но, лишь предстали они на полет копия или меньше,Лица врагов он узнал и проворные ноги направилК бегству, и быстро они за бегущим пустились в погоню.Словно как два острозубые пса, приобыкшие к ловле,Серну иль зайца подняв, постоянно упорные гонятМестом лесистым, а он пред гонящими, визгая, скачет,Так Диомед и рушитель градов Одиссей илионцаПолем, отрезав от войск, постоянно упорные гнали.Но, как готов уже был он с ахейскою стражей смеситься,Прямо к судам устремляяся, — ревность вдохнула АфинаСыну Тидея, да в рати никто не успеет хвалитьсяСлавой, что ранил он прежде, а сам да не явится после.Бросясь с копьем занесенным, вскричал Диомед на троянца:«Стой, иль настигну тебя я копьем! и напрасно, надеюсь,Будешь от рук ты моих избегать неминуемой смерти!»Рек он — и ринул копье, и с намереньем мимо прокинул:Быстро над правым плечом пролетевши, блестящее жалом,В землю воткнулось копье, и троянец стал, цепенея:Губы его затряслися, и зубы во рту застучали;С ужаса бледный стоял он, а те, задыхаясь, предстали,Оба схватили его — и Долон, прослезяся, воскликнул:«О, пощадите! я выкуп вам дам, у меня изобильноЗлата и меди в дому и красивых изделий железа.С радостью даст вам из них неисчислимый выкуп отец мой,Если узнает, что жив я у вас на судах мореходных».

Но ему на ответ говорил Одиссей многоумный:«Будь спокоен и думы о смерти отринь ты от сердца.Лучше ответствуй ты мне, но скажи совершенную правду:Что к кораблям аргивян от троянского стана бредешь тыВ темную ночь и один, как покоятся все человеки?Грабить ли хочешь ты мертвых, лежащих на битвенном поле?Или ты Гектором послан, дабы пред судами ахеянВсе рассмотреть? или собственным сердцем к сему побужден ты?»

Бледный Долон отвечал, и под ним трепетали колена:«Гектор, на горе, меня в искушение ввел против воли:Он Ахиллеса великого коней мне твердокопытыхКлялся отдать и его колесницу, блестящую медью.Мне ж приказал он — под быстролетящими мраками ночиК вашему стану враждебному близко дойти и разведать,Так ли суда аргивян, как и прежде, опасно стрегомыИли, уже укрощенные ратною нашею силой,Вы совещаетесь в домы бежать и во время ночноеСтражи держать не хотите, трудом изнуренные тяжким».

Тихо осклабясь, к нему говорил Одиссей многоумный:«О! даров не ничтожных душа у тебя возжелала:Коней Пелида героя! Жестоки, троянец, те кони;Их укротить и править для каждого смертного мужаТрудно, кроме Ахиллеса, бессмертной матери сына!Но ответствуй еще и скажи совершенную правду:Где, отправляясь, оставил ты Гектора, сил воеводу?Где у него боевые доспехи, быстрые кони?Где ополченья другие троянские, стражи и станы?Как меж собою они полагают: решились ли твердоЗдесь оставаться, далеко от города, или обратноМнят от судов отступить, как уже одолели ахеян?»

Вновь отвечал Одиссею Долон, соглядатай троянский:«Храбрый, охотно тебе совершенную правду скажу я:Гектор, когда уходил я, остался с мужами совета,С ними советуясь подле могилы почтенного Ила,Одаль от шума; но стражей, герой, о каких вопрошаешь,Нет особливых, чтоб стан охраняли или сторожили.Сколько же в стане огней, у огнищ их, которым лишь нужда,Бодрствуют ночью трояне, один убеждая другогоБыть осторожным; а все дальноземцы, союзники Трои,Спят беззаботно и стражу троянам одним оставляют:Нет у людей сих близко ни жен, ни детей их любезных».

Снова Долона выспрашивал царь Одиссей многоумный:«Как же союзники — вместе с рядами троян конеборныхИли особо спят? расскажи мне, знать я желаю».Снова ему отвечал Долон, соглядатай троянский:«Все расскажу я тебе, говоря совершенную правду:К морю кариян ряды и стрельцов криволуких пеонов,Там же лелегов дружины, кавконов и славных пеласгов;Около Фимбры ликийцы стоят и гордые мизы,Рать фригиян колесничников, рать конеборцев меонян.Но почто вам, герои, расспрашивать порознь о каждом?Если желаете оба в троянское войско проникнуть,Вот новопришлые, с краю, от всех особливо, фракийцы;С ними и царь их Рез, воинственный сын Эйонея.Видел я Резовых коней, прекраснейших коней, огромных;Снега белее они и в ристании быстры, как ветер.Златом, сребром у него изукрашена вся колесница.Сам под доспехом златым, поразительным, дивным для взора,Царь сей пришел, под доспехом, который не нам, человекамСмертным, прилично носить, но бессмертным богам олимпийским!Ныне — ведите меня вы к своим кораблям быстролетнымИли свяжите и в узах оставьте на месте, доколеВы не придете обратно и в том не уверитесь сами,Правду ли я вам, герои, рассказывал или неправду».

Грозно взглянув на него, взговорил Диомед непреклонный:«Нет, о спасенье, Долон, невзирая на добрые вести,Дум не влагай себе в сердце, как впал уже в руки ты наши.Если тебе мы свободу дадим и обратно отпустим,Верно, ты снова придешь к кораблям мореходным ахеян,Тайно осматривать их или явно с нами сражаться.Но когда уже дух под моею рукою испустишь,Более ты не возможешь погибелен быть аргивянам».Рек, — и как тот у него подбородок рукою дрожащейТронув, хотел умолять, Диомед замахнул и по выеОстрым ножом поразил и рассек ее крепкие жилы;Быстро, еще с говорящего, в прах голова соскочила.Шлем хорёвый они с головы соглядатая сняли,Волчью кожу, разрывчатый лук и огромную пику.Всё же то вместе Афине, добычи дарующей, в жертвуПоднял горе Одиссей и молящийся громко воскликнул:«Радуйся жертвой, Афина! к тебе мы всегда на ОлимпеК первой взываем, бессмертных моля! Но еще, о богиня,Нас предводи ты к мужам и к коням, на ночлеги фракиян!»

Интересное психологическое замечание обнаруживаем у Лессинга: «Я знаю, что мы, утонченные европейцы, принадлежащие к более разумному поколению, умеем лучше владеть нашим ртом и глазами. Приличия и благопристойность запрещают нам кричать и плакать… Как бы ни возвышал Гомер своих героев над человеческой природой, они все же всегда остаются ей верны, когда дело касается ощущений боли и страдания и выражения этих чувств в крике, слезах или брани».