Вилла Рубейн - Джон Голсуорси

- Вчера вечером, в той комнате, когда вы думали, что я разговариваю с Домиником...

Он уронил трубку.

- Что! - с трудом произнес он. - Вернулся?

Не поднимая головы, Кристиан сказала:

- Да, он вернулся; я нужна ему... я должна быть с ним, дядя.

Они долго молчали.

- Ты должна быть с ним? - повторил он.

Ей хотелось броситься перед ним на колени, но он сидел так тихо, что всякое движение казалось немыслимым, и она, сложа руки, молчала.

- Ты дай мне знать, когда будешь... уезжать, - проговорил мистер Трефри. - Спокойной ночи!

Кристиан тихо вышла в коридор. Бисерный занавес шелестел на сквозняке. До нее донеслись голоса.

- Для меня это дело чести, в противном случае я отказался бы лечить его.

- Бедный Николас - очень трудный человек! У него всегда была эта склонность к противоречию, и он сотни раз попадал из-за нее в беду. Дух противоречия у нас в крови. Это наша семейная черта. Мой старший брат погиб из-за такого же упрямства; у моей бедной сестры, которая была кротка, как овечка, это приняло несколько иную форму: она поступала, как должно, да только не к месту. Видите ли, это дело темперамента. Запаситесь терпением.

- Терпением, терпением, - повторил голос Дони, - но есть еще чувство ответственности. Последние две ночи я не смыкал глаз.

Послышался тихий свистящий шелест шелка.

- Ему так плохо?

Кристиан затаила дыхание. Наконец послышался ответ:

- Он составил завещание? Скажу вам откровенно, миссис Диси, еще один приступ, и у него почти не останется шансов на спасение.

Кристиан заткнула уши и выбежала в сад. Так, значит... она хотела бросить умирающего!

XXV

На следующий день Гарца пригласили в виллу. Мистер Трефри только что встал и облачился в теплый халат, старый, потертый, но сохранивший остатки былого великолепия. Морщинистые щеки его были чисто выбриты.

- Надеюсь, я вижу вас в добром здравии, - величественно произнес он. При воспоминании о их поездке и прощании у вьючной тропы Гарцу стало больно и стыдно. Вдруг в комнату вошла Кристиан; она постояла немного, глядя на него, и села.

- Крис! - сказал с укоризной мистер Трефри.

Она покачала головой; скорбный и вместе с тем смелый взгляд ее глаз, казалось, говорил о каком-то принятом решении.

- Я не вправе упрекать вас, мистер Гарц, - сказал мистер Трефри, - тем более, что, по словам Крис, вы намеревались поговорить со мной, чего я от вас и ожидал; но вам не следовало возвращаться.

- Сэр, я вернулся, потому что чувствовал себя обязанным сделать это. Позвольте все объяснить.

- С удовольствием выслушаю вас, - ответил мистер Трефри.

Гарц опять посмотрел на Кристиан, но она по-прежнему сидела, подперев руками подбородок.

- Я вернулся за ней, - сказал он. - Я могу зарабатывать на жизнь... хватит на нас обоих. Но я не могу ждать.

- Почему? Гарц не ответил.

- Почему? - снова загремел мистер Трефри. - Разве она не достойна того, чтобы ее ждали? Разве не надо сперва заслужить ее?

- Боюсь, что вы не поймете, - сказал художник. - Мое творчество и есть моя жизнь. Вы думаете, в противном случае я бы когда-нибудь покинул родную деревню и прошел бы через все, что мне пришлось пройти, чтобы стать хотя бы тем, чем я стал сейчас? Вы говорите, чтобы я подождал. Как же я могу работать, если мои мысли и воля несвободны? От меня не будет никакого толку. Вы просите меня вернуться в Англию... быть от нее за тысячу миль и знать, что она здесь, среди тех, кто ненавидит меня. Я буду знать, что она жестоко мучается, что здесь против меня ведется отчаянная борьба... и вы думаете, я смогу работать в таком состоянии? Другие... может быть, а я нет. Вот вам чистая правда. Если бы я меньше любил ее...

Наступило молчание, потом мистер Трефри сказал:

- Непорядочно возвращаться сюда и просить того, что просите вы. Вы не знаете, что вас ждет в будущем, вы не знаете, сможете ли вы содержать жену. Не говоря уж о том, что у себя на родине вы принуждены прятаться, как преступник.

Гарц побелел.

- А! Вы опять об этом! - вырвалось у него. - Семь лет тому назад я был совсем мальчишкой и голодал; будь вы на моем месте, вы бы сделали то же самое. Мне моя родина так же дорога, как и вам ваша. Семь лет я пробыл в изгнании и, наверно, останусь изгнанником до конца жизни... я уже достаточно наказан; но если вы считаете меня негодяем, я сейчас же пойду и отдамся в руки полиции.

Он повернулся.

- Постойте! Я прошу извинения! Я никак не хотел вас обидеть. Мне нелегко извиняться, - грустно сказал мистер Трефри. - Пусть это тоже зачтется.

Он протянул руку.

Гарц без колебаний вернулся и пожал ее. Кристиан не сводила с него глаз; казалось, она стремилась запечатлеть его образ в своей памяти. Свет, врывавшийся через полуоткрытые ставни, придавал ее глазам какой-то странный, очень яркий блеск и горел на складках ее белого платья, словно на оперении птицы.

Мистер Трефри беспокойно оглянулся.

- Видит бог, я хотел ей только счастья, - сказал он. - Если бы вы даже убили свою мать - что мне до того? Я думаю лишь о Кристиан.

- Откуда вам знать, в чем ее счастье? У вас о нем собственное представление... это не ее представление, не мое. Вы не посмеете помешать нам, сэр!

- Не посмею? - переспросил мистер Трефри. - Ее отец оставил ее на мое попечение, когда она была еще совсем крошкой; вся жизнь ее прошла на моих глазах... Я... я люблю ее... а вы приходите сюда и говорите, что я "не посмею".

Он потянул себя за бороду дрожащей рукой. На лице Кристиан появилось выражение ужаса.

- Успокойся, Крис! Я не прошу пощады и не даю ее! Гарц в отчаянии махнул рукой.

- Я поступил с вами честно, сэр, - продолжал мистер Трефри, - и требую того же от вас. Я прошу вас подождать и вернуться сюда тогда, когда вы, как порядочный человек, сможете сказать: "Я знаю, что меня ждет. Я си даю то-то и то-то". Чем отличается творчество, о котором вы говорили, от любого другого призвания? Оно не меняет законов жизни и не дает вам никаких привилегий по сравнению с другими. Оно не делает ваш характер тверже, не уберегает от некрасивых поступков, не дает никаких доказательств, что дважды два - пять.

- Вы знаете об искусстве ровно столько же, сколько я о деньгах, - резко ответил Гарц. - Нам и за тысячу лет не понять друг друга. Я делаю то, что считаю лучшим для нас обоих.

Мистер Трефри взял художника за рукав.

- Вот мое предложение, - сказал он. - Дайте слово год не видеть ее и не писать ей! А там, будет у вас положение или нет, будут у вас деньги или нет, если она захочет стать вашей женой, я обеспечу вас.

- Я не возьму ваших денег.

Казалось, мистера Трефри вдруг охватило чувство отчаяния. Он выпрямился во весь свой огромный рост.

- Всю жизнь я... - сказал он, но в горле у него что-то булькнуло, и он упал в кресло.

- Уходите! - прошептала Кристиан. - Уходите!

Но к мистеру Трефри снова вернулся голос.

- Пусть девочка сама решает. Говори, Крис!

Кристиан молчала.

Заговорил Гарц. Он показал рукой на мистера Трефри.

- Вы знаете, что я не могу предложить вам уехать со мной, когда здесь такое... Почему вы послали за мной?

И, повернувшись, он вышел.

Кристиан опустилась на колени, закрыв лицо руками. Мистер Трефри украдкой прижал платок ко рту. Платок стал алым - такова была цена его победы.

XXVI

Герра Пауля вызвали из Вены телеграммой. Он тотчас отправился в путь, отложив до более благоприятного случая оплату нескольких счетов и среди них счет от аптекаря за чудодейственное шарлатанское лекарство, которого он захватил с собой целых шесть бутылок.

Когда он вышел из комнаты мистера Трефри, по щекам его текли слезы.

- Бедный Николас! - приговаривал он. - Бедный Николас! Il n'a pas de chance! {Он безнадежен! (франц.).}

Но его излияний никто не слушал. Миссис Диси и Кристиан хранили тревожное молчание, ожидая распоряжений, которые время от времени передавались шепотом через приоткрытую дверь из комнаты мистера Трефри. Герр Пауль был не в состоянии молчать и полчаса разговаривал со своим слугой, пока Фрица не послали за чем-то в город. Тогда герр Пауль в отчаянии пошел к себе в комнату. Как тяжело, когда тебе не дают помочь... как тягостно ждать! Когда болит душа, становится страшно! Он обернулся и, посмотрев по сторонам, украдкой закурил сигару. Да, все там будут... рано или поздно; и что такое смерть, о которой все говорят? Неужели она хуже жизни? Жизни, которую люди сами же превращают черт знает во что! Бедняга Николас! В конечном счете ему повезло!

Глаза его наполнились слезами, и, достав из кармана перочинный нож, он стал втыкать его в обивку кресла. Скраф, следивший за полоской света под дверью, обернулся, прищурился и стал легонько постукивать лапой по полу.

Эта неизвестность невыносима... нельзя же так быть рядом и ничего не знать!

Герр Пауль направился в дальний угол. Собака, было последовавшая за ним, вздернула морду в черных отметинах, заворчала и вернулась к двери: ее хозяин держал в руке бутылку шампанского.