Негр Артур Иванович - Лариса Соболева

– Мало.

– По-моему, я заслужил похвалу. За неделю разузнал почти всю биографию.

– Прости, я не то хотел сказать, – спохватился Артур, так как несправедливо занизил оценку труда брата. – Просто очень странно. Он упорно преследовал Дашку с целью убить, а за ним ничего нет, нормальный человек! Так не бывает, Ваня.

– Еще как бывает. Мне самому интересно. Он либо маньяк, а маньяки в основном живут тихо, растворяясь среди населения, либо нанятый кем-то для определенных целей.

– То есть – убить? – уточнил Артур.

– Именно. Что с гипнозом?

– Договорился, теперь Дашку нужно убедить.

– Быстрей давай. Если не Игорь там набуянил...

– И сам себя поджег? Абсурд.

– Надо действовать методом исключения. А для этого должна быть стопроцентная уверенность.

– О втором парне что-нибудь выяснил?

– Со вторым проще, так, заурядная личность. Отделался пацан легкими ушибами и испугом, его вытолкали из больницы на третий день. Петр Цинцаль принадлежит к местному хулиганью и свите Гарелина, но серьезных дел за ним тоже нет.

– Понятно, один ангел, другой слегка босяк. Стрелял в нас как раз ангел.

– Будем работать.

Оставшись один, Артур в задумчивости ходил из угла в угол, потом подошел к компьютеру, нажал клавиши. Вот оно лицо, перенесенное чудо-техникой в память компьютера с небольшой фотографии в паспорте. Облик ангела, который ничего предосудительного в жизни не сделал, а всего-навсего пытался убить Дарью, потом опять же Дарью и Артура. Всего-навсего. Так кто же он и какой на самом деле, Павел Гарелин?

На войне как на войне

Испанская крепость Фуэнтерабия, окутанная дымовой завесой из-за непрестанной пальбы с обеих вражеских сторон, возвышалась мрачной и неприступной громадой. Французы упорно держали осаду, испанцы – оборону, ни та, ни эта сторона не собиралась уступать. Лейтенант Абрам Петров самостоятельно сделал расчеты и представил их французскому командованию.

– Как всякое строение, крепость Фуэнтерабия имеет уязвимые места, – докладывал Абрам, когда его вызвали к генералу. – Если подложить мешки с порохом под стену с южной, испанской, стороны и взорвать, мы, конечно, крепость не разрушим, но часть стены пострадает, что даст возможность армии его величества атаковать более успешно.

– Что вам для этого нужно? – спросил заинтересованно генерал.

– Мешки с порохом, добровольцы и ночь.

– Действуйте, – разрешил генерал.

Но сказать – не сделать. Испанцы тоже не зевали, крепость охраняли бдительно, делали вылазки, нападая на французов. Ночью они умудрились освещать внешнюю сторону стен. Делали это с помощью выбрасываемых факелов к основанию стен, так что подобраться незамеченными было практически невозможно. Абрам две ночи провел, наблюдая за выбрасыванием факелов, высчитывая время. Но испанцы не могли обеспечить огнем по всей протяженности стен, поэтому факелы горели на камнях через большие промежутки, затем, когда предыдущие догорали, сбрасывался огонь в эти промежутки. Сложность представляла и местность, где стояла Фуэнтерабия – каменистая возвышенность. Но попробовать стоило.

Абрам приказал добровольцам, которым была обещана награда, надеть темные одежды, дабы слиться с ночной мглой. Двигаться старались бесшумно и осторожно, чтобы ни один камень не выкатился из-под сапога и не шуршала галька. Мешки с порохом тащили на себе. Много-то не утащишь, поэтому и солдат пришлось брать два десятка, так как произвести следовало два взрыва недалеко один от другого. Тем временем французская армия готовилась к штурму, надеясь на добровольцев и лейтенанта Абрама Петрова.

Они подобрались как можно ближе, залегли и ждали. Факел догорал... Дальше все зависело от скорости и тишины. Два десятка теней и Абрам метнулись к крепости, уложили мешки под основание... И надо ж было такому случиться: прямо на спину солдату упал горящий факел, когда должен был, по расчетам, свалиться в другом месте! Одежда загорелась, солдат, не выдержав боли, закричал.

– Тревога! – раздалась на стене испанская речь. – Французы! Тревога!

Скрываться было бессмысленно, поэтому Абрам крикнул на пределе голосовых связок второй группе, работавшей неподалеку:

– Поджигай! Уходим!

Абрам и добровольцы рванули со всех ног. Падали, катились вниз, но бежали. По ним стреляли. Быстрее унестись прочь, в темноту, чтобы слиться с ней, желал каждый из бежавших. Вдруг в голову Абрама что-то врезалось с такой силой – моментально пронзила немыслимая боль, мышцы свела судорога, ноги сами останавливались. Он поднял голову и руки к ночному небу, словно хотел зацепиться за него, и продолжал падать. Ему удалось сделать еще шаг, второй... он стал на колено...

– Лейтенант убит! – услышал вопль, погружаясь в темноту.

«Я убит?!» – подумал Абрам, не смиряясь с этими простыми словами и пытаясь встать. Тогда он закричал звездам в небе, прося у них помощи, закричал по-русски:

– Не хочу!!!

– Держите Петрова! – послышалось очень далеко.

Как подкошенный, он упал на руки солдат. Взрыв!!! И все...

Авария выбила Павла Гарелина из привычной обоймы.

Дни и ночи напролет отлеживает Гарпун бока, а костыли стали неотъемлемой частью передвижения. Скверно. Бытовые проблемы его не беспокоили, преданные тины и герлы наперебой обеспечивали его уходом и заботой. Но настроение было препаршивое, он с трудом пережидал срастание костей.

И сделал Павел неожиданный для себя вывод: лучше смерть, но не инвалидность. Это сейчас команда на пупе перед ним вертится, знают, что Гарпун выключился всего-то на время. А если б навсегда? Вопрос имеет однозначный ответ: убогим и калекам нет места на пароме Вселенной. Сам так учил их. Стало быть, и его столкнут с парома при подходящих условиях. Ранее он не задумывался над временем, отпущенным конкретно ему, зато сейчас появилась возможность пошевелить извилинами; глубоко в сознании засела мысль: не долгожитель он на этом свете. И если честно, мысль страшила.

Смерть была для него не свидетельством состояния человека, а неким образом, конкретным и реально существующим, он верил в нее, как верят в бога. Почему нет? Почему обязательно надо верить либо в бога, либо в партию? Павел считал себя жрецом смерти, могущественного божества. Убивая, он не раз видел, как умирают: всем им было больно и страшно, да еще эта безмолвно-отчаянная мольба во взгляде... Внутри Павла зарождался легкий трепет превосходства и, как сковывает мышцы крепотура после возобновленных тренировок, так и тело попадало в плен необъяснимого вожделения. Он не садист, мучающий жертву долго и изнурительно, Павел делает дело быстро. Просто в такие моменты он физически ощущает присутствие Смерти, ее дыхание в затылок. Именно в ней есть что-то очень чувственное, запретное, а оттого страстно желаемое. А потому она, Смерть, в его фантазиях представлялась реальной, с темными, безразличными глазами, одинокая и опустошенная.

Другой содрогнулся бы от ужаса – крыша поехала, а Павел видел в ней непередаваемую красоту, его влекло сжать несуществующее тело в объятиях и прижать губы к безжизненным устам. Стоило только повернуть голову, и он встретится с ней лицом к лицу... Но у ног то, что было человеком, становилось неодушевленной массой, а его божество растворялось в пространстве... Сумасшествие? Нет. Бред, навязчивые идеи, галлюцинации Павлу чужды. Образ его божества скорее поэтический, а не плод гнилой психики. По натуре Павел – романтик, одинокий рыцарь, свободный от всякого рода условностей. Кстати, последний раз дыхания в затылок прекрасной дамы он не чувствовал... Результат: Веремеева смылась с ниггером, а у Павла перебита конечность. Мистика? Вполне может быть. Или то был своеобразный знак, не суливший удачи на будущее?

Примерно так размышлял Павел, лежа на старом диване. Виноградная беседка тщательно оберегала от жарящего солнца, а легкий ветерок иногда шуршал в листьях, играл в волосах Павла, не давая прохлады.

Гарелин целиком снимал частный дом на окраине. Хозяева смотались в поисках лучшей доли куда-то очень далеко, чуть ли не в загранку, а усадьбу оставили на попечение соседей с пожеланием сдать дом хоть кому. Соседка, отдавая ключи, потребовала полного порядка, и обязательное условие – уход за садом и огородом на двадцати сотках. Не хило? Плевое дело. Павел пригнал парней, мол, подсобите, те чуть не носом взрыхлили землю в два счета, разбили грядки и покидали семена, о которых он имел смутное понятие.

Дом, стоящий на земле, дает ощущение уверенности и возможность оставаться для посторонних загадкой. Отсутствие удобств вовсе не тяготило Павла, привыкшего к вонючему сортиру во дворе и налипшим комьям грязи на обуви в дождливое время. Зато простор. Попадая же в квартиру многоэтажки, он заболевал. Мало того, что пространство квартир душит теснотой, низкие потолки прижимают к полу, ко всему прочему, эти соты оторваны от земли, и, попадая туда, ты словно очутился в ловушке без «Exit». Наверное, так и выглядит клаустрофобия.