Падшие в небеса.1937 - Ярослав Питерский

– Я-то скажу, а вот салон все равно чистить мне! Мне! Берите тогда с собой тряпки, какие и кладите их! Чтобы кровь мне тут не оттирать потом!

«Эмка» надрывно урчала, словно поддерживая водителя. Строптивые звуки мотора заставили старлея и лейтенанта замолчать. Павел застонал. Но он старался это делать как можно тише. Этот разговор. Страшные рассуждения! Залитый кровью салон и премия за подготовку к допросам. «Вот они – справедливые органы НКВД! Вот они – соколы Ежова! Ими так гордится страна?! Неужели они все такие? Нет, не может быть! Неужели товарищ Сталин не знает, что творят эти холуи в Красноярске? А может, они творят это по всей стране? Нет! Нет! Товарищ Сталин просто не знает! Он не может знать! А если он узнает, то наверняка эти подонки попадут сами в тюрьму! – с ужасом думал Павел. – Что будет со мной? А Вера? А ребенок, который должен родиться? Неужели вот так, ни за что? Нет! Они должны разобраться! Неужели в НКВД работают только изверги? Неужели там нет справедливых и честных людей? Есть, конечно, есть! И они разберутся и отпустят! И потом накажут этих сволочей! Дайте только срок!»

Машину качало на поворотах. Павел краем глаза увидел, что они подъезжают к зданию городской тюрьмы. Издалека оно напоминало крепость. Высокие ворота и толстые стены. Конусообразная крыша и, словно бойницы, окна, заделанные железными листами. Тюрьму в Красноярске построили еще при правлении Екатерины второй. За двести лет через ее казематы прошли тысячи заключенных, каторжников, декабристов и революционеров. Тюрьма долго была самым высоким зданием в городе. Стены этого мрачного заведения почему-то во времена всех правлений царей и императриц белили в белый цвет. От этого темница выглядела как-то нелепо. Не были исключением и большевики. Коммунисты не стали ничего мудрить, а отдали дань исторической традиции и менять цвет, на стенах, тоже не решились. Вот поэтому местные жители и обитатели называли тюрьму «Белым лебедем». То ли за стремление к свободе, которой постоянно не хватало на земле многострадальной матушки России, то ли в издевательстве над властью, сажавшей за стены этого сооружения людей. Ведь «Белый лебедь» – это воплощение чего-то светлого и непорочного. Лебедя нельзя лишить свободы, даже если посадить в клетку. Лебедь просто умрет в неволе!

«Эмка» подъехала к большим кованым воротам. Старлей выскочил из машины и подбежал к маленькой дверке в стене. В отрытое окошко сунул какие-то бумаги. Дверь скрипнула и открылась, старлей исчез внутри.

Минуты тянулись долго. Водитель нервничал и ругался:

– Да что они там?! Каждую ночь по три раза ездим! Неужели не могут запомнить? Завтра ночью опять, что ли, документы будут смотреть? А? Непорядок это!

Лейтенант тяжело вздохнул и ответил:

– Да они должны проверить каждую бумагу. Каждую! Им тоже по шапке попадет, если что не так. Режимный объект как-никак!

Из двери выскочил старлей. Торопливым шагом вернулся к машине. Сел на переднее сидение. От офицера повеяло холодом.

– Сейчас откроют. Спят как хорьки. Вот мать их! – рассмеялся энкавэдэшник.

Он обернулся и посмотрел на Павла. С сарказмом добавил:

– Ну, приехали! Вот твой дом! Новый! Правда, надолго ли…

Ворота заскрипели. Писк ржавого железа звучал так противно, что у Павла по спине побежали мурашки. Огромная воротина, окрашенная в темно-зеленый цвет, медленно отъехала в сторону. Где-то в глубине, в темном чреве этой пасти светился фонарь. Павел с замиранием сердца смотрел, как один из охранников лениво ковыряется в запоре.

«Это ворота в никуда!» – мысли ударили Павлу по темечку. Клюфт вдруг вспомнил свое детство. Он, совсем маленький, и старенькая соседка – набожная женщина – ему читает сказку. Она говорит – это страшная сказка. Про ворота «в никуда». Ее слова надолго отложились в памяти. Павел боялся этого страшного рассказа. Но время шло. Соседка давно умерла. Ее страшилки стали какими-то милыми и смешными. А вскоре Павел, повзрослев, и вовсе забыл их. И вот он вспомнил ту сказку, прочитанную соседкой на ночь!

«Эмка» напряглась, заурчав, медленно въехала в ворота. Опять скрип. Это печальный скрип по свободе! Сзади наползла тяжелая тень. Все!..

…Некоторое время машина стояла в полной темноте. Вновь послышался металлический скрежет, и впереди открылась вторая гигантская створка. Двойные ворота! Павел с ужасом смотрел на это мрачное сооружение. Даже если захотеть – убежать отсюда невозможно! Да и куда бежать? От кого? Бесполезно! Машина проехала еще метров пятьдесят и остановилась у крыльца. Старлей вышел из «Эмки» первым. Вслед за ним лейтенант. Он оставил дверку открытой. Офицер нагнулся и как-то вежливо, с сожалением в голосе, сказал Павлу:

– Ну, все, приехали. Выходите гражданин Клюфт.

Павел с трудом вылез из машины. Болело все тело. Конвоиры постарались на славу. Каждое движение давалось с трудом. Клюфт прикусил губу, чтобы не застонать. Но он почувствовал, что его бережно под локоть поддерживает лейтенант! Энкавэдэшник заботливо помог Павлу собрать в руки скатерть с книгами и бумагами.

– Осторожно, там ступеньки крутые, – буркнул офицер.

Павел зло посмотрел на этого циничного человека. Еще пятнадцать минут назад он пинал своими сапогами Клюфта по голове, а теперь так бережно, словно медбрат в госпитале, заботится об арестанте. Лейтенант словно уловил мысли Павла, невозмутимым голосом ответил:

– Ты поймешь. Ты все поймешь. Это работа. Работа такая.

Старлей распахнул перед Клюфтом тяжелую железную дверь. В небольшом тамбуре их встретил солдат. Сержант, одетый в форму сотрудника НКВД. Синие галифе и оливкового цвета гимнастерка. Только вот в петлицах вместо кубиков три треугольника. Но сержант держал себя со старшими по званию нагло и вызывающе. Он не стал церемониться и прикладывать руку к шапке, отдавая честь, а лениво, взметнув связкой ключей, оглядел с ног до головы Павла со скатертью и недовольно прикрикнул:

– Вы что, его по помойке таскали? Что он у вас такой грязный? И морда вон вся в царапинах! Фельдшер может не принять! Учтите, не примет фельдшер, я его тут до утра держать не буду! Поведете обратно! И куда вы его будете пристраивать, меня не касается!

Старлей виновато развел руками и заискивающим голосом, пропищал в ответ:

– Анатолий, ну ты что, не человек? Он вот нажрался, наверное, и валялся. А мы его просто взяли. Он такой был. Куда ж мы его? Мы назад уже и бумаги на выезд не выпишем. Не сидеть же нам с ним во внутреннем дворе? Да и нам еще две ходки надо сделать!

– А это уже ваши дела! – сержант лениво зевнул.

Он вставил ключ в замок решетки и, громыхнув связкой, открыл дверь в коридор. Оттуда пахнуло сыростью и гнилью. Павел со страхом сделал шаг вперед. Лейтенант тихонько, почти ласково толкнул его в плечо:

– Ну, смелее. Смелее. Иди. Иди.

Сержант недовольно посмотрел на Павла и сказал:

– Ну чего он у вас плетется?! Давайте быстрей! Мне что, его самому волочь?

Клюфта удивило, что младший по званию так ведет себя с офицерами. Но Павел догадался: здесь, в тюрьме, звания не играют никаких ролей! Здесь главное – твоя должность! И те права, которыми ты обладаешь! Вот сержант, например, судя по его тону, может просто не принять у конвоиров арестованного. И все! А это упущение по их службе, а это может вылиться в наказание. И офицеры вынуждены лебезить перед сержантом, а иначе им не поздоровится. «Интересно, а как себя тут ведут майоры?» – подумал Павел и содрогнулся.

Они шли по длинному коридору. Высокие потолки и тусклый свет. Полукруглые перекрытия, стальные решетки и перегородки. Вдоль стены двери с глазками и замками на них. Это были камеры. Гулкий звук шагов по каменному полу и запах! Кошмарный и удручающий запах! Запах гнили, плесени, пота и пережаренного лука. Тюремный запах заточения! Он угнетал даже сильнее, чем обстановка. Павел непроизвольно поморщился. Шаг, еще шаг. Они подошли к двери. Сержант оглянулся и, ехидно улыбнувшись энкавэдэшникам, ласково сказал:

– Ладно, завтра я выходной, так что думайте. Думайте, ребятки!

Старлей и лейтенант замотали головами. Павел, опустил глаза. Было противно смотреть на эту троицу. Сержант вставил ключ в замок двери. Гулкий щелчок – и Павла втолкнули в очередную комнату. На этот раз небольшое помещение, больше похожее на кладовку. Посредине стоял стол. Над ним висел железный абажур, тусклая лампочка слегка покачивалась. За столом на высоком стуле сидел человек в белом халате. На носу пенсне. Седые волосы. И маленькая, словно у козла, бородка. Но выглядел этот медик не старо. Морщин на лице нет. Темные глаза внимательно изучали Павла. Горбатый нос. Тонкие брови. Рядом с фельдшером стоял высоченный старшина. Рыжий великан с веснушчатым лицом и совершенно глупым выражением глаз. Наивные складки на лбу и румяные щеки. Этот «подросток-переросток» в форме энкавэдэшника больше смахивал на сказочного Иванушку-дурачка. Павел остановился в нерешительности посреди комнаты. Он как-то нелепо сжимал скатерть с завернутыми в нее книгами и бумагами. Старлей подошел к столу и положил перед рыжим старшиной бумаги. Тот склонился и посмотрел на листы. Проведя толстым пальцем по строчкам, хмыкнул и посмотрел на Павла.