Газета Завтра 519 (44 2003) - Газета Завтра Газета
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вообще, мне показалось, что эти люди, живущие вечность посреди зон и лагерей, сумели остаться Людьми. Людьми с большой буквы. Вот посреди бедствия, разрухи, горя, — но остались. Не коснулась их червоточина. Может это оттого, что лагеря-то эти с тридцатых, сталинских годов? Может оттого, что видят они, что не враги и преступники в большинстве своем теперь сидят, а дурачки и дурочки? Попавшиеся под раздачу за сладкую коврижку?
А ты была как всегда. В ватничке, с бирочкой на груди. Но! В сапожках на высоких каблучках, в чудо-чулочках. Хороша. Прекрасна. И глаза. Ждущие, любящие.
Помоги тебе Бог!
Что еще сказать об этом? Россия. Двадцать первый век. Безвременье. Бедствие. Молох, перемалывающий людские судьбы. В труху, в дерьмо.
Вытащу ли я тебя оттуда? Не знаю. Богу одному это известно. Без воли Его ничего не свершается. И волос не упадет с головы твоей. Терпи, белая зверушка. Господу угодно твое терпение. Блаженны нищие духом, ибо наследуют царство Божье. Блаженны плачущие, ибо возрадуются.
И прости всем. Ибо не ведают, что творят.
Александр Н.
АПОСТРОФ
4 ноября 2003 0
АПОСТРОФ
Жизненные вехи семьи Зверевых. — СПб, 2003.
Как нынче принято и даже модно ругать и с презрением вспоминать наше недавнее прошлое! Причем занимаются этим чаще всего люди, которые сами жили и работали при тоталитарном режиме. И какими мелкими и ничтожными смотрятся эти горе-обыватели, когда очерняют они всех и вся, напрочь забывая о своей пустопорожности и никчемности. Натерпевшись в былые времена немало несправедливых начальственных окриков, посвятив уйму дней и ночей борьбе с чиновниками и серыми руководителями, я стараюсь вычеркнуть их из своей памяти и воздать должное тем людям, усилиями которых страна наша жила "не благодаря, а вопреки". Без громких слов и пустозвонства занимались эти люди любимым делом, отдавая ему все свое умение, мастерство, опыт, а главное — душевный порыв. И, поверьте мне, таких людей было немало, иначе невозможно объяснить колоссальные успехи и невиданные свершения в самых разлитых областях науки, сложнейших отраслях промышленного производства, ярчайшие проявления в области культуры и на литературном поприще. Как правило, люди эти отличались скромностью, не застенчивостью, а именно скромностью, никогда не старались заменить подлинное умение и мастерство показными пассажами и эскападами. Мне повезло работать с многими истинными тружениками, связанными с издательской деятельностью и помогавшими нам выпускать альбомы, книги и каталоги, посвященные новым реставрационным открытиям и находкам, на высоком полиграфическом уровне. Одним из самых близких и дорогих мне людей, встретившихся на этом поприще, был и остается Сергей Евгеньевич Зверев.
Познакомился я с Сергеем Зверевым в то время, когда он работал заместителем директора издательства "Аврора". Тогда это было единственное в СССР объединение, выпускавшее лучшую полиграфическую продукцию по изобразительному искусству. Альбомы, книги, календари, наборы репродукций и постеры с маркой "Аврора" пользовались повышенным спросом не только у специалистов, но и у самого широкого круга людей, интересующихся отечественным и зарубежным искусством. В редакциях "Авроры" наряду с полупрофессиональными сотрудниками можно было встретить и специалистов высочайшего класса, любивших свою работу и тщательно выполнявших нелегкие процессы, предшествующие выходу издания в свет. Им было нелегко найти общий язык и взаимопонимание с серенькой и склочной дирекцией издательства, укомплектованной людьми случайными, спущенными из обкома КПСС. И тогда шли они за советом и помощью к главному редактору Василию Звонцову — тонкому художнику и отзывчивому человеку — или к заместителю директора по производству Сергею Звереву, знающему секреты полиграфии и умевшему принимать смелые и ответственные решения.
Человек с легким и несклочным характером, способный своей искренней улыбкой поддержать товарища по работе в самые трудные моменты, Сергей Зверев держал на своих плечах такую сложную махину, которой было издательство "Аврора". Фронтовик, понюхавший пороху и наяву столкнувшийся с ужасами войны, Сергей никогда не отчаивался, хотя и не был этаким рубахой-парнем, у которого за словами оказывались пустота и безответственность. Он легко находил общий язык с полиграфистами и крупными экономическими партнерами Запада, старался проникнуться замыслом каждого курируемого им издания, вникал в труд редакторов, фотографов, художников-оформителей и, конечно же, авторов альбомов и каталогов.
Сергей Зверев — настоящий русский Ремесленник с большой буквы. Таких людей невольно уважаешь, ими гордишься и стараешься им подражать. Он излучает доброту, всегда старается подставить плечо другу, никогда не разменивается на мелочи. Основательность, полученная от родителей, развилась и укрепилась в нем на дорогах войны, в печатном цехе, за столом руководителя, в постоянных контактах с коллегами по издательскому делу.
Годы неумолимо проходят и чаще пробегают, отнюдь не делая нас моложе и работоспособнее. Но когда я смотрю на своего друга и коллегу Сергея Зверева, которому вроде мог быть и сыном, то поражаюсь и восхищаюсь его юношеской формой, неисчерпаемой энергией и душевным оптимизмом. Бог поцеловал Сергея при рождении, и хочется, чтобы благодать Господня не покидала своего любимца, ибо он так нужен сегодня, когда так трудно жить среди равнодушных и циничных людей, словно накипь всплывающих при варке псевдодемократической каши.
Савва ЯМЩИКОВ
МОЙ ВЫБОР
Валентин Курбатов
4 ноября 2003 0
45(520)
Date: 05-11-2003
Author: Валентин КУРБАТОВ
МОЙ ВЫБОР
Кажется, что он с самого рождения литературный критик, с присущим данному роду занятий набором черт характера. Профессиональное одиночество, драматическая созерцательность ума и, самое главное, своевременность, но не современность мыслей. Ведь настоящий критик всегда, что называется, держит дистанцию. На день сегодняшний смотрит как бы издалека, то ли из прошлого, а возможно, из далекого будущего. Это нарочитое бегство от актуальности, в которой кроется вся "пошлость века сего", ведет его в мир парадоксальных идей и неожиданных прозрений. Нежелание заниматься "прибыльным" для его профессии делом, литературной политикой с лихвой окупается за счет абсолютной свободы и непосредственности воззрений.
Таков Валентин Яковлевич Курбатов, с которым мне удалось, посчастливилось повстречаться в обстановке внешней тишины и покоя.
Вне сутолоки московских гостиных и гама литературных банкетов оказались мы на молчаливых кручах древнего Изборска, над траурными зеркалами озер — Мальского и Городищенского, у туманного подножия закатной Труворовой горы. Шли быстрым шагом в деревню Малы по скользким тропкам и по зыбким бревнышкам, перекинутым через хладные пенные ручьи. Курбатов всю дорогу говорил, рассуждал, вещал куда-то в пространство. Еле поспевая за ним, я ловил обрывки мыслей, не забыв при этом включить диктофон. Часть этих сказанных на ходу слов сегодня публикуем на страницах "Завтра".
ТИТ
С 64-го года Я живу в Пскове. Видел его ещё разрушенным. Увы, не успел узнать замечательного реставратора — Юрия Павловича Спегальского, умершего едва не тотчас после того, как осуществилась его мечта — возглавить псковскую реставрацию.
Никто, кроме него, не понимал так псковскую коренную стихию. Он родился здесь, жил и воспитывался в доме Печенко, устоявшем с XVII века. Любил и знал этот город так, как, очевидно, никто уже не будет знать. Он, когда никому до этого дела не было, когда мы жадно спешили в будущее, собирал все, что только можно было собрать: дуги, прялки, ковшики, пояски, цветные варежки, рукавички... Все до одной керамической плитки были им поднимаемы, на улице осматриваемы и срисовываемы. В войну, в блокадном Ленинграде, зарисовывал застывающей акварелькой и скверными цветными карандашами Псков, Псков, Псков... Это он придумывал охранные зоны, что должны были окружить сохранившиеся памятники неприкосновенным пространством, в которое потом можно будет вписать мечтаемый им город действительного Возрождения, совершенного расцвета, которым он был в XVI веке...
К идее отнеслись холодно: "Народу жить негде, а ты тут со своей историей суешься". Идея была поругана, в то время как Прагу и Варшаву восстановили так, как будто враг никогда и не приходил. Ничем большим нельзя отомстить врагу, так торжественно отомстить! Так гордо и красиво: "ничего не можешь ты сделать с нашей историей, ибо она вовеки, в генетике человеческой сидит, и все твое надругательство кончается ничем!" Над нами надругались более, прежде всего, мы сами над собой надругались...
