С ними по-хорошему нельзя - Раймон Кено

Дома я застала Мэри, которая учила наизусть названия административных районов в префектурах французских департаментов, по-прежнему для экзаменов на должность почтовой служащей. Джоэл, с размякшим взором и расплывчатым видом, сидел молча и неподвижно перед семью бутылками «Гиннеса», пятью пустыми и двумя готовыми опустеть. Увидев меня, он усмехнулся. Он думал, что я грустила из-за отъезда господина Преля.

Мама долго говорила с миссис Килларни[*] о господине Преле. Джоэл время от времени по-идиотски порыгивал, а я улыбалась. Мэри это заметила. После ужина она захотела, чтобы я все рассказала, но я не доверилась ей полностью: много чего поведала о поручне и почти ничего о господине Преле.

14 января

Этой ночью мне приснилось, что я в каком-то парке аттракционов вроде Кони-Айлэнд, которые показывают в американских фильмах. Какой-то очень любезный господин подарил мне леденец, но сладость оказалась такой толстой, что мне с трудом удалось засунуть ее в рот. Какая глупость эти сны...

Как-то господин Прель рассказывал, что на материке и даже в самой Англии есть шарлатаны, которые объясняют сны. Это длится целый час, и нужно ложиться перед ними на диван, что, по-моему, не вполне пристойно. В нашей стране духовенство против этого.

Я по-прежнему намереваюсь написать роман. Но о чем?

18 января

Перечитывая первые страницы своего дневника, я подумала, правильно ли я употребила слово «девственна». В словаре написано: «говорится о земле, которая не возделывалась, не засеивалась культурами», а я, без ложной скромности, культурно развитая. Ну, ничего не поделаешь: придется смириться с тем, что выявится еще немало ошибок на этих обращенных в будущее страницах.

20 января

Я начинаю брать уроки ирландского языка, молодой человек из трамвая тоже, очень странно. Нашего преподавателя зовут Падрик Богал. Он поэт. У него длинные мягкие волосы и красивая бычья голова. Он носит черный галстук с большим бантом, какие носят французы (господин Прель таких не носил: только бабочку). Взгляд у него огненно-голубой. Я не читала то, что он написал, потому что он пишет только по-гэльски. Он дает частные уроки, чтобы заработать на кормежку. Миссис Богал на них присутствует. По крайней мере, на моих. Она сидит в углу и старательно рисует крохотные миниатюры, не отрывая от них глаз. Молодой человек из трамвая приходит сразу же после меня. Когда я пересекаю вестибюль, чтобы выйти, он стоит там и ждет. И сразу же опускает глаза.

25 января

А господин Прель мне так и не пишет.

27 января

Не такой уж он интимный, мой дневник. А я еще хотела выложить на его страницах всю свою душу (бессмертную)! Правда, я провожу много времени над ирландским языком, а он очень трудный. Падрик Богал считает, что мое обучение проходит с большой успешностью. Но где же во всем этом моя интимность?

29 января

Джоэл только и думает о том, как бы выпить. После ужина, в то время как я, одна в своей комнате, изучала третье склонение (ceacht и badoir), он тихонько вошел и, не говоря ни слова, сел на мою кровать. Он смотрел на меня без злости; у него не было настроения что-нибудь крушить, которое иногда на него накатывает. Нет, его влажный взгляд выражал телячью кротость. Я находила его противным. Некоторое время мы молча поглядывали друг на друга, потом он оторвал свой зад (во французском есть другое слово, но я не могу его вспомнить) и достал из-под ляжек (а, вот оно! нет, есть какое-то другое слово для определения перипрокты, не могу вспомнить) книгу, которую спрятал перед тем, как войти. Он показал ее мне:

— Знаешь эту книжку? — спросил он.

Знаю ли ее я? На ней была обложка из обойной бумаги, в которую мой дорогой учитель по французскому имел обыкновение обертывать свои книги. Когда он выходил на несколько секунд, я бросалась к ним и тискала их, не осмеливаясь открыть (он мне запрещал). Заслышав шум его шагов, я клала книжки на место и, с пересохшим горлом, принимала вид ученицы, которая только что вбила себе в башку правило «уж, замуж, невтерпеж...».

— Ты ее украл? — воскликнула я.

— Он ее забыл, — ответил Джоэл.

— По какому праву ты ее взял?

— Чтобы ты не читала.

— А ты, ты читал?

Он вздохнул.

Я сказала:

— Ну?

— Ну... Я открыл кое-что ужасное.

Я не осмелилась его допрашивать, но он все же ответил:

— У меня они есть.

— Кто они?

— Комплексы.

— Чево?

Так господин Прель иногда писал, дабы я лучше прочувствовала все тонкости французской орфографии. Естественно, по-английски я произнесла один слог:

— Вотт?

Джоэл ответил:

— Комплексы. Что это такое, мне объяснил один студент-агроном, который хорошо в этом разбирается. Я вообще не представляю, как можно повторять такие сокровенные вещи девушке твоего возраста. Это еще хуже, чем грехи на исповеди; грехи ты рассказываешь один раз, и на этом конец, тогда как о комплексах говоришь годами, а конца-края не видно.

— Я не понимаю, о чем ты, — пролепетала я.

— Надеюсь.

Я начала побаиваться, как бы он не изрек этих специальных и непроизносимых слов, которые — просто охереть можно — могли бы вогнать меня в краску.

Он продолжал:

— Священникам до них дела нету. Они тебе прописывают Pater Noster, Ave Maria[16] и четки, после чего ты смываешься. Грех? Смыт. А комплексы? Им наплевать! Для них это слишком долгое занятие. Не хватило бы времени на отработку своего бифштекса, если бы пришлось курировать комплексы всего населения.

— Ты никогда кюре особенно не любил.

Не то чтобы их любила я сама. Тоже не особенно. В нашей семье мы все католики, но умеренные. Я твердо верю в девственность Марии, а что касается Бога, то приводимые доказательства его существования связаны, как мне кажется, с суевериями. Я хожу на мессу (несмотря на щипки за ягодицы, без этого не обходится, как минимум по три-четыре раза за сеанс); я исповедуюсь, праздную Пасху, но вообще это меня не очень терзает. Что касается священников, то, как говорит мама, они такие же мужчины, как и все остальные, только за них замуж не выходят.

Но Джоэл продолжал:

— Хочешь, объясню?

Я не сказала ни да ни нет.

— Возьми, например, миссис Килларни...

(Это наша экономка.)

Он запнулся.

— Ну, так что?

Я совершенно не понимала, к чему он клонит.

Джоэл по-прежнему молчал.

— Ну, так что? — переспросила я. — У нее что, усы выросли?

В глазах Джоэла промелькнула некая живость. Этого уже давно с ним не случалось, с этим пьяницей. Дело тут нечисто — кстати, я хорошо подкована по части пословиц и поговорок, мой милый училка задавал учить назубок целый ворох народных премудростей вроде: «У него их пара, как у кюре из Кольмара»; «Накрылась башня Пиз, да смелому и это нипочем», «Махни рукой, пусть бараны ссут; это лучше, чем когда в суп срут»; «В борделе — бордель, а я предпочел бы метро: там теплее и веселее как наружность, так и нутро» и т. п. Какой красивый язык все-таки этот французский, с каким удовольствием я, сидя в одиночестве и в халате у огня, поддерживаемого ирландским торфом, манипулирую экзотическими и изысканными вокабулами, которые употребляют по ту сторону Ла-Манша гаврские грузчики, фиакрские извозчики, дижонские горчичники и марсельские носильщики. Ах! Я таю, таю от того, как моя мысль сливается с моим языком. Но, черт возьми и побери, я уклонилась. Вернемся к братцу. После краткого озарения он задумчиво встал и тихо изрек:

— Да, что я и говорил, что я и говорил.

И вышел.

Унося книгу.

30 января

Я рылась в его комнате. Под кроватью нашла пять бутылок уиски, а книги нигде нет. Хорошо же он ее заныкал.

31 января

От господина Преля никаких новостей. Какой он все-таки нелюбезный; он, который так настолько писать мне обещал.

2 февраля

До сих пор нет возможности отыскать книжку с комплексами.

3 февраля

И сегодня нет письма от господина Преля. Проходимец!

4 февраля

Сегодня я доехала на трамвае до Данлири, то есть до Кингстауна[*], дублинского порта. Я говорю Данлири, следуя примеру моего учителя Падрика Богала. Впрочем, мне кажется немного придурковатым этот лингвистический патриотизм, но в своей интимнодневниковости я могу себе это позволить. Пока еще темно и рано и туман. Я прогулялась по порту. Я не очень хорошо знаю эти места, и мне было трудно ориентироваться, перебирая различные висячие мостики. Наконец я нашла свой, плохо освещенный, как и в день отъезда Мишеля Преля. Мое сердце забилось еще быстрее, и я с трудом вспомнила французскую поговорку, которой меня научил тот, кто уже уехал: «Невинным счастье в руку». Но я так и не встретила того галантного джентльмена.