Как мы принимаем решения - Джона Лерер

В пожаре в Мэнн-Галч погибли тринадцать пожарных. Кроме Доджа только двум членам команды удалось спастись — они нашли небольшую расщелину в каменистом склоне. Как и предвидел Додж, убежать от огня было практически невозможно. Белые кресты до сих пор отмечают места, где умерли пожарные, — ни одному из них не удалось достичь края ущелья.

Способ, которым Додж спасся от огня, теперь является признанной противопожарной практикой. Она спасла жизни несметного числа пожарных, столкнувшихся со стремительно распространяющимся огнем. Однако в тот момент план Доджа казался настоящим безумием. Пожарные думали только о том, как бы убежать от языков пламени, а их командир в это время разжигал новый костер. Спасшийся от пламени Роберт Сэлли, служивший тогда в парашютной бригаде первый год, потом рассказал, что подумал: «Додж спятил, у него крыша съехала».

Но Додж был в абсолютно здравом уме. В той чрезвычайно сложной ситуации он сумел принять очень разумное решение. Вопрос, который интересует нас, — как он это сделал? Что позволило ему не поддаться желанию убежать? Почему он не последовал за остальной частью своей команды вверх по склону ущелья? Отчасти дело в опыте. Большинство пожарных-парашютистов были совсем еще мальчишками, решившими подработать летом. Они выезжали всего на несколько пожаров и никогда не видели такого, как этот. А у Доджа был многолетний опыт работы в парашютной бригаде, он знал, на что способны степные пожары. Как только огонь перекинулся через ущелье, Додж понял, что рано или поздно жадные языки пламени их догонят. Склоны были слишком круты, ветер слишком силен, а трава — слишком суха, так что огонь неизбежно оказался бы на вершине раньше них. Кроме того, даже если бы пожарникам и удалось добежать до верха, они все равно были бы в ловушке. На вершине росла высокая сухая трава, на которой никогда не паслись стада. Она бы сгорела мгновенно.

Доджа, должно быть, на мгновение охватил неописуемый страх: он понимал, что отступать некуда, видел, что его люди бегут навстречу смерти и что стена огня поглотит их всех. Но Доджа спас не его страх. На самом деле всепоглощающий ужас ситуации был частью проблемы. После того как огонь пошел вверх по склону, все пожарные могли думать лишь о том, как бы добраться до края ущелья, хотя до него было заведомо слишком далеко. Уолтер Рамзи, пожарный, работавший в бригаде только первый год, позже подробно описал те мысли, которые пронеслись в его голове, когда он увидел, что Додж остановился и достал спички. «Помню, мне подумалось, что это очень хорошая идея, — рассказывал Рамзи. — Вот только не помню, почему мне так показалось… Я думал только о крае ущелья — сумею ли добраться до него. Мне казалось, там я буду в безопасности». Говорят, что Уильям Хеллман, заместитель командира, посмотрел на то, что делал Додж, и сказал: «К черту, я пошел выбираться отсюда». (Хелман сумел добраться до края, он был единственным, кому это удалось, но на следующий день он скончался от ожогов третьей степени, покрывавших все его тело.) Остальные поступили точно так же. Когда во время расследования Доджа спросили, почему никто из пожарных не выполнил его приказа остановиться, он только покачал головой. «Они, казалось, вообще не обратили на меня внимания, — сказал он. — Вот этого я не мог понять. Казалось, у них у всех был какой-то общий план — все бросились в одну сторону… Они во что бы то ни стало хотели добраться до вершины».

Подчиненных Доджа охватила паника. А паника мешает человеку нормально думать. Она сводит восприятие к наиболее важным фактам, самым базовым инстинктам. Это значит, что, когда человека преследует огонь, он может думать только о том, как бы от него убежать.

Такое явление называется сужением восприятия. В одном исследовании людей по очереди помещали в барокамеру и говорили им, что давление будет медленно расти, пока не будет соответствовать погружению на шестьдесят футов. В барокамере испытуемого просили выполнить два простых задания на зрительное восприятие. В одном из заданий ему нужно было реагировать на мигающие огоньки в центре поля зрения, во втором — на мигающие огоньки, находившиеся в поле его периферического зрения. Как и ожидалось, каждый испытуемый, находясь в барокамере, проявил все стандартные признаки паники — учащенный пульс, повышенное кровяное давление и выброс адреналина. Эти симптомы существенно влияли на действия испытуемых. Хотя люди в барокамере справились с заданием на центральное поле зрения не хуже, чем участники из контрольной группы, они пропускали сигналы на периферии зрения в два раза чаще. Их картина мира в буквальном смысле сузилась.

Трагедия в ущелье Мэнн-Галч помогает понять очень важную вещь о нашем мышлении. Додж выжил в пожаре, потому что смог отбросить в сторону свои эмоции. Как только он понял, что страх перестал быть ему полезным — он велел Доджу бежать, но бежать было некуда, — Додж сумел противостоять примитивным порывам. Вместо этого он обратился к своему рациональному интеллекту, ведь только он способен на взвешенное и креативное мышление. В то время как автоматические эмоции сосредоточены на наиболее актуальных переменных, рациональный мозг может расширить круг возможностей. Нейробиолог Джозеф Леду говорит: «Преимущество [эмоционального мозга] состоит в том, что, поначалу позволяя эволюции думать за нас, мы по сути выигрываем время, которое необходимо нам для того, чтобы проанализировать сложившуюся ситуацию и поступить наиболее разумным образом». Так что Додж перестал бежать. Чтобы выжить в огне, ему нужно было подумать.

Дальше Додж полностью положился на ту часть мозга, которую он мог контролировать. Посреди всеобщей паники он смог найти новое решение, казалось бы, неразрешимой проблемы. Не существовало никакой стандартной схемы, которой он мог бы воспользоваться, — до него никто и никогда не делал ничего подобного, но Додж смог найти путь к спасению. За долю секунды он понял, что можно развести свой собственный огонь и что этот огонь, возможно, даст ему хоть какую-то защиту в виде выжженной земли. «Это просто показалось мне очень логичным, — рассказывал Додж. Он не знал, сработает ли этот метод, — он думал, что может задохнуться, — но это все равно казалось лучше, чем бежать. Так что Додж определил направление ветра и поджег степные сорняки прямо перед собой. Они вспыхнули как бумага. Высохшие деревья вокруг превратились в золу. Он создал противопожарную перегородку из огня.

Такой вид мышления локализован в префронтальном отделе коры головного мозга, самом внешнем слое лобных долей[19]. Вплотную прилегающий к лобным костям, пре-фронтальный отдел коры пережил существенное увеличение человеческого мозга. Если вы сравните кору головного мозга современного человека с корой любого другого примата или даже некоторых наших предков гоминидов, то самым явным анатомическим различием будет эта выпуклость спереди. У неандертальца, к примеру, мозг был немного больше, чем у homo sapiens. Однако префронтальный отдел коры у него все равно был как у шимпанзе. В результате неандертальцы были лишены одной из важнейших способностей человеческого мозга — умения рационально мыслить.

Понятие рациональность очень сложно объяснить — у него длинная и запутанная история, — но обычно оно используется для описания определенного образа мышления. Платон связывал рациональность с использованием логики, которая, по его мнению, позволяла людям мыслить подобно богам. Современная экономика усовершенствовала эту древнюю мысль, превратив ее в теорию рационального выбора, которая предполагает, что люди принимают решения, умножая вероятность получения желаемого на количество удовольствия (пользу), которое оно им принесет. Это разумное общее правило позволяет всем нам максимально увеличивать свое счастье, а именно это всегда должны делать рациональные существа.

Конечно, наш мозг — не полностью рациональный механизм. Мы не вычисляем потенциальную выгоду в супермаркете, не делаем математических выкладок, играя в футбол, и не ведем себя подобно умозрительным персонажам из учебников по экономике. Платоновский возница часто уступает своим эмоциональным лошадям. Тем не менее в мозгу есть сеть рациональных частей, сосредоточенная в префронталь-ном отделе коры. Если бы не эти необычные наросты серого и белого вещества, мы бы не могли даже вообразить себе рациональность, не говоря уж о том, чтобы вести себя в соответствии с ее рекомендациями.

Префронтальная кора головного мозга не всегда пользовалась столь хорошей репутацией. Когда ученые в XIX веке только начали анатомировать мозг, они пришли к выводу, что лобные доли — просто бесполезные, ненужные складки ткани. В отличие от других корковых отделов, ответственных за такие особые задачи, как управление телом или речь, префронтальная кора, казалось, не делала ничего. Она была мозговым аппендиксом. В 1920-е годы врачи начали экспериментировать с лоботомией лобных долей — это была жестокая операция, в ходе которой префронтальная кора отделялась от остального мозга. Подобное хирургическое вмешательство считалось показанным для лечения самых разных заболеваний — от эпилепсии до шизофрении. Поскольку лобные доли, казалось, не выполняют никаких специфических функций, медики сочли, что смогут таким образом установить, что же происходит, когда связь между ними и остальным мозгом оказывается прервана[20]. (Изначально на применение этого хирургического метода врачей подвигло упоминание об одном «удачном» случае лоботомии у шимпанзе, в результате которой «у животного снизилась агрессивность».) Процедура стремительно набирала популярность. Между 1939 и 1951 годами «хирургическому лечению» были подвергнуты более восемнадцати тысяч пациентов в американских психиатрических лечебницах и тюрьмах. В 1949 году психолог Уолтер Хесс и невропатолог Антониу Эгаш были удостоены Нобелевской премии за изобретение этого метода.