Слуги паука 2. Пленники паука - Морис Делез

— Замри.

Это простое приказание было немедленно выполнено. Человеческое существо только что с ужасом взирало на факел, который уже догорел и осыпался теперь серым пеплом, но, едва прозвучал голос жреца, посмотрело на него и вдруг застыло, словно живая статуя, с ужасом осознавая, что не в силах не только шевельнуть, ни рукой, ни ногой или повернуть голову, но и даже просто отвести взгляд.

Лишь чувства по-прежнему жили в нем, и он ощутил, как что-то влажное, липкое и холодное медленно, равномерным слоем покрывает тело, наплывает на него, стремясь поглотить. Ощущение оказалось настолько омерзительным, что волосы на голове поднялись дыбом, но даже ни стона не вырвалось из плотно сомкнутых уст.

Рамсис обошел неподвижную фигуру, внимательно оглядывая ее тело, и удовлетворенно кивнул, не обнаружив ни одного пятнышка, не покрытого составом. Всё тело, начиная от макушки идеально выбритой головы и заканчивая стянутыми стальными браслетами ногами, стало грязно-зеленым от покрытого состава. Лишь глаза на равнодушной маске оставались живыми, и в них плескался страх.

Однако Рамсису не было дела до чувств жертвы. Он бережно собрал остатки пожранной пламенем плоти и начал посыпать облепленную неведомым Харагу составом фигуру. Пепел ложился таким ровным слоем, что казалось, будто омерзительно пахнувший состав на теле живой статуи сам притягивает буровато-серый порошок, не позволяя даже мельчайшим крупицам его упасть на пол.

После изнурительно долгого ожидания, когда Рамсис разберется с первым телом, Хараг приготовился к столь же длительному и нудному второму этапу, но эта часть работы заняла у стигийца несравненно меньше времени. Жрец Затха не успел даже толком рассмотреть все ее детали, а тело уже покрылось ровным слоем порошка.

Он вопросительно взглянул на своего сообщника.

— Конец, как я понимаю, будет тем же? — спросил он, и вопрос его породил дикий ужас в глазах несчастного.

— Ты, как всегда, проницателен.

Рамсис усмехнулся и некоторое время стоял перед растянутым в цепях телом, наслаждаясь страхом жертвы, и, когда зрачки бедняги расширились настолько, что глаза его стали черными, ткнул факелом в обращенное его колдовством в живой камень тело, и оно вспыхнуло так же мгновенно, как и первое. Но не тем ослепительным, яростным пламенем, что так скоро пожрало первую жертву, обратив ее в бурый порошок, а неярким, мертвенным, призрачно-зеленоватым огнем, какой можно иногда видеть на болоте, в местах, где нечисть, вызванная из его зловонных недр черным колдовством, выходит на поверхность для свершения своих гнусных дел.

Не в силах преодолеть наложенного колдуном заклятия и пошевелиться, тело дрожало мелкой дрожью, сотрясаемое приступами неодолимой боли.

Прошло совсем немного времени, и пламя поменяло цвет. Мгновение назад четко различимые контуры тела стали расплывчатыми. Их словно поглотила пелена полупрозрачного тумана, тонким слоем укутавшего тело. Мимолетное удивление накатилось волной, но в следующий миг Харат понял, что это было. Порошок начал исходить белесым дымом, который становился все гуще, укутывая собой плоть, пряча ее от взглядов людей.

Рамсиса мало интересовали эти превращения. Его волновал лишь конечный результат, а для этого нужно было время, поэтому он разлил вино по кубкам и один протянул Харагу.

— За удачу нашего общего дела!

Они подняли бокалы, и Хараг жадными глотками выпил вино, лишь теперь поняв, что его давно уже мучит жажда.

— Твое колдовство впечатляет.— Хараг оторвался от бокала и вопросительно посмотрел на стигийца.— Но что должно получиться в итоге?

— Что должно получиться? — переспросил Рамсис.

Ничем не выдав своих мыслей, он был немало удивлен тем, что жрец Затха, рвущийся к верховному владычеству, обладает столь неповоротливым мышлением.

— Да.

Рамсис прикинул про себя, что времени прошло достаточно, чтобы колдовство его подошло к успешному завершению, и позволил себе усмехнуться.

— Посмотри назад!

Хараг резко обернулся, и глаза его округлились от изумления и восторга.

— Великий Сет! — только и смог прошептать жрец Затха.

Конан не спал, но причиной тому были не бессонница, ему вовсе не знакомая, не ночная духота, которую он научился просто не замечать. И уж никак не могла повлиять на его сон усталость, хотя нынешней ночью Марлена, и прежде не отличавшаяся умеренностью, была особенно ненасытна и похотлива. Сегодня же она сумела измотать даже его, не знавшего себе равных в таких делах. Впрочем, о том, какой она бывала обычно, киммериец вряд ли мог судить правильно, ведь это была всего третья ночь, которую они провели вместе.

Киммериец не знал, откуда появилась эта женщина. Быть может, сама судьба свела их для каких-то своих, только ей ведомых целей. Его последняя подружка уехала на пару дней по делам, и он уже подумывал о том, кого из крутившихся вокруг красоток выбрать на ночь, как вдруг встретил ее…

Северянин невольно припомнил тот вечер.

Мгновение назад жизнь в духане текла своим чередом. Привычный, монотонный гул голосов нарушался лишь нечастыми выкриками перебравших посетителей да звоном посуды, не считая изредка возникавших ссор.

Конан отвлекся всего на миг и тут же по повисшей в шумном зале тишине понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Он резко обернулся, приученный к тому, что, как правило, неожиданности оказываются неприятными.

То, что он увидел, или, вернее, та, кого он увидел, оказалась достойной того, чтобы о ней говорили во всех тавернах и духанах Пустыньки все три дня, пролетевшие с того памятного вечера.

Гордая и прекрасная, она ступала неторопливо, величественно и снисходительно оглядывая присутствующих, словно сошедшая к людям Деркэто, и три десятка воров, убийц и прочего люда, промышлявшего разбоем, восторженно смотрели на нее, забыв, кто они и зачем пришли сюда.

А она, с видом победительницы оглядев оторопевшую толпу, направилась прямо к киммерийцу, и отчаянные головорезы, не привыкшие отступать ни перед кем, невольно расчищали ей дорогу.

— Я пришла к тебе, Конан.

Голос ее оказался бархатистым и завораживающим, и как только он прозвучал, все поняли, что северянину опять улыбнулись боги.

Зал тут же зашумел и завозился, наполняясь привычными суетой, гомоном и хохотом, словно ничего не произошло: никому не хотелось показывать ни своего раздражения, ни зависти, ни тем более разочарования. Особенно из-за того, что каждый знал: ничего подобного прежде ни с кем не случалось.

Сцена эта до сих пор стояла перед глазами Конана, словно все было сегодня вечером, а тогда, три дня назад, они поднялись к нему в комнату, так ни слова и не сказав друг другу: оба и без того знали, чем закончится этот вечер.