По ту сторону барьера - Иоанна Хмелевская

На следующее утро мы выехали ровно в половине восьмого утра, что для меня не представляло никакого труда, ибо в предыдущей своей жизни я привыкла вставать рано.

* * *

При более внимательном осмотре дверь запертой комнаты, которой мы в прошлый раз не придали значения, оказалась исключительной толщины и прочности. Причем была заперта на два чрезвычайно сложных замка — совершенно исключительное явление, остальные замки в доме были совсем простенькие, а большинство дверей и вовсе были их лишены.

Всех удивляло — зачем такие прочные замки в помещении буфетной. Пожалуй, мне одной это не представлялось странным. Ведь у хорошей хозяйки, кроме буфетной, где хранились обычные продукты, было и особое помещение для так называемых колониальных товаров, стоивших в мое время немалых денег.

К ним относились, кроме сахара и пряностей, кофе, чай, некоторые редкие бакалейные товары, а также особоценные изделия местных мастериц, вроде сухого киевского варенья и всевозможных наливок-настоек. Эти продукты экономка имела обыкновение оберегать с особой тщательностью. В моем доме, правда, не было необходимости в таких мерах предосторожности, ибо в прислуге я была уверена, но в окружении прадеда, возможно, были не только честные слуги. К тому же в таких запертых помещениях держали обычно и наиболее ценное из фамильного столового серебра. Перечисленные предметы могли бы соблазнить не одного из нечистых на руку дворовых или их бесчисленных родичей, кумовьев и приятелей, обычно сшивающихся в барском доме.

Прибывший по вызову поверенного слесарь уже приступил ко взлому замков, а месье Дэсплен, отозвав нас с Гастоном в сторонку, стал рассказывать о том, о чем умолчал в телефонном разговоре. Сначала о шкатулке, которой вдруг не оказалось при вторичном осмотре имущества. Оказывается, в ней хранились старинные дуэльные пистолеты, чуть ли не двухсотлетней давности, огромной ценности. И не только потому, что представляли собой изумительные по мастерству произведения искусства: они еще были украшены драгоценными камнями большой ценности, алмазами и рубинами. Он, месье Дэсплен, увидев их впервые, даже подумал, что столь редкие в наше время камни имеет смысл извлечь из этих «памятников старины», как он выразился, и использовать просто как ювелирные украшения, однако специалист-эксперт раскрыл ему глаза: выколупать камешки из старинных пистолетов — недопустимое варварство, да и камни, вставленные на свое место, вкупе с изделием гораздо дороже стоят, чем сами по себе. Но это так, к слову. В общем, шкатулка с драгоценными пистолетами, внесенная в инвентарную опись, хранилась в кабинете покойного прадедушки, прошлый раз нотариус ею любовался, а тут вдруг ее не оказалось.

Что касается меня, то, обходя тогда в первый раз вместе с поверенным огромный дом, собственно дворец, я не обратила особого внимания на пистолеты, а в ответ на деликатный вопрос месье Дэсплена, не прихватила ли я их случайно с собой, соблазненная красотой старинных камней, безо всякой обиды честно ответила — нет, пистолеты я не забрала, вообще ничего тогда из дома не взяла, а если мне и хотелось что увезти с собой в Трувиль, так это уж скорей огромный и совершенно прелестный веер прабабки, тоже наверняка старинный и очень ценный, потому что он мне страшно понравился, да и жара стояла во Франции невыносимая. Но и его я не взяла, только подумала.

Затем месье Дэсплен рассказал мне о еще кое-каких неприятных обстоятельствах, связанных с запертой комнатой. Ну, во-первых, подробности о собаке, которая ни с того ни с сего стала вдруг выть под окном этой комнаты, вызывая беспокойство и недовольство людей, работающих на наших конюшнях, а во-вторых, о подозрительном шуме, который слышали в доме те же люди из конюшни...

Месье Дэсплен вынужден был прервать свои сообщения, ибо вдруг один из конюшенных рабочих, помогавший слесарю взламывать замок двери, с тревогой проговорил:

— Запах какой-то неприятный пошел. Крыса, должно быть, в той комнате сдохла.

Мартин Бек, управляющий конюшнями, тоже присутствующий при церемонии вскрытия — уж не знаю, из любопытства или его специально пригласил месье Дэсплен, со знанием дела заявил:

— На крысу пес мог выть, крысу он непременно учует.

Я огляделась — в прихожей и прилегающих помещениях столпилось довольно много работников конюшни, чьи постройки были хорошо видны в окно. Ближайшие мои соседи. И всех интересует, что же произошло в доме. Ничего удивительного, в наше время народ тоже бы сбежался.

Тут слесарь вынул один из замков в дверях запертой комнаты — и кому понадобилось ее запирать? — в десятый раз удивлялся месье Дэсплен, в дверях образовалась дыра, и слесарь, повернувшись к нам, недовольно произнес:

— Не люблю говорить неприятные вещи, но сдается мне, что там — целое стадо дохлых крыс.

Честно признаюсь — у меня не было никаких плохих предчувствий да и не особенно занимала меня запертая дверь, гораздо больше интересовал Гастон, который не отходил от меня ни на шаг. Но тут слесарь вынул второй замок, на что ушло у него намного меньше времени, и мне ни с того ни с сего опять вспомнился несчастный мертвый заяц, что завалился за буфет в моем поместье много лет назад. Однако я ничего не сказала и спокойно стояла, пока слесарь не распахнул дотоле запертую дверь.

Нет, мне даже вспомнить страшно последствия этого — и вонь, и вид. Нас как обухом ударила тяжелая, удушающая вонь и вид чего-то страшного на полу, несомненно когда-то бывшее человеком.

Да, не напрасно под окном этой комнаты выла собака...

Первой с криком умчалась секретарша месье Дэсплена, второй сделала попытку уборщица, вызванная загодя поверенным, но сил ей не хватило, и она со стоном повалилась на пол. Мартин Бек, бесцеремонно растолкав преграждающих ему путь, заткнув нос, бросился в ванную, а слесарь — к ближайшему окну. Не знаю, что делали остальные, не успела заметить, потому как сама, не произнеся ни слова, пала на грудь Гастона и судорожно ухватилась за отвороты его пиджака, пытаясь скрыть в нем лицо. Тоже ни слова не говоря, молодой человек подхватил меня на руки и бегом вынес в другую буфетную, где, бережно положив на диванчик, немедленно достал из буфета графинчик коньяка и влил в меня солидную порцию. В себя тоже.

Хладнокровие сохранил один месье Дэсплен, ну да ему по должности положено. Заткнув нос носовым платком, он мужественно вошел в комнату и внимательно все осмотрел. После этого отыскал нас в другой буфетной и тоже подкрепился коньяком.

— Что ж, вот и обнаружилась пропажа, — сухо заметил он.

— Вы о ней? — смогла пролепетать я.

— Я о них. Раскрытый ларец и оба пистолета, причем один из них вынут.

— Надо вызвать полицию, — сказал Гастон, вытащив из кармана телефон. — Вы знаете здешние номера или сразу звоним в скорую?

— Парижские номера я знаю. И это должен сделать я.

Месье Дэсплен вынул свой телефон и сам настучал в него нужные номера. Гастон получил возможность опять заняться мною, крепко обняв меня и прижимая к себе, что несомненно положительно сказывалось на моем здоровье, но я благоразумно решила еще немного попритворяться, будто меня продолжает мутить и я еще очень слаба. Ах, как приятно было чувствовать его крепкие объятия, слышать нежные, успокаивающие слова, произнесенные чуть слышным шепотом!

А месье Дэсплен работал. Поговорил с одним, потом с другим. Я поняла — сейчас подъедет полиция, а затем доктор и люди, которых вызывают в таких случаях.

Вошел Мартин Бек, уже совершенно оправившийся, ведя за собой конюшенного сторожа. Вбежала вторая женщина, вызванная, как я поняла, еще заранее нотариусом в помощь первой уборщице, и при виде коньяка выразила настоятельное пожелание немедленно подкрепиться, «авансом», как пояснила труженица. Видимо, о находке уже знали все в округе. Естественно, ей тоже не отказали.

Гастон отважился поинтересоваться у нотариуса:

— Так вы поняли, кто там лежит?

— Я старался смотреть в сторону, — честно признался месье Дэсплен и опять потянулся за медикаментом. — Для меня главным был ларец с пистолетами. Должен признать, увидел их — и тяжесть свалилась с моих плеч.

— Я и то удивляюсь вашему мужеству, — признался молодой человек.

— Говорил я, что слышал удар! — заговорил конюшенный сторож, очень довольный, что он первым обратил внимание на такой существенный факт. — А мне не верили. Я им талдычу, а Бернард еще рогочет — чего с пьяных глаз не послышится... — начал рассказывать сторож, которому, похоже, не давали этого сделать. Теперь настало его время. Тут вмешался его непосредственный начальник, заведующий конюшнями.

— Так правду говорят — это женщина? — ни к кому не обращаясь, поинтересовался он.

— Баба! — подтвердила женщина, подкрепившаяся авансом. — Головой ручаюсь.