Далекий Сайкат - Михаил Ахманов

– Но их мы можем одарить без риска? – произнес Иутин, глядя вслед добытчикам.

– Безусловно. Вопрос в конкретных способах и в том, чтобы не обидеть ни терре, ни тазинто.

– В части способов между ни и похарас есть разногласия, – сказал после паузы третий генетик.

– Мне тоже так показалось, – отозвался Ивар, навострив уши. Эти разногласия очень его занимали, но Иутин не пожелал продолжить тему, а повел разговор об экспедициях Тревельяна и чудесах иных миров. О Пекле, где раскаленные пустыни переходили в вулканические горы, о саргассовых морях Хаймора, о джунглях Селлы, где хищные растения пили кровь животных и людей, о продуваемых ветрами безбрежных равнинах Пта. Затем он принялся расспрашивать о хапторах: правда ли, что эти существа так агрессивны и ужасны, как то описывается в справочниках? Тревельян постарался его не разочаровать. Хапторы относились к гуманоидам, но самого склочного нрава и мерзкой внешности: голова, покрытая ороговевшей кожей, шишки по обе стороны лба, подобные рогам, глаза с вертикальными зрачками, заостренные уши и мощные челюсти. Большой симпатией в Галактике они не пользовались.

Из пещеры навстречу пришедшим высыпали все ее обитатели от мала до велика: десяток взрослых самцов, полторы дюжины самок, дети, подростки и трое старейшин, которым было, наверное, под восемьдесят. Отвечая на вопросы Иутина и глядя, как со спин добытчиков снимают корзины, как ласково касаются их плеч, как с визгом суетится малышня, перетаскивая большие, в два кулака, орехи, Тревельян размышлял о том, как непохожи эти создания на тазинто. Пожалуй, тазинто были в большей степени людьми, разделяя издревле свойственные человеческому роду пороки – жадность и воинственность, склонность пакостить в собственном доме, ненависть к чужим и уверенность, что сила решает все проблемы. Терре казались другими. Когда-нибудь в далеком будущем эта раса станет такой же мудрой и благожелательной, как парапримы, соплеменники Аххи-Сека, Великого Наставника с Осиера, Хранителя планеты… Возможно станет, если тазинто не разделаются с ней в ближайшее тысячелетие.

О тех и других Тревельян судил как положено специалисту, без неприязни и без симпатии. Инопланетная ксенология, сфера его занятий, была, пожалуй, самой жестокой, самой бескомпромиссной из всех научных дисциплин, изобретенных человечеством. В данном случае это проявлялось со всей трагической очевидностью: терре, жившие в гармонии с природой, развивались медленно, тогда как тазинто, в силу присущих им пороков, прогрессировали гораздо быстрее, и значит, кровожадное племя одержит верх над мирной расой. Если, конечно, не подкорректировать законы истории и эволюции…

Когда солнце наполовину скрылось за лесом, к ним приблизился Старец. Тревельян не имел понятия о его настоящем имени, как и о том, есть ли у терре вообще имена и личная персонификация с каким-то набором звуков. С одной стороны, их язык был более беден, чем у тазинто, и состоял из односложных восклицаний и подражаний реву животных, свисту ветра, журчанию ручья, стуку камней – в общем, всему тому, с чего у человеческого племени начинаются слово и речь. С другой, этот скудный набор, производимый голосовыми связками, нельзя было считать знаком примитивности – звуки дополнялись мимикой, жестами и телодвижениями, что позволяло сообщить не меньше информации, чем, например, язык земных бушменов или папуасов. Еще на станции, пользуясь материалами Зенда Уна и гипноизлучателем, Тревельян усвоил необходимые слова и знаки, что позволяло вести со Старцем вполне осмысленный разговор. С другими тоже, но Старец был Демосфеном и Цицероном своего племени, самым древним из старейшин и, безусловно, самым велеречивым и толковым.

Первые беседы с ним шокировали Ивара. Используя весь арсенал угрожающих звуков и жестов, он изобразил опасность, нависшую над терре, конкретно над этим семейством из шестидесяти с лишним особей; он рычал и ревел, подпрыгивал, замахиваясь воображаемым копьем, показывал, как топор и дубина дробят кости, как выпускает кишки нож, как терре, самки, самцы и детеныши, падают на землю, корчатся в муках и умирают. Пока он вел эту сольную партию, Иутин, игравший вторую скрипку, объяснял, что угроза идет с восхода, что источник ее – злые и многочисленные дикари, что победить их нельзя и лучше убраться с их дороги, прихватив с собой терре из соседних пещер. Уйти в джунгли или в горы, на побережье или просто за солнцем на закат, уйти куда угодно, только подальше от тазинто, страшных безжалостных убийц.

Старец отказался. Сначала Тревельян подумал, что он не сознает опасности, но это было не так. Старый терре понял даже больше, чем они сказали – он решил, что пришельцы явились с предупреждением, и выразил множеством знаков свою благодарность. О племени Сломанного Меча и вообще о тазинто он был осведомлен не хуже Тревельяна, как и о том, что все существа его расы на востоке континента уничтожены. Уничтожение длилось слишком долго, не первый век и даже не первое тысячелетие, и кто их убивает, терре знали. Не понимали другого – зачем. Мир казался таким просторным…

Но в этом огромном мире у них имелось свое место, территория, где обитали предки и будут жить потомки, древний дом каждой семьи, который они не желали покинуть. Привязанность к своей пещере, к текущему рядом ручью или реке, к знакомым деревьям, холмам, полянам и долинам была такой же сильной и неистребимой, как вера тазинто в то, что Раздающий Дары спутал их, настоящих людей, с земляными червями. Идея побега, ухода навсегда не воспринималась терре, хотя мысль о странствиях не была им чуждой: молодые самцы и самки уходили к соседям и жили подолгу у них, чтобы обменяться семенем и кровью. Жили, но непременно возвращались, влекомые тем же чувством, что заставляет перелетных птиц вернуться в родные леса и луга. То был инстинкт, и Тревельян, знавший тайную мощь подсознательного, особенно у тех, чей разум на заре времен дик и темен, не надеялся его переломить.

«Мы остаемся здесь, мы никуда не уйдем, – сказал и показал знаками Старец. – Мы будем защищаться», – добавил он, бросив взгляд на дротики с каменными жалами и согнув правую руку. «Вы наверняка погибнете, умрете», – пытался объяснить ему Тревельян, но это, кажется, не пугало ни старого терре, ни его молодых соплеменников. Мысль, выраженная им в отрывистых возгласах и телодвижениях, напоминавших танец, была удивительно сложной для примитивного народа: те, что жили здесь до нас, тоже умерли, и мы, погибнув, соединимся с ними.

После нескольких таких бесед Ивар понял, что идея переселения терре на другой материк попахивает химерой. Командор, его Советник, придерживался того же мнения.