Колесница времени (сборник) - Юрий Медведев

— Что вы там потеряли, синьора? — уже громче продолжал я эту нелепицу. И — о чудо! — серебряным колокольчиком отзвенело:

— Я жду.

Как бы со стороны, из чужой жизни, глазами пиний, кузнечиков, глазами волнующегося моря увидел я отшатнувшегося от проволоки идиота, который, отшатываясь, сумел выдавить из себя:

— Кого ждете?

— Олега Преображенского, археолога.

— Дак Олег Преображенский — это ж я! — заревел идиот и горько посетовал про себя, что не в силах очнуться от кошмарного сна или рухнуть на траву без сознания, когда, наконец, до него дошел дьявольский смысл последовавшего отклика:

— Я это знаю, Олег.

Обладательница серебряного говорящего колокольчика подошла к проволоке почти вплотную. Поставила корзинку возле своих ног в плетеных сандалиях. Решительным движением головы откинула прядь светлых волос со лба. И наконец-то — после стольких бесплодных мучительных лет я увидел ее лицо — живое, живое, живое!

— Снежнолицая!

— Зови меня лучше Зоной.

— Но тебя нет. Тебя унес сель в отрогах ТяньШаня.

Молчание. Она улыбалась.

— Как ты оказалась в Сигоне? Что делаешь там?

— То же, что и ты, Олег. Собираю доказательства.

— Доказательства — но какие?

— Доказательства посягновения на красоту. С необратимыми последствиями. В предсказуемом будущем.

— Что значит — в предсказуемом?

— На клочке времени, когда здесь будут прыгать крысы размером с овцу, а трехголовые рыбы ползать по деревьям.

Ее корзиночка стала прозрачной, как аквариум, и оказалась до половины заполненной обезображенной живностью: многоголовыми, скрюченными, порою лишенными конечностей тварями, ползающими, извивающимися, трепыхающимися уродцами.

Я закрыл глаза, будто один был повинен за содержимое вновь потемневшей корзинки-аквариума.

— Кому нужны эти доказательства?

— Тебе, Олег. И Галактическому Совету Охраны Красоты.

— Такое не сразу одолеешь, Снежнолицая…

— Зови меня лучше Эоной.

— Пусть так: ЭОНА. Но для меня ты живое воплощение Снежнолицей. Не знаю, как ты вновь воскресла.

Но это о тебе написаны в древности стихи, послушай:

Мне без тебя и солнце и лунаПомеркли. Чем уйму слепую боль я?Безумным вихрем ты унесена,Любимая, из милого гнездовья.Но не иссякла памяти струя.В ущельях тесныхИ в степях безвестных, —Где конь крылатый, на котором яНанду тебя среди светил небесных.

Прочтя печальные строки владыки Бекбалыка, я опомнился: что я такое несу, ведь стихи сочинены после смерти Снежнолицей; девушка с пышными русыми волосами просто похожа на нее…

— Действительно, я должна тебе напоминать кого-то из близких, — сказала читающая мои мысли. — Таков замысел Галактического Совета. Подавляющим большинством голосов Совет решил, что, увидев меня, ты сразу поверишь в реальность и серьезность происходящего.

— Значит, ты, ЭОНА… — Я замялся, подыскивая нужное слово.

— Гостья. Посланница. Посредница. Это для тебя, Олег. А для себя… Не знаю, кто я здесь. Мне кажется, для сошествия к тебе меня окружили иной плотью, как водолаза скафандром.

— А до сошествия сюда?

— Сначала меня не было, потом не станет. Как в твоем любимом афоризме о мертвых и нерожденных.

— Это не, мой афоризм. Он родился здесь, на берегах Средиземного моря, в глубокой древности.

Молчание. Ее кроткая улыбка…Надо было собраться с мыслями. Слишком многое зависело от нашего разговора, хотя втайне я все еще надеялся, что все происходящее — бредни…

— Нет, не бредни, не бредни, Олег, — прозвенел колокольчик. — Разве моего лица: над заливом в Палермо, наяву, и над холмами Сигоны, во сне, — тебе недостаточно?

Что я мог возразить красавице со страшной корзинкой? Окажись там, за колючим барьером, студенистая говорящая медуза или читающая мои мысли анаконда, — не кинулся ли бы я прочь, как и каждый на моем месте. О, как нам жаждется, чтобы вестники иных миров были во всем схожи с нами, точнее, с лучшими из нас: красивы, благородны, проницательны, одухотворены. А ежели и впрямь — медузы? Бегемотообразные туши? Стрекозоподобные? Тритоновидные?

— Или живые сгустки вихрей, — продолжила Она. — Спирали света, взывающие к собратьям из других миров. Разумные субстанции, свободно проникающие сквозь волокна пространства и времени…

— Сгусткам вихрей и разумным субстанциям нет дела до земной красоты, — сказал я, — Земная ли, галактическая, вселенская — красота едина. Она разлита, расплескана по мирозданью, как свет. Лишь ее светоносная сила способна удержать разгул мрачных стихии. Единство красоты, ее вечное, гармоничное цветенье — незыблемый закон. Потому любая попытка посягнуть на красоту, расшатать ее устои подлежит наказанию.

— Любопытно. Тогда почему не наказаны маньяки из Пентагона, швырнувшие атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки? На атолл Бикини? Обрушившие тысячи бомб на многострадальный Вьетнам? Те, кто в пустыне Невада подло взорвал атомную бомбу над тремя с лишним тысячами собственных солдат, заведомо обрекая их на психические заболевания и гибель от раковых опухолей? Это ли не посягновение на красоту? Знаешь, про что мне рассказал отец?

— Знаю, Олег. Его друг был в японском плену. Среди тех, над кем ставил опыты генерал Ишии Широ. Генерал проверял на людях воздействие химического оружия.

— На живых людях, ЭОНА. Американцах. Русских.

Англичанах. А другой генерал, Макартур, сделал все, чтобы выгородить военного преступника Широ. Почему изуверы не наказаны?

— Возвращаю этот вопрос тебе. И твоим земным собратьям.

— Извини, собратья собратьям рознь. Для меня лесник из Огайо, мадридский печатник, пловдивская швея, пражский врач — собратья. А господа вроде военного министра Уайнбергера или израильского изувера Шарона, повинные в бейрутской резне, — для меня кровососы, враги. Так или иначе, но история их накажет!

— Вспомни завет древних: наказание за преступление уже заключено в самом преступлении.

— Не наказание должно быть заключено, а сами преступники! За толстыми решетками. За семью замками. И гласность, как на Нюрнбергском процессе!.. Ты мне, ЭОНА, ответь: наполняешь свою корзинку — зачем?

Любопытства ради? Для музея во дворце Галактического Совета?

— Для Галактического Совета. Только Совет правомочен решить, ПЕРЕПОЛНИЛАСЬ ЛИ ЧАША ТЕРПЕНИЯ… — Снежнолицая подняла голову. Взгляд ее проскользил надо мною, как будто среди звезд, выше крепостной стены Чивиты начали проступать, как на проявляемом фотоснимке, контуры чаши терпения.