Мсье Гурджиев - Луи Повель

САДЯСЬ за стол, чтобы начать редактировать вторую часть этой книги, я получил открытку от Жана Полана. Позавчера мы вместе завтракали за городом, и во время десерта наш разговор, перескакивавший до этого с пятого на десятое, остановился на эзотерических школах и их основоположниках. Условясь о встрече, мы заранее решили затронуть эту тему и высказать по данному поводу главное из накопленного нами жизненного опыта. В подобных вопросах всегда необходимо соблюдать осторожность, и поэтому нам потребовалось почти все утро, чтобы разрешить многочисленные сомнения. И вот я получаю эту открытку, на которой изображен «Натюрморт с античной головой» Пикассо. На обратной стороне Полан пишет:

«Дорогой друг, помните ли вы прекрасные слова из упа-пишад: «Не задерживайтесь на том, что вам открылось»? И тем не менее факт остается фактом; те, кто на этом задерживается, в конце концов начинают жульничать будь то Гурджиев или самый последний жалкий медиум. Вопрос только в том, как они жульничают; впрочем, все это не безнадежно».

Лежавшая у меня на столе открытка явилась отзвуком тех вопросов, которые я задаю себе, листая документы, связанные с деятельностью Гурджиева начиная с 1917 года, то есть с того момента, как этот человек, блуждавший по Востоку в поисках тайного знания, начал готовиться к тому, чтобы сыграть большую игру, выступив в роли «Учителя» на Западе. Я не думаю, что Полан кладезь мудрости, и не считаю его оракулом. Однако два исключительно глубоких опыта смерти, о которых я здесь не смогу рассказать подробно, а также терпеливое приобщение к дзэн-буддизму позволяют ему подчас, при счастливом стечении обстоятельств, произнести магические слова, проливающие свет на многое. Я полагаю, что речь здесь идет как раз об одном из таких обстоятельств, потому-то; вместо предисловия, процитировал текст этой открытки.

В 1917 ГОДУ в России разражается революция. Лицо мира должно измениться. Хотелось бы удержаться от искушения связать столь важное событие мировой истории с внезапным изменением Гурджиева, но мы пока ничего не знаем о деятельности тайных обществ в России накануне большевистской революции, и можно утверждать, что так ничего о них и не узнаем, как не узнали из-за многочисленных конспирации и фальсификаций о трудах, посвященных эзотерическим объяснениям Великой французской революции. Как бы то ни было, облик Гурджиева внезапно и резко изменился. После 1917 года перед нами словно предстает не сам он, а карикатура на него. Не в моей власти указать причину подобного изменения, ни тем более описать его. Эту перемену почувствовала и перестрадала добрая дюжина людей, но ни одному из них так и не удалось проникнуть в ее суть.

Все происходило так, словно Гурджиев внезапно «замаскировался», подкрепляя свою маскировку шумихой, разбрасыванием денег, публичными выступлениями и созданием различных «школ». Из той дюжины теперь не осталось в живых никого, и единственный, кто рассказал об этом, был Успенский. Но и он говорил лишь намеками. Разумеется, этот Гурджиев номер два представлял собой особую силу, и его влияние на современников было в тысячу раз большим, чем влияние Гурджиева номер один. Точно так же, как большевизм, явившийся карикатурой на революционные надежды и мечты об «освобождении человека», несмотря ни на что торжествует и, по мере осуждения своих карикатурных черт, оказывает все большее влияние на современный мир. Иногда мне приходит в голову, что Кавказ дал нам двух великих людей, которые, прекрасно понимая, с чем они имеют дело, предпочли представить миру лишь карикатурную сторону той власти, которой они были облечены: это Сталин и Гурджиев[11]. Но довольно об этом. Я вполне серьезно считаю, что не стоит до конца открывать крышку загадочной кавказской кастрюли.

Я повторяю, что именно о Гурджиеве помер два мы и будем говорить, ибо моей задачей является не раскрытие сущности этого человека, но как можно более точный показ его влияния на европейскую интеллигенцию в течение последних лет. Если речь действительно идет лишь о карикатуре, следует думать, что мы живем в эпоху, когда, как мне сказал Жан Полан, «все, что называют оккультными науками, намного отстает от XIII века; нам не хватает фактов, словно у истории есть свои секреты и тайники», и лица духовных учителей могут предстать нам лишь как карикатура на них самих. Это еще одно свидетельство замутненности современного мира. Но я при этом продолжаю повторять, что Гурджиев, сколь карикатурным он бы ни представал перед нами, является, на фоне общей посредственности, одной из немногих фигур, достойных того, чтобы о них говорить.

В 1917 ГОДУ Гурджиев укрывается у себя на Кавказе. Он снимает маленький домик вблизи города Ессентуки и приглашает к себе двенадцать человек, своих лучших учеников, отобранных за четыре года во время не имевших определенной цели собраний в московских и петербургских кафе. Эти двенадцать человек бросили все, не имея твердой надежды на возвращение в страну, где разразилась гражданская война. «Я всегда испытываю странное чувство, говорил Успенский. когда вспоминаю этот период. Мы провели в Ессентуках около шести недель. Однако сейчас это кажется мне совершенно невероятным. Всякий раз, когда мне случается разговаривать с кем-то из побывавших там, они с трудом могут поверить, что, все пребывание в Ессентуках длилось шесть недель. Даже шесть лет не вместили бы в себя все, что относится к этому периоду, настолько он был насыщенным». В течение шести недель Гурджиев преподал целую серию физических и умственных упражнений, способных открыть путь к второму сознанию, и раскрыл множество тайных доктрин. «Он указал общий план работы, пояснил истоки всех методик, всех идей, их связи, взаимоотношения и общее направление движения. Многие вещи оставались для нас неясными, другие не были восприняты в их истинном значении или даже были поняты наоборот: но, как бы то ни было, мы получили общие установки, которые, как мне казалось, смогли бы вести нас в дальнейшем».

Как-то раз, после полудня, в конце этих шести недель Гурджиев неожиданно заявил, что все ученики должны разъехаться и что сам он собирается один отправиться к берегам Черного моря. Сначала ему не поверили. «Для нас все только начинается, думали эти двенадцать человек, он лишь навел нас на путь истинный, говоря, что потребуются десятки лет работы под его руководством, чтобы перед нами забрезжила цель, которую он нам описал; нет, это невозможно!» Но учитель был непреклонен. «Тогда все заявили, что последуют за ним повсюду, куда бы он ни отправился. Он согласился на это, но при условии, что каждый будет заниматься самостоятельно и что не будет никакой общей работы (никакого обучения), как бы мы к этому ни отнеслись. Все это, добавляет Успенский, меня сильно удивило. Мне казалось, что момент для подобной «комедии» был выбран крайне неудачно, а если Гурджиев говорил серьезно, то зачем вообще было все это предпринимать? Если он уже начал с нами работать, то почему решил бросить теперь?.. И должен признать, что с этого времени моя вера в него пошатнулась. В чем было дело, что именно вызвало у меня такое отношение? Даже сейчас мне трудно это определить…»

Никогда Успенский, жизнь которого полностью изменилась благодаря Учению, не говорил больше о своем разрыве с Гурджиевым. После многих месяцев, проведенных на Черном море, и нового пребывания в Ессентуках, где Гурджиев показывал различные танцевальные движения, способствующие лучшему контролю над собственным телом, Успенский, болезненно воспринявший резкое изменение Гурджиева летом 1917 года, решил порвать с ним окончательно. «Не без внутренней борьбы я принял решение прекратить работу с Гурджисвым и покинуть его самого. С этой работой было связано слишком многое в моей жизни, чтобы я мог с легкостью начать все сначала. Но ничего другого мне не оставалось. Конечно, я не забыл уроков, усвоенных мною в течение последних трех лет. Тем не менее мне понадобился целый год, чтобы разобраться во всем этом и определить, каким образом я мог бы продолжать работать в том же направлении, что и Гурджиев, сохраняя при этом свою. независимость».

Вскоре Гурджиев покидает полыхающую Россию и добирается до Тифлиса. Там он основывает свой первый «Институт гармоничного развития Человека». Речь идет о пустяковом рекламном мероприятии, предваряющем ту шумиху, которая, как он надеется, ждет его в Лондоне, Берлине или Париже.

«В течение лета и осени 1919 года, говорит Успенский, я получил два письма от Г. Он описал мне, что открыл в Тифлисе «Институт гармоничного развития Человека», программа которого была очень обширной. К письму он прилагал проспект, который, по правде говоря, заставил меня задуматься.

Он начинался следующими словами:

«С разрешения Министерства Народного Образования в Тифлисе открыт «Институт гармоничного развития Человека», основанный на системе Г.И.Г. В «Институт» принимаются дети и взрослые обоего пола. Занятия в утреннее и вечернее время. Программа обучения включает: различного рода гимнастику (ритмику, лечебную гимнастику и т. д.), упражнения по развитию воли, памяти, внимания, слуха, мыслительной деятельности, эмоций, интуиции и т. д. и т. п.