Тотальное преследование - Николай Басов

Подобные мысли были странными сами по себе, но они уже приходили к Тому, а в этот раз они и возникали как-то слишком уж сильно. И вследствие их силы… Или наоборот, потому они и казались такими сильными, что были чем-то спровоцированы… в общем, с ним случилась странная штука.

Он и спал, вернее, погружался в то поддерживающее его и восстанавливающее состояние, которое и позволило, несомненно, выдержать ему бешеную нагрузку. И в то же время Том отлично соображал, даже был способен управлять своими мыслями, вниманием, чуть ли не зрением и слухом. При этом, словно незримый дух, он оказался в кабинете профессора и даже увидел его, только очень близко, как в наплыве телевизионной мыльной оперы – его губы, покрытые грубой растительностью, его нос, на котором поблескивала жирная капля пота, прижатую к уху трубку телефона и руку, тоже волосатую, удерживающую эту трубку… Губы шевелились, при желании не составляло труда разобрать, что же профессор говорил. А говорил он с неведомым собеседником именно о Томе.

– …я не очень впечатлен вашим заявлением. Я понимаю, что эксперимент вышел за естественные медицинские границы, но уверяю вас, в качестве подопытного он вполне контролируем. Он не проявлял никаких признаков обеспокоенности, не выказывал агрессии, даже на аппетит не жалуется.

Молчание. На том конце линии профессору явно что-то усиленно внушали.

– Не согласен…

Видение на миг дрогнуло, расплылось, Том отчетливо осознал, что задействует сейчас какие-то совсем уж запредельные энергии, может быть, даже присутствует в мире, который должен оставаться скрытым от людей, которого они не видят, но который почти так же реален, как дождь или метеориты. Потом все восстановилось.

– Мы можем с ним еще поработать… Что значит, он не вытягивает? Он уже получил по нашей градуировке примерно квалификацию Би-три… Я согласен, что по вашему табелю о рангах он уже вплотную подошел, а может, и перешагнул… Да кто же знает, что он понял в тех сеансах, которые мы ему вливали, а чего не разобрал? Это, друг мой, вовсе темная вода в облацех… Да, понимаю, это уровень управляющего группой предприятий, с заводами и людьми, или командира дивизии как минимум. Но тратить такие возможности на то, с чем может отлично справиться обычный солдафон… Хорошо, пусть не обычный. Но согласитесь, командир дивизии – это не воплощение таланта и высокого парения духа… Мы можем добиться с ним чего-то еще, я это чувствую. Я анализирую его день и ночь и, разумеется, готов за все отвечать.

Снова молчание. На этот раз картинка уплыла в сторону окончательно. Да в ней и не было уже ничего любопытного для Тома. Гораздо важнее было сохранить, так сказать, звуковое сопровождение, важно было понять, что говорит профессор.

– Пожалуй, если придерживаться вашего сравнения, он один может удерживать эту самую дивизию. То есть исполнять сразу множество функций, например командовать и поддерживать ее жизнеобеспечение, и угадывать действия противника, если таковой отыщется, и обеспечивать ее лояльность на каком-то другом, нами пока не познанном уровне… По сути, обычный генерал-майор на это не способен, у него куча вспомогательных служб и очень жесткие алгоритмы этих самых служб… А Извеков может в одиночку или почти без помощи…

Снова некоторое молчание. Теперь Том только слышал этот разговор, но почти не видел его. Тени какие-то перед глазами мелькали, но были они серыми, словно он разучился видеть даже краски.

– Нет, не так. Сражение, возможно, выиграет и обученный опытный генерал, но Извеков тянет на то, чтобы выигрывать кампанию, чтобы выигрывать войну… Если у вас есть сомнения, приезжайте, посмотрите его графики, они впечатляют!

«Дурацкий разговор, дурацкие сентенции», – подумал Том и вдруг вспомнил, что именно на решение вот таких военных – пороговых, на границе жизни и смерти – задач из двадцати шести, кажется, маршалов Наполеона сломались почти все, кроме еще троих, не считая императора. То есть только трое из всей блестящей команды военных талантов умели выигрывать кампанию или даже войну, заставляя противника сдаться. Том не стал вспоминать их фамилии – он и сам не очень-то понимал, откуда у него эти знания, но с этим теперь ему приходилось мириться.

Кстати, интересно: сам профессор лодировался? И если да, то в каких дисциплинах? Откуда у него такая чрезмерно расцвеченная для врача речь, уверенность и понимание того, что происходит с человеком, которого лодируют? Возможно, ничего очень уж страшного с Томом и не произошло. Просто сунут его на такую должностенку, как у этого мужика, и начнется какой-то новый этап его судьбы, его жизни, с новой службой и новыми, пока не вполне ясными ему обязанностями…

Нет, наоборот, от всего этого веяло угрозой! Никаких таких синекур или особо ответственных постов Тому не обещали. С ним поступят как с… мутантом, как с уродом, которого следует изучить, а потом, когда кто-то до чего-то догадается или просто защитит на нем диссертацию, Тома разрежут на кусочки, и на этом все будет кончено. Для него. Точно и совершенно недвусмысленно кончено.

Профессор еще что-то говорил, в его речи шли сплошные медицинские термины, но Том теперь их тоже неплохо понимал, особенно когда они касались церебрально-информационных аспектов или биологических отражений торсионных воздействий. И еще до того как это наваждение, этот полусон-полуявь завершился, Извеков уже понял, что теперь его заберут. Что на том конце линии, по которой разговаривал бородач, просто хотели выдержать некую интонацию вежливости, потому что и сам профессор, и его эксперименты, и его исследования были важны и нужны мекафам. Но решение уже было принято, и оно не обещало Тому ничего хорошего.

Он стряхнул свой, с позволения сказать, сон. С трудом, едва передвигая ноги, добрел до шкафчика, где держал одежду, в которой можно было разгуливать по пансионату. Даже для ранней осени это была уже не самая подходящая одежда – джинсы, пара футболок, высокие кроссовки, свитерок, чтобы не мерзнуть вечерами, если вдруг задует северный ветер, старый плащик, в котором он сюда приехал весной, и бейсболка. Но ничего другого у Тома все равно не было. Конечно, можно дойти до склада и разжиться вещичками посущественней, и даже, вероятно, найти свой вещмешок, в который удалось бы запихать еще чего-нибудь про запас, но… Все это грозило весьма недвусмысленными трудностями и осложнениями.

Извеков переоделся, потом вспомнил, что не принял душ, но махнул на это рукой. Все же зашел в ванную, сунул зубную щетку и пачку одноразовых бритвенных станочков в карман. «Жаль, нет ножа», – подумал Том. Но каким-нибудь ножом легко разжиться на кухне, что он и сделал, перед тем как выйти на улицу. Нож оказался фруктовый, с закругленным кончиком, но его можно было сделать острее. Еще, поразмыслив, Том украл стальную ложку. По солдатскому обычаю лучше было носить ложку с собой, мало ли что.

Во дворе пансионата он даже не пытался направиться к подъездным воротам, знал из разговоров, что каждый раз, когда кто-либо хотел выйти с территории, охранники звонили на главный пост в холле и спрашивали разрешения. Но Том слишком долго тут прожил, чтобы не знать, где находится вполне возможный для «самоволки» перелаз через этот кажущийся неприступным забор.

Перелезая, он чуть было не порвал джинсы, но лишь оцарапал через ткань ногу, и эта царапина, сама по себе пустяковая, как-то отрезвила его. Извеков больше не спал. Он готов был действовать. Он и действовал. Сразу свернул с привычной, ведущей к деревне тропы, проложенной многими обитателями пансионата, и углубился в кусты. Они тут были еще не очень густые, даже реденькие.

Неожиданно пошел дождь. С козырька бейсболки побежали капли, вода быстро промочила плащ и даже свитер на плечах. И все же Том сумел каким-то скрытым чутьем понять, что машина, которая откуда-то издалека, изрядно форсируя мотор, приблизилась к пансионату и замерла у ворот, а спустя пару минут взревела и въехала на территорию, – эта машина прибыла за ним. И ушел он, следовательно, вовремя.

– Не с собаками же они за мной погонятся, – сказал себе Том, чтобы взбодриться.

Хотя в этом уверенности тоже не было – могли и с собаками. Одно он знал точно: путь по дорогам закрыт; автобус, на котором он приехал сюда четыре месяца назад, привезет его прямо в карцер, или куда там помещают таких, каким теперь его считали.

Поэтому, злясь на себя и понимая, что выбора нет, Извеков направился в лес, чтобы уйти как можно дальше и как можно быстрее, чтобы остаться собой, а не подопытным кроликом.

Он оглянулся. Пансионат стоял на холме. Из лощины, по которой пробирался Том, его было неплохо видно между кустов. Но думать, чувствовать или как-то иначе тормозить Том не собирался. «Все это придет позднее, – подумал он, – а сейчас…» Он действовал и знал: это единственно правильное решение.

6

Знакомство, так сказать, произошло очень быстро и спокойно. Том вышагивал по какой-то странной тропке, похожей на звериную, оставив одну деревню сзади, а другую наметив достигнуть вечером, чтобы купить в магазине хлеба. Огурцов он наворовал предыдущим вечером и даже вымыл их в ручье, когда запасал воду в бутылке, оплетенной какой-то соломой. В бутылке когда-то было вино, носить ее за ручку было удобно. К тому же вырезать для нее пробочку из деревяшки было делом полуминты. Этой бутылкой Том гордился как самым важным своим приобретением, хотя, конечно, понимал, что главным в его ситуации был, разумеется, нож.