Самое гордое одиночество - Анна Богданова

Вообще, если говорить о внешности г-на Мнушкина, то собственными усилиями, если можно так выразиться, он «подгонял» ее под внешность великого поэта нашего – гениального и всенародно любимого Александра Сергеевича Пушкина. Что он только не делал, чтобы быть на него похожим! Даже на шестимесячную завивку ради этого сподобился! Мне Кронский рассказывал, что как-то совершенно случайно столкнулся с романистом в парикмахерской – «лучший человек нашего времени» пришел стрижку подправить, а навстречу ему Мнушкин из женского зала с колпаком на голове.

Одевался он соответственно – на голове цилиндр...

Как только увижу этот его цилиндр, мне сразу вспоминается наш с мамой поход в Нижнетагильский драматический театр (мы гостили на Урале у одной мамашиной подруги, когда я еще совсем ребенком была). Актеры из Магнитогорска давали шутку в одном действии А.П. Чехова «Медведь». Играли так вдохновенно – на полную катушку выкладывались! Я и думать обо всем забыла – на сцену смотрю, открыв рот, и вдруг артист, игравший Григория Степановича Смирнова, в творческом экстазе, напрочь забыв о том, что рядом с собой, на скамейку, минут пять назад свой цилиндр положил, как закричит: «Ах, как я зол! Так зол, что, кажется, весь свет стер бы в порошок... Даже дурно делается...» да как хлопнет по цилиндру – в зале хохот, на сцене пыль столбом, будто зажигалку бросили, партнерша чихает – короче, сорвалась шутка. А родительница моя, сотрясаясь от смеха, наклонилась и в ухо мне шепчет:

– И где только они эту шляпу откопали?!

Вот и я, как увижу г-на Мнушкина, всегда тем же вопросом мучаюсь – откуда, ну откуда он взял этот цилиндр? И кажется мне, что в нем столько же пыли, сколько в том, по которому магнитогорский актер хлопнул в порыве страстной игры своей.

Сразу доведу образ Маркела Маркеловича до конца, а то потом все детали растеряются и рассыплется Маркел Маркелович яко пепел.

Надо заметить, что цилиндр, помимо того, что придавал некоторое отдаленное сходство с величайшим поэтом всех времен и народов, добавлял низкорослому романисту добрых пятнадцать сантиметров плюс каблуки на ботинках сантиметров семь (никак не меньше), подбитые не одной набойкой, а пятью-шестью, причем последняя (та, что к земле-матушке ближе) – стальная. Так, если послышится цоканье лошадиных подков – наверняка г-н Мнушкин где-то рядом.

О лице сочинителя, которого время от времени мучает творческий кризис, можно сказать, что оно стремится, тянется, несется все куда-то вперед! Начиная от длинных бакенбардов, что торчат, словно бивни у слона, продолжая оттопыренной верхней губой и заканчивая длинным носом с выдающейся бородавкой.

– О, Марья Алексеевна! Мое почтение! Позвольте, позвольте вашу ручку облобызать! – Он схватил мою руку, уткнулся носом в запястье и, больно уколов своим недавно подстриженным кустиком, обслюнявил всю тыльную ее часть. – Ах, какая у вас кожа – истинный бархат, право же!

– Перестаньте, Маркел Маркелыч, в краску меня вводить! – Я выдернула руку и, спрятав ее в карман шубы, попыталась незаметно обтереть о носовой платок. – Здравствуй, Любочка! Как дела? Что нового?

– Ничего нового. Кабздецкий пьет беспробудно. Вот Маркел Маркелович новую главу привез.

– А что по почте не переслали?

– Ой! Марь Лексевна, не люблю я весь этот прогресс! Я уж лучше по старинке – так оно надежнее. – Я слышала, что Мнушкин вообще в начале своей литературной карьеры даже печатную машинку отвергал. Да что там машинку! Шариковыми ручками наотрез писать отказывался, а творил исключительно гусиными перьями, но после того, как однажды не уложился в срок и сдал роман не через три месяца, как было условлено, а лишь спустя год, плюнул на свои принципы и все же купил компьютер. Но Интернету не доверяет по сей день и сам привозит Любочке каждую неделю новую главу – «тепленькую еще».

– Вот, возьми, Маш, письмо. – Я хотела было убрать его в сумку, но Любочка обиженно проговорила: – Нет, интересно, а прочитать?! Мы тоже послушать хотим!

– Да, да, Марья Лексевна, уж извольте прочесть! Я в некотором смущении (а вдруг там что-то личное или гадость какая-нибудь?) вскрыла конверт и, взглянув на прыгающие буквы, принялась читать:

«Многоуважаемая Мария Алексеевна Корытникова, здравствуйте!

Пишет Вам тридцатипятилетний москвич, среднего роста, с русыми волосами, серыми глазами и шрамом на лбу, наповал сраженный Вашим талантом и «Записками»! Каждую Вашу книгу я ожидаю с большим нетерпением и трепетом, а купив новинку, буквально запоем проглатываю за ночь. Днем перечитываю еще раз, а потом переписываю разные понравившиеся фразы в общую толстую тетрадь.

Очень хотелось бы узнать, правда ли все то, о чем идет речь в ваших потрясающих романах? Или это художественный вымысел? Если же не художественный вымысел и Вы, как и Ваша подруга Икки, существуете на самом деле, умоляю, позвоните мне, пожалуйста, по телефону: 111-11-11 или 222-22-22 (в крайнем случае 333-33-33) и позовите Корнея (это меня Корнеем зовут, как Чуковского). Уверяю, с кем-нибудь из вас я мог бы соединить свою судьбу. Мне очень нравитесь Вы и Икки.

P.S. Кто больше, никак понять не могу, но знаю лишь одно, что ни Кронский, ни Влас, ни Овечкин, ни все остальные не стоят вашего мизинца.

С уважением».

Дата. Подпись.

– Ничего себе! – усмехнулась Любочка. – Ты ответишь ему?

– И что только стали позволять себе читатели?! – произнес г-н Мнушкин так, словно говорил: «Когда я жил в позапрошлом столетии, подобного безобразия со стороны читательской аудитории не наблюдалось!», и посмотрел на меня недобро как-то – во взгляде его проскользнула то ли зависть, потому что он ни разу не получал подобных писем от поклонниц (его романы читают в основном женщины), то ли ревность к этому самому Корнею (впрочем, мне, наверное, померещилось; поскольку я в настоящее время пишу об этом разрушительном чувстве, вот оно мне всюду и чудится. С чего бы Маркелу Маркеловичу меня ревновать?!). Скорее всего это была зависть.

– Маша! Ты непременно должна ответить этому, как его... Корнею! Нельзя бросаться и пренебрегать своими читателями! Именно от них зависит, будут ли продаваться твои книги! – настаивала Любочка.

– Но это возмутительно! – воскликнул г-н Мнушкин, и лицо его обратилось, хотя нет, не обратилось даже, а вознеслось к потолку. – Он ведь не столько талантом Марьи Алексеевны сражен, сколько имеет к ней, так сказать, личный интерес!

– Маша! Ответь!

– Хорошо, хорошо. Я, может, даже позвоню ему – он ведь указал целых три телефона, по которым с ним можно связаться.

– И не вздумайте!

– Это даже лучше! – успокоилась Любочка и, указав на стопку книг возле стола, сказала: – Вот твои авторские экземпляры.