Стихотворения. Проза - Мацуо Басё

<1693>

СЛОВО О ПРОЩАНИИ С КЕРИКУ496 I

Прошлой осенью сошлись ненадолго, но вот наступила пятая луна нового года, и сердца полнятся печалью при мысли о скорой разлуке. Однажды, предвидя близкое прощанье, он постучал в дверь моей хижины, и весь день провели мы в тихой беседе. Это вместилище дарований любит живопись и питает слабость к изящным речам.497 Однажды попытался я выяснить: «За что любят живопись?»498 — и он ответил: «За изящные речи». Спросил тогда: «А чем привлекают изящные речи?» Ответил: «Живописью». Получается — два дела освоив, применить их в одном. В самом деле, раз говорят: «Слишком многих талантов благородный человек стыдится»,499 — наверное, тот и достоин восхищения, кто, совершенствуясь в двух умениях, находит им одно применение! Если говорить о живописи, то в ней он — мой учитель. Если об изящных речах — то здесь он мой ученик. Однако в живописи учителя дух проникает в сокровенное, кончик кисти творит чудеса. Глубина и беспредельность этой живописи мне недоступны.

Мои же изящные речи подобны очагу летом и вееру зимой. Они противны людским устремлениям и не имеют пользы. Лишь в словах Сякуа500 и Сайгё, даже самых пустяковых, вроде бы случайно сорвавшихся с уст, есть много такого, что пленяет людские сердца. Кажется, и государь Готоба501 писал: «В их песнях есть истинное, есть и привкус печали». В словах государевых обретя опору, иди вперед по этой узкой тропке, не теряя ее из вида. А вот что писал об искусстве кисти Великий учитель с Южных гор502: «Не ищите «следы древних», ищите то, что искали они». «То же самое можно сказать и об изящных речах», — с этими словами я зажег фонарь, проводил гостя за калитку из хвороста, и мы расстались.

Конец лета Шестого года Гэнроку.

II

Человек, который, пройдя по дорогам Кисо, вернулся в родные края, называет себя Керику, он из рода Морикава. Спокон веков люди, имевшие склонность к изящным речам, взвалив на спину дорожный сундучок, надев грубые, ранящие ноги сандалии, прикрыв голову рваной шляпой для защиты от инея и росы, пускались в путь и бродили по разным провинциям, доводя душу до изнеможения и радуясь, когда им удавалось проникнуть в истину вещей. И вряд ли этому человеку было по душе путешествовать с длинным мечом, напоминающим о долге его перед господином, в сопровождении молодого телохранителя, который, в черном хаори с развевающимся по ветру длинным шлейфом, с копьем в руке, вышагивал бы позади вьючной лошади.

Цветы дерева сии,На них равняйся, шагаяПо дорогам Kисо.503

У бедных скитальцевТерпению должно учиться.О, мухи Кисо.

<1693>

В ДЕНЬ ВСТРЕЧИ ЗВЕЗД504 СОЖАЛЕЮ О ДОЖДЛИВОЙ ОСЕНИ

На седьмой день месяца Фумидзуки505 шестого года Гэнроку506 ночной ветер гонит по небу темные тучи, белопенные волны бьются о берег Серебряной реки, сваи Сорочьего моста уплыли, подхваченные потоком, у легкого листка ладьи сломаны весла,507 словом, ясно, что звезды наверняка лишились своего пристанища. «Такую ночь тем более обидно провести втуне» — с этой мыслью я зажигаю фонарь, и тут появляется человек, декламирующий стихи Хэндзе и Комати.508 Их взяв за тему, пытаюсь рассеять тоску звезд, застигнутых дождем. Басё от имени Комати:

Половодье.Звезды ночлег обрелиНа голых утесах.

Сампу от имени Хэндзе:

Бедной ткачихеСегодня лишь самый жестокийНе одолжит плаща.509

<1693>

О ЗАКРЫВАНИИ ВОРОТ510

Любострастие порицалось Конфуцием,511 да и Будда поместил его среди первых пяти заповедей,512 тем не менее в непредсказуемости этого неодолимого чувства так много пленительно-трогательного.513 Лежа под цветущей сливой где-нибудь на недоступной для чужих взоров горе Курабу, горе Мрака, неожиданно для самого себя пропитываешься чудесным ароматом, а если вдруг отлучится куда-нибудь страж, охраняющий заставу Людские взоры на холме Синобу, холме Тайных встреч, каких только не наделаешь глупостей! Известно немало случаев, когда человек, на ложе из волн соединивший рукава с дщерью рыбацкой,514 продавал свой дом и лишался жизни, но я бы скорее простил его, чем того, кто, достигнув старости, алчет долгого пути, сокрушает душу заботами о рисе и деньгах, не умея проникнуть в душу вещей.515 Мало кому суждено перевалить за седьмой десяток, расцвет же человеческой жизни приходится лет на двадцать с небольшим. Первая старость подобна сну одной ночи. Оставив же позади пять или шесть десятков, человек отвратительно дряхлеет, ночами его одолевает сон, по утрам же, едва поднявшись с ложа, какими вожделениями полнит он свои помыслы? Люди недалекие ко многому устремляются думами. Тот же, кто, приумножая мирскую суету,516 достигает успеха в одном-единственном мастерстве, обыкновенно превосходит других и в корыстолюбии. Сделав это мастерство своим главным занятием, он живет в мире, где правит демон наживы, сердце его ожесточается, все глубже вязнет он в топкой грязи, утрачивая надежду на спасение — должно быть, именно таких людей и имел в виду старец Южный цветок,517 говоря, что услада преклонных лет в том, чтобы избавиться от мыслей о прибыли и убыли, забыть о старости и молодости и обрести безмятежность-покой. Приходит гость, и текут бесполезные речи.518 Или же ты сам выходишь из дома и мешаешь другим в их повседневных трудах, что также достойно сожаления. Сунь Цзин519 запирал свою дверь, а Ду Улан520 держал на замке ворота — и что может быть лучше?.. Дружусь с одиночеством, в бедности вижу богатство, пятидесятилетний упрямец сам для себя предостережения пишет.

«Утренний лик».521И днем замка не снимаюС калитки своей.

<около 1693>

ОПЛАКИВАЯ МАЦУКУРА РАНРАНА522

Металл да кожа служат воину постелью, непоколебимая стойкость — вот к чему он стремится. Считается, что, когда естественность и воспитанность уравновешивают друг друга, человек становится благородным мужем.523 Для Мацукура Ранрана долг — это кости, верность — внутренности, учение Лаоцзы вошло в его душу, поэзия обретается где-то между печенью и легкими. Меня же свела с ним судьба, кажется, лет девятнадцать тому назад. Вот уже три года как одержим он был желанием оставить службу, и, идя по стопам древних мудрецов, удалиться в пещеры, но, обремененный престарелой матерью и связанный малолетними детьми, продолжал качаться на волнах этого мира. Однако, пребывая вне пределов хвалы и хулы, он подружился с ветром и облаками, и в этом году, вознамерившись полюбоваться луной на изголовье из волн у берегов Юи и Канадзава, на третий день второй декады срединного осеннего месяца524 взял в руки посох и направил стопы в Камакура, на обратном же пути занемог и в скором времени испустил последний вздох. Случилось это, если я не ошибаюсь, вечером двадцать седьмого дня того же месяца. Он ушел из мира, опередив семидесятилетнюю мать, снедаемый беспокойством за судьбу семилетнего сына. Он был в том возрасте, когда люди еще дорожат жизнью — ему не исполнилось и пятидесяти, и как, верно, печалился этот доблестный воин, который ради своего господина без всяких сожалений вспорол бы себе живот, какой обильной росой была покрыта трава его рукавов, поникшая под порывами безжалостного осеннего ветра…525 Друзья его горевали, даже вчуже представляя себе, каково было у него на душе в тот миг, когда пришел последний срок, когда же узнали они о том, в каком отчаянии мать, как кручинятся братья и сестры, — скорбь их сделалась столь велика, будто потеряли они самого близкого своего родственника. Помню, как в начале нынешнего года он, ведя за руку сына, пришел в мою хижину и попросил дать ребенку имя. Подумав, что у отрока такой же ясный взгляд, как у пятилетнего Оодзю,526 я, взяв знак Дзю, присоединил к нему знак «горный вихрь» — Ран,527 и получилось — Рандзю. Его радостное лицо и теперь стоит у меня перед глазами. Так уж заведено в мире, что и о человеке, не особенно близком, начинаешь тосковать, стоит ему покинуть этот мир: «но вот тебя нет, и сердце…»,528 а уж если расстаешься с тем, кто был связан с тобой долгими годами взаимной приязни, кого ты любил как отца, как сына, кто был для тебя все равно что собственная рука или нога, то при любом воспоминании о нем предаешься такой скорби, что на рукава ложится роса и кажется, еще немного — и закачается на волнах изголовье…529 Взяв в руки кисть, хочу запечатлеть на бумаге свои чувства, да только, видно, способности мои ничтожны, пытаюсь отыскать слова, но в груди теснит, и, облокотившись на скамеечку-под- локотник, я лишь смотрю и смотрю на ночное небо.530