Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча - Сесил Скотт Форестер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тем лучше.
– Готово, сэр. – Флаг-лейтенант протянул Хорнблауэру запечатанное письмо. Тот на миг помедлил, прежде чем сунуть его в карман, – ему казалось, что послание такому лицу требует более церемонного обращения.
– До свидания, капитан, – сказал Фостер, – и счастливого пути.
– Я приказал погрузить ваш багаж в коляску, сэр, – сообщил флаг-лейтенант по пути к воротам.
– Спасибо.
Перед воротами стояла всегдашняя толпа: носильщики, взволнованные жены, просто зеваки. Их внимание на короткое время приковала почтовая коляска с форейтором.
– Что ж, до свидания, сэр, и счастливого пути, – произнес флаг-лейтенант, отдавая узел.
Из-за ворот донесся такой знакомый голос:
– Горри! Горри!
Мария в чепце и шали стояла у входа с маленьким Горацио на руках.
– Это мои жена и сын, – резко проговорил Хорнблауэр. – До свидания, сэр.
Он прошел в ворота и через минуту уже прижимал Марию с сыном к груди.
– Горри, милый! Радость моя! – сказала Мария. – Ты вернулся! Вот наш сыночек – посмотри, как он вырос! Целыми днями бегает! Ну, птенчик, улыбнись папеньке.
Маленький Горацио на миг расцвел робкой улыбкой и тут же уткнулся лицом в Мариину грудь.
– И впрямь выглядит молодцом, – сказал Хорнблауэр. – А ты как себя чувствуешь, дорогая?
Он отступил на шаг и внимательно ее оглядел. Признаков беременности пока видно не было, разве что в выражении лица.
– Я вижу тебя и оживаю, – сказала Мария.
Мучительно было сознавать, что ее слова близки к истине. А еще мучительнее – думать том, что́ он должен произнести сейчас.
Мария, по-прежнему держа маленького Горацио, свободной рукой одернула его сюртук:
– Твоя одежда так плохо выглядит, Горри, милый. Сюртук весь мятый. Хотела бы я пройтись по нему утюгом.
– Дорогая… – начал Хорнблауэр.
Пришло время сообщить новость, но Мария его опередила.
– Знаю, – быстро сказала она. – Я видела, как твои вещи кладут в коляску. Ты уезжаешь.
– Боюсь, что да.
– В Лондон?
– Да.
– И даже на чуть-чуть не останешься со мной… с нами?
– Боюсь, что нет, дорогая.
Мария держалась с невероятным мужеством. Она подняла голову и твердо посмотрела на него, и только по дрожащим губам было понятно, что происходит у нее в душе.
– А потом, дорогой? – спросила Мария. Голос у нее тоже дрожал.
– Я надеюсь получить корабль. Вспомни, меня обещали сделать капитаном.
– Да! – Всего одно слово, надрывающая сердце безропотность.
Может быть, Мария отвлеклась по чистой случайности, но Хорнблауэр был склонен считать, что она сделала это мужественно и сознательно.
– Что тут у тебя? – спросила она, трогая его левую скулу подле уха. – Похоже на краску. Черную краску. Ты совсем о себе не заботился, дорогой.
– Скорее всего, краска, – согласился Хорнблауэр.
Он усилием воли сдержался, чтобы не уклониться от прилюдной ласки, и только мгновение спустя понял, что Мария увидела. И сразу его накрыло волной воспоминаний. Позапрошлой ночью он вместе с шайкой орущих безумцев ворвался на палубу «Фрелона». Он слышал, как тесак рассекает кость, как побежденные молят о пощаде, видел, как в заполненный людьми твиндек выстрелили девятью фунтами картечи. Все это было только позавчера, а сейчас перед ним ничего не ведающая Мария, и его ребенок, и толпа зевак под ясным английским солнцем. От одного мира до другого – только один шаг, но это бесконечно длинный шаг через бездонную пропасть.
– Горри, милый? – вопросительно проговорила Мария, вернув его к яви.
Она смотрела встревоженно, изучая мужа и страшась того, что́ видит; наверное, заново проживаемые чувства отразились на его лице. Пришло время улыбнуться.
– На «Принцессе» нелегко было помыться, – сказал он, вспоминая, как на кренящейся барже перед зеркалом оттирал краску скипидаром.
Мария потерла ему скулу носовым платком:
– Обязательно умойся, как только сможешь. У меня не оттирается.
– Да, дорогая.
Хорнблауэр понял, что она улыбается без прежнего смертельного напряжения. Теперь, когда Мария немного успокоилась, пришло время прощаться.
– До свиданья, дорогая, – мягко проговорил он.
– Да, милый.
За пять или шесть расставаний, пережитых после свадьбы, она хорошо усвоила урок, запомнила, что ее загадочный муж терпеть не может сантиментов даже наедине, а уж в присутствии посторонних – тем паче. Она поняла, что он порой замыкается и обижаться не надо, поскольку он сам потом будет жалеть о своей холодности. А главное, Мария усвоила, что она не значит ничего, ровно ничего – в сравнении с его долгом. Просить хоть о чем-нибудь ради себя и сына в ущерб долгу – значит получить суровый отказ, и она не может такого допустить, поскольку знает: мужу это будет еще больнее, чем ей.
До коляски было всего несколько шагов. Хорнблауэр поставил бесценный узел на сиденье, убедился, что багаж на месте, и вновь повернулся к жене и сыну:
– До свиданья, сынок.
Вновь наградой ему была улыбка, и вновь мальчик сразу спрятал лицо.
– До свиданья, дорогая. Я буду тебе писать.
Она подставила губы для поцелуя, но сдержалась, чтобы
