Графиня Де Шарни - Александр Дюма

В ответ на это Руже де Лиль, энтузиаст, влюбленный, патриот, заявил:

— Я!

И он поспешил выйти из залы.

Он не заставил себя долго ждать: за каких-нибудь полчаса все было готово, и слова и музыка; все, что было в душе молодого офицера, вылилось разом, все было безупречно, как античная статуя.

Руже де Лиль, запыхавшись после схватки с двумя противницами, двумя прекрасными сестрами — музыкой и поэзией, возвратился в залу, откинул волосы со лба, по которому струился пот, и сказал:

— Слушайте! Слушайте все!

Он был уверен в своей музе, благородный юноша!

Заслышав его слова, все повернулись в его сторону, одни — с бокалом в руке, другие — сжимая в своей руке трепещущую руку соседки.

Руже де Лиль начал:

Сыны отечества! ВпервыеСвободы нашей пробил час.Флаг ненавистной тиранииСегодня поднят против нас.Рев солдатни чужой терпеть ли,Когда застонут лес и луг,Когда нам приготовят петлиНа горе жен, детей, подруг?Сограждане! Наш батальон нас ждет!Вперед! Вперед!Пусть кровь нечистую на пашни враг прольет!

После первого куплета всех собравшихся охватила нервная дрожь.

У некоторых слушателей вырвались возгласы восхищения; однако другие жаждали услышать продолжение и потому сейчас же остановили их словами:

— Тише! Тише! Слушайте!

Руже продолжал с выражением возмущения:

Какие мятежи н смутыЗамыслила орда рабов?Суля нам кандалы и путы,Сонм королей к войне готов.Французы! Подлостям, изменеГнев противопоставим мы.Вернуть нас в рабство — преступленье,Мы не хотим былой тюрьмы.Сограждане!..

На сей раз Руже де Лилю не пришлось призывать на помощь хор; в едином порыве все грянули:

Наш батальон нас ждет!

Вперед! Вперед!

Пусть кровь нечистую на пашни враг прольет!

Он продолжал среди все возраставшего воодушевления:

Ужели чуждые законыНаемники навяжут нам?Французы! Стройтесь в батальоныПо селам и по городам.Господь! Ужель былое игоНам будет спины снова гнуть?Коварство, заговор, интригуСметем, торя к свободе путь.

Сто человек жадно ловили каждое слово и, прежде чем прозвучала последняя строка, закричали:

— Нет! Нет! Нет! — После чего дружно грянули:

Сограждане! Наш батальон нас ждет!Вперед! Вперед!Пусть кровь нечистую на пашни враг прольет!

Волнение слушателей дошло до предела, так что теперь Руже де Лиль был вынужден призвать их к тишине, чтобы пропеть четвертый куплет.

Его слушали в лихорадочном возбуждении.

Слова песни зазвучали угрожающе:

Назад, владыки и лакеи!Вам не убить отчизну-мать!За ваши низкие затеиОна вас будет проклинатьДрожите, слуги и тираны!Мы все — солдаты, как один,Нас не страшат ни смерть, ни раны,За смерть отца мстить будет сын!

— Да! Да! — подхватили все.

Отцы вытолкнули вперед сыновей, которые уже умели ходить, а матери подняли у себя над головами грудных детей.

Тогда Руже де Лиль заметил, что в его песне недостает одного куплета: ответа детей, хора будущих потомков, тех, кто еще не родился; и пока гости повторяли угрожающий припев, он задумался, обхватив голову руками; потом, среди шума, ропота, криков одобрения прозвучал только что сочиненный им куплет:

Все доблести отцов и дедовДостанутся в наследство намСвинца и пороха отведавРазделим славу пополамПример героев даст нам силы,И не колеблясь ни на миг,Мы или ляжем в их могилы,Иль отомстим врагу за них!

И сквозь придушенные рыдания матерей, воодушевленные крики отцов стало слышно, как чистые детские голоса запели хором:

Сограждане! Наш батальон нас ждет!Вперед! Вперед!Пусть кровь нечистую на пашни враг прольет!

— Все верно, — пробормотал кто-то из слушателей, но неужто нет прощения заблудшим?

— Погодите, погодите! — крикнул Руже де Лиль, — Вы сами увидите, что я не заслуживаю этого упрека.

Глубоко взволнованным голосом он пропел эту святую строфу, в которой — сама Франция: человечная, великая, щедрая, даже в гневе умеющая подняться на крыльях сострадания над собственным гневом:

Французы! Будьте благородны!Удар наш на удар готов,За то, чтоб были мы свободны,Не нужно лишних жертв и бед!

Рукоплескания не дали допеть автору до конца.

— Да! Да! — послышалось со всех сторон. — Будем милосердны, простим наших заблудших братьев, наших братьев-рабов, наших братьев, которых подгоняют против нас хлыстом и штыком!

— Да, — подтвердил Руже де Лиль, — простим их и будем к ним милосердны!

Лить кровь — для деспотов усладаИ заговоры затеватьНет, от зверей не жди пощады —Вмиг разорвут родную матьСограждане! Наш батальон нас ждет!

— Да! — дружно прокричали все. — Долой их!

Вперед! Вперед!Пусть кровь нечистую на пашни враг прольет!

— А теперь — на колени! — крикнул Руже де Лиль. — Становитесь все, кто тут есть, на колени!

Собравшиеся повиновались.

Руже де Лиль остался стоять один; он поставил одну ногу на стул, словно на первую ступень лестницы, ведущей к храму Свободы, и, простерев к небу руки, пропел последний куплет, воззвание к гению Франции:

Священная любовь к народу,Веди вперед и мощь нам дай!С тобой, бесценная свобода,Мы отстоим наш милый крайПобеда к нам придет и славаНа зовы боевой трубыВрага разбив добудем правоТворцами стать своей судьбы!

— Ну, Франция спасена! — молвил кто-то. И все как один собравшиеся грянули этот «De ргоfundis» деспотизм, этот «Magnificat»[38] свободы:

Сограждане! Наш батальон нас ждет!Вперед! Вперед!Пусть кровь нечистую на пашни враг прольет!

И всех вдруг охватила безудержная, безумная, пьянящая радость; все стали обниматься, девушки бросали букеты и венки к ногам поэта.

Тридцать восемь лет спустя он рассказал мне об этом великом дне, мне, юноше, пришедшему впервые в 1830 году послушать, как народ пел священный гимн, — и тридцать восемь лет спустя над головой поэта еще сиял ореол 1792 года.

И это было справедливо!

Как объяснить, что я, пока переписывал последние строфы этого гимна, почувствовал необычайное волнение? Как объяснить, что пока правой дрожащей рукой я пишу слова для детского хора или призыв к гению Франции, левой рукой я смахиваю слезу, готовую вот-вот упасть на бумагу?

А все потому, что «Марсельеза» — не просто военный клич, но призыв к братству; в ней — вся Франция, протягивающая руку помощи всем народам; она навсегда останется прощальным вздохом умирающей свободы и первым кличем свободы возрождающейся!

Каким же образом гимн, рожденный в Страсбурге под именем «Рейнской песни», неожиданно прогремел в сердце Франции под именем «Марсельезы»?

Об этом мы и поведаем нашим читателям.

Глава 23

ПЯТЬСОТ ЧЕЛОВЕК БАРБАРУ

28 июля, будто нарочно для того, чтобы дать повод к провозглашению отечества в опасности, в Париж был доставлен из Кобленца манифест.

Как мы уже рассказывали, это была бессмысленная бумага, составленная в угрожающих выражениях и, стало быть, оскорбительная для Франции.

Герцог Брауншвейгский, человек неглупый, считал этот манифест абсурдным; однако, кроме герцога, существовали еще короли коалиции; они получили готовый документ, составленный французским монархом, и навязали его своему генералу.