Графиня Де Шарни - Александр Дюма

— Что вы собираетесь делать?

— Подавить мятеж раз и навсегда.

— Ах, ваше величество, ваше величество! Значит, он был прав, когда говорил, что вы обречены.

— Кто?

— Человек, имя которого я не осмеливаюсь повторить, ваше величество; тот самый человек, который уже трижды имел честь с вами говорить.

— Молчите! — побледнев, вскрикнула королева. — Кто-то пытается заставить солгать этого дурного пророка!

— Ваше величество, боюсь, что вы заблуждаетесь.

— Так, по-вашему, они посмеют нас атаковать?

— Общественное мнение склоняется именно к этому.

— И они полагают, что им удастся сюда ворваться силой, как двадцатого июня?

— Тюильри — не крепость.

— Нет; однако если вы соблаговолите пройти за мной, господин Жильбер, я вам покажу, что некоторое время нам удастся продержаться.

— Мой долг — следовать за вами, ваше величество, — с поклоном отвечал Жильбер.

— Ну, так идемте! — приказала королева. Она подвела Жильбера к центральному окну, тому самому, что выходит на площадь Карусели, откуда открывался вид не на обширный двор, который простирается сегодня вдоль всего фасада дворца, а на три небольших внутренних дворика, отгороженных стенами, которые существовали в те времена; дворы носили следующие названия: перед павильоном Флоры — двор Принцев, центральный — двор Тюильри, а тот, что граничит в наши дни с улицей Риволи, — Швейцарский дворик.

— Взгляните! — молвила она.

Жильбер увидел, что стены усеяны узкими бойницами и могли бы служить первой линией укреплений гарнизону, который через эти бойницы расстреливал бы народ.

Когда эта линия укреплений будет захвачена, гарнизон переместится не только в Тюильрийский дворец, все двери которого выходят во двор, но и в расположенные под углом флигели; таким образом, если бы патриоты ворвались во двор, они были бы обстреляны с трех сторон.

— Что вы на это скажете, сударь? — спросила королева. — Стали бы вы теперь советовать господину Барбару и пятистам его марсельцам ввязываться в это дело?

— Если бы я мог надеяться, что мой совет будет услышан этими фанатиками, я предпринял бы такую же попытку, какую предпринимаю, разговаривая с вами, ваше величество. Я пришел просить вас не ждать нападения; их я попросил бы не нападать.

— А они, по всей вероятности, не стали бы вас слушать и поступили бы по-своему?

— Как и вы поступите по-своему, ваше величество. Увы! В этом — несчастье всех людей: они постоянно просят дать им совет, чтобы потом не следовать ему.

— Господин Жильбер! — улыбнулась в ответ королева. — Вы забываете, что я не просила у вас совета, который вы изволили мне дать…

— Вы правы, ваше величество, — делая шаг назад, кивнул Жильбер.

— Из чего следует, — продолжала королева, протягивая доктору руку, — что мы вдвойне вам за него признательны.

Едва заметная улыбка сомнения промелькнула на губах Жильбера.

В эту минуту тяжелые, груженные брусьями тележки стали открыто заезжать во дворы Тюйльрийского дворца, где их встречали люди, в которых, несмотря на одежду буржуа, угадывались военные.

Они стали распиливать эти брусья на доски длиной в шесть футов и в три дюйма толщиной.

— Вы знаете, кто эти люди? — спросила королева.

— Солдаты инженерных войск, как мне кажется, — отвечал Жильбер.

— Да, сударь; они собираются, как видите, забаррикадировать окна, оставив лишь бойницы для ведения огня.

Жильбер печально посмотрел на королеву.

— Что с вами, сударь? — удивилась Мария-Антуанетта.

— Мне от всей души жаль, ваше величество, что вы напрягаете вашу память, запоминая подобные слова, а также утруждаете себя их произнесением.

— Что же делать, сударь! — отвечала королева. — Бывают такие обстоятельства, когда женщины вынуждены стать мужчинами: это когда мужчины…

Королева умолкла.

— Впрочем, на сей раз, — продолжала королева, заканчивая не фразу, а свою мысль, — на сей раз король решился.

— Ваше величество! — воскликнул Жильбер. — С той минуты, как вы решились на эту ужасную крайность, веря, что в атом ваше спасение, я, по крайней мере, надеюсь, что вы позаботились о подступах ко дворцу: так, например. Луврская галерея…

— О, вы и в самом деле подаете мне прекрасную мысль… Идемте, сударь; я хочу убедиться в том, что мой приказ исполняется.

Королева провела Жильбера через апартаменты и подвела к двери павильона Флоры, которая выходит в картинную галерею.

Распахнув дверь, Жильбер увидел, как солдаты закладывают вход стеной в двадцать футов в ширину.

— Вот видите! — молвила королева. Обращаясь к офицеру, руководившему работами, она продолжала:

— Как продвигается дело, господин д'Эрвили?

— Пусть только бунтовщики дадут нам еще сутки, ваше величество, и мы будем готовы.

— Как вы полагаете, доктор Жильбер, дадут они нам еще сутки? — спросила королева у доктора.

— Если что-нибудь и произойдет, ваше величество, то не раньше десятого августа.

— Десятого? В пятницу? Неудачный день для мятежа, сударь! Я-то думала, что у бунтовщиков достанет ума остановить свой выбор на воскресенье.

Она прошла вперед, Жильбер последовал за ней. Выходя из галереи, они встретили господина в офицерском мундире.

— Ну что, господин Мандэ, — спросила королева, — вы решили, какова будет диспозиция?

— Да, ваше величество, — отвечал главнокомандующий, окинув Жильбера беспокойным взглядом.

— О, вы можете говорить открыто, — поспешила успокоить его королева, — этот господин — наш друг. Поворотившись к Жильберу, она прибавила:

— Не правда ли, доктор?

— Да, ваше величество, — кивнул Жильбер, — один из самых преданных ваших друзей!

— Это другое дело… — заметил Мандэ. — Один отряд национальных гвардейцев будет размещен в ратуше, другой — на Новом мосту; они пропустят мятежников, и пока люди господина д'Эрвили и швейцарцы господина Майярдо будут отражать их атаку, мои отряды отрежут мятежникам пути к отступлению и ударят с тыла.

— Вот видите, сударь, — обратилась королева к доктору, — что десятое августа — это вам не двадцатое июня.

— Увы, ваше величество, — я, признаться, беспокоюсь, — отозвался Жильбер.

— За нас? За нас? — настаивала королева.

— Ваше величество! — воскликнул Жильбер. — Я уже говорил вам: насколько я не одобрял Варенн…

— Настолько вы советуете Гайон!.. У вас есть еще немного времени, чтобы спуститься со мною вниз, господин Жильбер?

— Разумеется, ваше величество.

— Тогда идемте!

Королева стала спускаться по неширокой винтовой лестнице в первый этаж дворца.

Первый этаж был превращен в настоящий лагерь, лагерь укрепленный и охраняемый швейцарцами; все окна там уже были, по выражению королевы, «забаррикадированы».

Королева подошла к полковнику.

— Ну, господин Майярдо, — проговорила она, — что вы можете сказать о своих людях?

— Они, как и я, готовы умереть за ваше величество.

— Будут ли они нас защищать до конца?

— Если они начнут стрельбу, ваше величество, они не прекратят ее вплоть до письменного распоряжения короля.

— Слышите, сударь? За пределами дворца нас окружают враги; но во дворце нам преданы все до единого.

— Это меня утешает, ваше величество; однако этого недостаточно.

— Знаете, доктор, вы слишком мрачно смотрите на вещи.

— Ваше величество показали мне все, что хотели; позволите ли вы мне проводить вас в ваши покои?

— Охотно, доктор; как я устала! Дайте руку!

Жильбер склонил голову перед оказанной ему величайшей милостью, редко оказываемой королевой даже самым близким людям, особенно с тех пор, как случилось несчастье.

Он проводил ее до спальни.

Войдя в свою комнату, Мария-Антуанетта упала в кресло.

Жильбер опустился перед ней на одно колено.

— Ваше величество! — промолвил он. — Во имя вашего августейшего супруга, во имя ваших дорогих детей, ради вашей собственной безопасности в последний раз заклинаю вас воспользоваться имеющейся в ваших руках силой не для сражения, а для побега!

— Сударь! — отвечала королева. — С четырнадцатого июля я мечтаю о том, чтобы король за себя отомстил; настала решительная минута, так нам, во всяком случае, кажется: мы спасем монархию или похороним ее под развалинами Тюильри.

— Неужели ничто не может заставить вас отказаться от этого рокового решения?

— Ничто.

С этими словами королева протянула Жильберу руку для поцелуя, в то же время знаком приказывая ему встать.

Жильбер почтительно коснулся губами руки королевы и, поднимаясь, проговорил:

— Ваше величество! Позвольте мне написать несколько слов; дело представляется мне настолько срочным, что я не хотел бы терять ни минуты.