Лукреция Борджиа. Лолита Возрождения - Наталья Павлищева

– Завтра тебе предстоит встретиться с советом кардиналов. – Чезаре говорил об этом так, словно это мелочь. Лукреция тихо ахнула. Брат протянул ей лист: – Посмотри, я написал, что ты должна сказать.

Дрожащие пальцы приняли лист. Чезаре внимательно наблюдал, как сестра читает написанное. Голова Лукреции склонялась все ниже, а из глаз закапали горькие слезы.

– Перестань плакать.

– Чезаре… это его ребенок…

– Чей?!

– Это ребенок Джованни, мы были близки перед его отъездом. А с Педро Кальдесом были вместе много позже…

– Не смей! Слышишь, не смей! Сфорца больше нет в твоей жизни. Я скорее соглашусь, что ребенок Педро, чем этого слизняка.

Он взволнованно ходил из угла в угол, потом пообещал:

– Я приеду завтра утром. Будешь готова?

Лукреция только кивнула.

Недовольный переживаниями матери, ребенок сильно толкался внутри, словно протестуя, что мать так обходится с отцом.

Ночью Лукреция почти не спала, но стоило смежить веки, как приснился Джованни Сфорца. Приблизившись к ее постели, муж наклонился и закричал прямо в лицо:

– Ты решила мне отомстить?! Ты мне так мстишь?!

Лукреция во сне пыталась оттолкнуть его руками и, закричав, села. К ней бросилась Пантецилия:

– Что, госпожа, схватки?!

Женщина оглядывалась вокруг, тяжело дыша.

– Где он?

– Кто?

– Мой муж.

– Не знаю. Наверное, в Пезаро…

– Он не приходил сюда?

– Да нет же, мы одни.

– Приснилось…

Но облегчения не было, снова билось внутри дитя, снова сжимало сердце.

До самого утра Лукреция просто лежала с открытыми глазами, глядя в темноту.

Она не любила Джованни, а он не сделал ничего, чтобы это случилось. Первые дни даже не смотрел в ее сторону. От Лукреции не укрылось внимание к их разговорам со стороны кардинала Асканио, умная девушка поняла, с чего вдруг муж стал внимателен. Это так оскорбительно – знать, что с тобой беседуют и на тебя обращают внимание только по чьему-то приказу.

Тогда она как-то нечаянно познала любовь с братом. Чезаре был великолепным любовником, наверняка одним из лучших в Риме. Когда с Джованни все же дошло дело до постели, он показался Лукреции неумелым и бесчувственным. Выдержать конкуренцию с Чезаре Джованни Сфорца, конечно, не мог, да и не пытался. Он не спрашивал, кто научил Лукрецию любви, просто делал свое дело, не обращая внимания на нее саму.

Но она очень старалась стать настоящей графиней Пезаро. Так же терпеливо, как вначале его невнимание, теперь сносила одиночество, отсутствие каких-либо писем, потом его требования теплого местечка и нежелание выбирать между Сфорца и Борджиа, когда пришлось.

Именно тогда они снова стали совсем чужими – она была Борджиа до мозга костей, а он метался, из-за слабости характера не решаясь сделать окончательный выбор. И все-таки, когда Джованни снова приехал в Рим, они пытались снова наладить отношения, вдвоем пытались. Однако мысли и чувства развели их уже очень далеко, потом она спасала Джованни, а оказалось, что все это происки Чезаре.

А потом Педро тайно привез ей письмо от мужа, предложившего выбор: или он и семья, или Борджиа. Если бы он просто позвал в Пезаро ради сохранения брака, Лукреция уехала бы, но Джованни требовал прилюдно отказаться от семьи, от имени Борджиа! И ничего не обещал взамен. Лукреция выбрала семью и сейчас думала о том, что таким образом перечеркнула саму возможность семьи для еще не родившегося малыша. Его заберут сразу после рождения и отдадут на воспитание чужим людям, причем, зная отца и брата, Лукреция понимала, что ей не скажут, кому именно.

Но вернуться в Пезаро означало бы бедность (Папа никогда не простил бы отказ дочери от его имени), невнимание мужа, снова одиночество. Приезд жены в Пезаро и ее публичное заявление нужно Джованни Сфорца только для самоутверждения, сама жена ему не очень нужна. Чем больше Лукреция об этом думала, тем ясней понимала, что поступила правильно. С Джованни у нее не было будущего, любовь так и не родилась ни с ее, ни с его стороны. Жить с нелюбимым и нелюбящим супругом далеко от дорогих ей людей для Лукреции смерти подобно.

Значит, развод, значит, завтра она должна твердо произнести речь, заготовленную Чезаре, и смотреть в глаза кардиналам твердо и решительно.

Утром под глазами Лукреции легли синие круги, и без того тонкая кожа стала совсем прозрачной. Чезаре заглянул в лицо сестре:

– Ты в состоянии ехать и говорить там?

– Да.

Она молчала все время, пока ехали, молчала, пока шли коридорами Ватикана, молча сделала знак, что с ней все в порядке, когда он перед дверью еще раз поинтересовался ее самочувствием.

И вот перед смущенными кардиналами предстала худенькая, бледная девочка, правда, одетая в платье из красного бархата, щедро расшитое золотом с большими оборками. Платье явно велико, но это выглядело так, словно Лукреция сильно похудела. Кардиналы старались не смотреть на бедную девушку, совестно разглядывать ту, что так страдает.

Нежный облик, бледное, совсем юное лицо, детское выражение обиды на нем, как этим умудренным жизнью людям было жалко тоненькую девочку, как хотелось защитить ее. Многие прекрасно помнили совершенно неприличное поведение ее супруга в первые дни после свадьбы. Тогда никто не мог понять, почему этот мужлан не желает замечать почти умоляющего взгляда своей юной жены.

Ребенок сильно толкнулся внутри, у Лукреции даже закружилась голова, перехватило дыхание. Показалось, что вот-вот родит. Она постаралась дышать глубже и успокоиться. Тихо, мой хороший, тихо, потерпи немного, мысленно уговаривала она свое дитя. Ей стало до боли жалко себя и не родившегося ребенка. Джованни знал о том, что она беременна, но не поверил или не захотел поверить. Значит, они не нужны графу Пезаро?

Вдруг она вскинула головку: ну что ж, если они не нужны, то и его жалеть нечего. В голубых глазах блеснули слезинки.

Чезаре пришел в ужас, услышав первые слова ее речи. Нет, Лукреция послушно выучила все, что он написал, но говорить стала от души и… почему-то на латыни. Строгие слова из уст юной дочери понтифика, которая казалась совсем девочкой, тяжелое бархатное платье, заметно большего, чем нужно, размера, только подчеркивавшее ее хрупкость, припухшие, видимо, от слез веки, синие вены, просвечивающие сквозь тонкую кожу, золотистые волосы и полные слез голубые глаза – разве можно было не поверить в такую невинность?

Лукреция молила дать ей возможность найти другого мужа, с которым она могла бы найти женское счастье, родить детей и быть прекрасной матерью. Эти слова юная женщина произносила от души, ей действительно хотелось удачно выйти замуж и быть хорошей матерью. В ее голосе была искренняя горечь, горечь из-за того, что она не сможет сама тетешкать ребенка, бьющегося внутри ее, что не сможет протянуть его, только родившегося, отцу, подарить малышу свою любовь и любовь своих родных.

Может, поэтому ее голос звучал особенно проникновенно, настолько, что пожилые кардиналы не раз смахнули слезинки из глаз и горестно вздохнули. Лукрецию не стали долго мучить, переспросили, действительно ли она так желает развода. В этот последний миг она вынуждена была собрать все свое мужество, но не потому, что сомневалась, а потому, что дитя толкнулось особенно сильно.

Голубые глаза глянули прямо и твердо:

– Да.

Ее объявили девственницей и потребовали от Джованни Сфорца признать это.

И все же состояние Лукреции не укрылось кое от кого из молодых кардиналов. Сама она укрылась в монастыре Сан Систо, а по Риму пополз слух о ее беременности.

Тусклое утро с моросившим дождиком было сродни настроению людей. Кардиналы и епископы, собравшиеся во дворце Пезаро на заседание, меньше всего хотели бы на нем присутствовать, но отказаться значило бы поставить под угрозу не только свое положение, но и саму жизнь. Нет уж, пусть этот глупый Джованни Сфорца расплачивается сам, если не сумел обрюхатить супругу за время брака. Богословов даже зло брало на нелепого родственника Лодовико Моро, нечего сваливать на неспособность Лукреции родить ребенка, сумел же ее обрюхатить кто-то другой?

Настроение было мерзким не только от понимания, что они должны засвидетельствовать несправедливость, но и от того, что каждый чувствовал себя дураком, потому что в угоду Папе называл черное белым и наоборот.

Джованни Сфорца должен подписать документ, присланный Асканио Сфорца, в этом документе была мерзкая фраза, что Лукреция даже в браке с графом Пезаро осталась «virgo intacta» (девственницей). Это фактически означало признание Джованни импотентом, потому что спать в одной постели с красивой молодой женщиной, к тому же обладая правами супруга, и не тронуть ее нормальный мужчина просто не мог.

Сам граф Пезаро вошел в помещение быстрым шагом, мрачный и поникший, приветствовал всех, ни на кого отдельно не глядя, и, не дожидаясь вопросов, произнес фразу, заготовленную для него Лодовико Моро. Дядя несчастного постарался, он составил короткую речь Джованни так, чтобы она была как можно менее оскорбительной для самого графа и давала как можно больше свободы действиям его мучителей.