Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке - Антонова Саша

Ах Марианна, ах мерзавка, он же женатый мужчина! Мало ли что было до свадьбы?! Мало ли на каких сеновалах он тебя валял?! Это еще не повод, чтобы пялиться вот таким беззастенчивым взглядом!

— Кхе… Боюсь, сын мой, тебе не найти таким путем стрелявшего из арбалета, — сказал отец Бонифаций вкрадчивым голосом. — Все в замке знали о том, что у Изабеллы сегодня званный ужин. Все знали о приглашении. Все знали, что вы пойдете через рыцарский зал: другого пути все равно нет… Кхе. Вот… Боюсь, сын мой, что ты в заблуждении. Старые арбалеты иногда стреляют совершенно случайно, от толчка, от поломки механизма или еще от чего…

Придворные дружно вздохнули. Изабелла с одобрением посмотрела на святого отца и откинулась на спинку кресла. Хендрик в задумчивости тер подбородок, его ловушка не удалась, никто из обитателей замка не выдал себя. Над столом висела пелена неловкости и подозрительности. Ужин Изабеллы был безнадежно испорчен.

— Где же шут? — сделала вдова последнюю попытку завершить пир на подобающей ноте. — Варкоч! Исполни какую-нибудь балладу!

Варкоч с готовностью выскочил на середину зала, скорчил смешную рожу, перебрал струны лютни и объявил:

— Баллада о победителе!

Дамы поерзали на креслах, устраиваясь поудобней. Кавалеры запаслись бокалами с вином. Я спохватилась и опустила глаза в пол. Шут дождался тишины и запел. Но не было это песней, а скорее было речитативом в сопровождении тихой музыки. И пробрала меня дрожь, и застыли дамы в неподвижности, и забыли кавалеры о вине.

БАЛЛАДА О ПОБЕДИТЕЛЕ

Слышишь? Это знамена хлопают на ветру.

Слышишь? Это солдаты стучат палашами о щиты и кричат: «Хоррэй! Хоррэй!», чтобы устрашить неприятеля.

Слышишь? Это летят комья земли из-под копыт боевых коней, несущихся во весь опор к стенам крепости.

Сейчас они сметут жалкое ополчение защитников, проломят ворота и ворвутся на улицы города.

И начнется самое интересное.

Ты слышишь, как они вламываются в дома и крушат утварь?

Ты слышишь, с каким хрустом вонзается топор в спину старика?

Ты слышишь, как кричит женщина?

Чтобы женщина не кричала, ей надо заткнуть рот.

Чем заткнуть рот женщине?

Фатой.

Покидая завоеванный город, прихвати с собой трофей.

А женщине скажи, что ты ее похитил, как нетерпеливый супруг.

Чем солдат-победитель хуже законного мужа?

Ты говоришь, браки совершаются на небесах?

Ложь.

Вздохи при луне и мадригалы под балконом заканчиваются освященным церковью изнасилованием.

Чем отличаются солдаты от мужей, которые набрасываются на беззащитных жен в собственных альковах?

И те и другие лишь утоляют похоть.

Первые называют это правом победителя.

Вторые — супружеским долгом.

Деловито и равнодушно, будто забивая гвозди, они терзают женские тела, нимало не заботясь о тех муках и боли, что доставляют им.

Что им слезы унижения и обиды?

Что им стыд и отвращение?

Знай, пыхтят, мнут, кусают.

Что им — храпящим после плотских утех — бессонные ночи женщин?

Что им за дело до кровоточащих сердец, которые со временем покрывают рубцы равнодушия?

Блажь.

Рыцарский турнир за благосклонный взгляд прекрасной дамы после венца оборачивается рабством в постели.

Мокрые губы, жадные руки и жестокое колено зажимают девичье тело на шерстяном одеяле и используют его для выполнения супружеского долга.

Завоеванные женщины безропотно сносят потные ладони и рев удовлетворенного быка-производителя в момент зачатия.

И что останется от глупых признаний, краски смущения и вмятин зубов на кулаках, искусанных от сдерживаемых порывов?

И что останется от растрепанных букетов полевых цветов, заброшенных на балкон?

Что останется от неумелого бренчания на лютне, от признаний при луне?

Мираж.

И останутся воспоминания.

Останется тоска по непрожитым балладам.

Тоска по потерянному прошлому и не обретенному будущему.

Чем же законные мужья лучше солдат?

Они такие же победители, после которых остаются выжженные тела и изнасилованные души.

Чем солдат хуже супруга?

Солдаты хотя бы честны в своих намерениях: они не поют серенад и не обещают любви.

Чем заткнуть рот побежденной женщине?

Фатой.

Варкоч придержал струны. В смущенной тишине нарядной залы всхлипнули дамы. Изабелла оглянулась на отца Бонифация в полной растерянности. Тот был поглощен изучением ногтей на правой руке. Хендрик смотрел на шута в глубокой задумчивости, смотрел на него и как будто не видел.

Магнус всхрапнул и разлепил глаза.

— Что? Десерта не будет? — Он шумно высморкался в скатерть. — Хендрик, сколько можно киснуть на бабских посиделках? Поехали на охоту, а? На оленя! Я знаю такие места!..

— О! Какая чудесная мысль! — воскликнула Изабелла, оправившись от растерянности. — Охота — это так весело!

И голоса придворных вторили ее словам…

Я улыбнулась шуту и поманила его пальцем. Приблизившись, Варкоч отвесил глумливый поклон. Я выбрала самое красивое яблоко из вазы, что стояла передо мной, и подала ему. Он расплылся в глупой ухмылке и чуть заметно подмигнул, прекрасно понимая, за что я его поблагодарила.

Варкоч вонзил зубы в сочную мякоть, откусил кусок, прожевал и проглотил его с обычными для шута ужимками. Открыл рот для второго укуса, и вдруг его лицо побелело, он захрипел, выронил яблоко и повалился на пол. Тело его несколько раз дернулось и затихло. Глаза остекленели, а изо рта пролилась струйка слюны.

— А-а-а!!! — вонзился в уши визг Изабеллы.

Да, вонзился визг…

Маркграф втолкнул меня в розовую опочивальню, прижал к стене и сжал горло пальцами. У меня перехватило дыхание то ли от нехватки воздуха, то ли от вида его бешеных глаз.

— Это ты?! Это ты его отравила?! Ты — ведьма! Кто тебя подослал?! Кто стрелял из арбалета?! Куда ты бежала?! С кем ты говорила?! Что ты задумала?!

Я хрипела, совсем как Варкоч перед смертью. В голове все плыло и звенели погребальные колокола. Хендрик внезапно разжал пальцы, и я сползла на пол, держась за горло и кашляя. Он плеснул водой, и я чуть не захлебнулась.

— Ну, говори! — Маркграф приблизил сведенное яростью лицо и тряхнул так, что я ударилась затылком о стену.

— Я… Я… Яблоко предназначалось мне, — прохрипела я из последних сил.

Он как-то разом обмяк и опустился на пол рядом. Я тихо плакала от жалости к себе и обиды на весь мир, совсем позабыв, что уже выплакала все слезы по дороге в Грюнштайн.

— Прости… — тихо сказал он.

А во мне поднялась такая волна злости и отчаяния, что я, путаясь в подоле ненавистного желтого платья и цепляясь за неровную поверхность резных панелей стены, встала во весь рост и срывающимся от ярости голосом сказала:

— Я — слабая женщина, я — жалкий трофей солдата-победителя. Но что это за победитель, который прячется за женщину?! Я не буду больше тенью Агнес, я не жалею быть привидением! Я лучше продам душу дьяволу, чем буду лицедействовать в этом балагане! И не нужна мне никакая награда! И не хочу я никаких платьев и драгоценностей!

Под конец я уже орала.

Хендрик сидел на полу и с интересом слушал мою гневную речь. А я, злясь от того, что все мои слова падают в черную пропасть его равнодушия, стала срывать с себя серьги, ожерелье и обручальное кольцо и метать в него.

— Прекрати сейчас же! — он поднялся с пола и притянул меня к себе. В его глазах светился знакомый огонек похоти, который я уже видела в рыцарском зале.

— Хендрик, — сказала я внезапно севшим голосом, первый раз назвав его по имени, но мне было не до придворного этикета. — Хендрик, это не то кольцо.

Я никак не могла стянуть с пальца обручальное кольцо.

Он переменился в лице и опрометью выскочил из опочивальни, крича на ходу:

— Гунда, никуда не уходи! Никого не впускай!

— А, и не уйду, — проворчала она, заходя в комнату. — А, и не впущу. И тебя, глупый мальчишка, не впущу… — Она покачала головой, с осуждением рассматривая облитое водой желтое платье и разбросанные по полу драгоценности. — Ведьма, как есть ведьма… И где он только тебя нашел?! Так с маркграфом разговаривать… Другую бы просто убил.

Выполняя распоряжение хозяина, она заперла дверь на замок, а тяжелый ключ повесила на кольцо у пояса.