Краса гарема - Елена Арсеньева

– Извольте объяснить, что вы имели в виду!

– Нет, это вы извольте объясниться! – в отчаянии вскричал Казанцев, уже позабывший о своих не делающих ему чести размышлениях и не сомневавшийся, что все дело с розыском похищенных дам вполне бы уладилось, кабы загадочный ремонтер остался в руках Охотникова. – Я видел, как ловко вы связали Сермяжного! Вы приготовили веревку заранее – значит, он чем-то вызвал ваше подозрение. И так вдруг выпустить из рук… и даже не сделать попытки схватить?!

– Ты меня, Александр Петрович, в чем упрекаешь, в глупости, что ли? – усмехнулся Охотников, и Казанцев осекся, потому что вовсе не в глупости, а в неловкости или слабости, а может, даже и в трусости намеревался обвинить друга…

– А мне показалось, что вы сделали это нарочно… – пробормотал Свейский и покраснел, словно устыдившись своего предположения.

– Разумеется, нарочно! – хладнокровно кивнул Охотников. – Я понял об этом господине все, что мне было нужно, а ваше внезапное восклицание, Петр Васильевич, довершило мои подозрения. Я растолкую свой поступок, но прежде всего вы объясните собственные слова относительно того, что Сермяжный замешан в похищении женщин.

– Не только Сермяжный, но и дядюшка Марьи Романовны, вернее, дядюшка ее покойного супруга, Нил Нилыч Порошин. Теперь он, как я уже говорил, полный хозяин в Любавинове и встретил меня прямо в вилы. Проявил крайнее негостеприимство: ни крыши над головой, ни обеда или хотя бы чаю не предложил, так что все это время дневал и ночевал я в своем экипаже, питаясь тем, чем снабдила меня в изобилии моя обожаемая и весьма предусмотрительная Анюта. Ни о каком мирном улаживании наших споров Нил Нилыч по-прежнему и слышать не желал, а когда я сослался на совсем иные воззрения истинной хозяйки Любавинова, Марьи Романовны, он только ухмыльнулся сардонически и сказал, что Марья Романовна далеко, а он близко, и с моей стороны неразумно возлагать надежды на человека, которого сейчас не просто нет на месте, но и вовсе неведомо, воротится ли он. Тут я насторожился, потому что, само собой, ни словом не обмолвливался Нилу Нилычу об исчезновении госпожи Любавиновой. А известие из N получить так скоро он не мог, если только сие не доставила ему предательница горничная… Вопросов никаких я господину Порошину предусмотрительно не задавал, дабы не насторожить его. Напротив, прикинулся покладистым простаком, начал вести разговоры вокруг да около нашей с супругою возможной уступки и, как бы между прочим, попросил позволения еще раз взглянуть на спорные участки земли. На мое счастье, Нил Нилыч был занят срочными счетами и выбрал мне в провожатые, как он полагал, человека самого никчемного и немощного – хромого калеку с изувеченным лицом и косноязычной, невнятной речью. Поступив так, Порошин совершил большую ошибку, потому что человек сей оказался солдатом, который вернулся в Любавиново после тяжелого ранения. Причем ранили его в том самом сражении, где погиб майор Любавинов, под началом коего этот солдат служил. Оттого он был принят Марьей Романовной с почетом и уважением. Сей малый – зовут его Данилою – хозяйке своей очень предан, и, лишь только я начал его с волнением о ней расспрашивать, он не замедлил поделиться со мной собственной тревогою. С его слов я узнал, что горничная Лукерья в Любавиново не возвращалась. Нил Нилыч, прежде ее домогавшийся и волком смотревший на хозяйку, которая оберегала невинность своих девушек от его похотливости, отыскал себе другую утеху. Вообще, как я понял, только строгость госпожи прежде удерживала Порошина в приличных рамках, а теперь он распоясался так, что и девки, и их женихи, и отцы-матери только что криком не кричат. Нравы в поместье воцарились прямо-таки феодальные. Один из отцов оскорбленного Нилом Нилычем семейства как-то бросил в сердцах: скорей бы воротилась барыня, люди ей всем миром в ноги кинутся и попросят не доверять более управление жестокосердному наместнику. В ответ на это смелого человека погнали на скотный двор с приказанием, чтоб пороли храбреца нещадно, а Нил Нилыч кричал ему вслед: мол, барыня уехала так далеко и надолго, что вернуться ей мудрено. В Любавинове множатся слухи: Марья-де Романовна отправилась вовсе не в N, а в Москву или даже в Санкт-Петербург, там она тяжко захворала и может умереть от неведомой болезни… Слухи эти, как думает Данила, распространяют клевреты Нила Нилыча. Самые из них наипервейшие, пользующиеся у управляющего особенным доверием, – его лакей Порфирий и буфетчик Николай. Лакей Порфирий, человек и сам уже немолодой, волочится за одной засидевшейся девушкой, к которой неравнодушен и Данила. У Настасьи – это имя девицы – был с ним, так сказать, роман еще до его рекрутчины, и Данила убежден, что она задержалась в девках оттого, что ждала его – ждала противу всякого разума. Сейчас-то, искалеченный, Данила жених не слишком завидный, он сие понимает, но, видно, Настасьиному сердцу не прикажешь. Пожалуй, между этими двумя все уже и сладилось бы, однако управляющий просто-таки принуждает девку к браку с Порфирием. На правах жениха лакей с девицею весьма откровенен и на днях обмолвился: дескать, Нил Нилыч ему деньги теперь прещедро дает, и всю жизнь давать будет, и на волю отпустить обещал и его самого, и жену его будущую. Кроме того, добавил Данила, тем же самым бахвалится втихомолку и буфетчик Николай, который еще и приговаривает: все это случится совсем скоро, когда Нил Нилыч заделается полнозаконным барином в Любавинове.

Само собой, меня эти слухи очень заинтриговали. Я попытался подступить к Порфирию и Николаю с разговорами, однако они молчали, словно воды набрали в рот, и косились на меня, чужака приезжего, неприязненно. Тогда я вспомнил свое картежное прошлое, от коего, слава те господи, – тут Свейский истово перекрестился, – был начисто отвращен моей милой Анютою, и решился пойти ва-банк. Терять мне нечего, дело свое при Ниле Нилыче я вижу проигранным, а потому ни серьезной ссоры, ни даже полной войны с ним не опасаюсь. Оттого с помощью кучера моего Ивана, человека, мне стойко преданного, и Данилы, который тоже вступил под мои знамена, чая, в случае возвращения барыни, жениться на Настасье, мы среди ночи похитили Порфирия, которого выманили из дому под пустым предлогом. Связав лакея, мы завезли его на Дохлое болото – а надобно вам сказать, господа, что оно претопкое и попавшим в его трясину надежд не оставляет, потому и прозвано столь безнадежно, – и накрепко притачали там к покляпой березе, предложив на выбор две смерти. Либо медленную и мучительную, от укусов болотных комаров, которые ночами свирепствуют нещадно, вдобавок сюда же могут местные медведи прибрести и поживиться беззащитным человеком, либо скорую, но не менее страшную, в болотной трясине. Чтобы избежать лютой кончины, он должен был поведать мне о кознях управляющего. Разумеется, на сие свирепство я идти не собирался, рассчитывая только порядочно запугать этого бедолагу, чтобы получить от него нужные сведения.