Журнал «Вокруг Света» №04 за 1992 год - Вокруг Света

Первая заповедь у казаков: младший всегда на поклоне у старшего. Исключений не делали.

Вторая заповедь — взаимопомощь: «Свое не сделай, а соседу помоги». Особенно помогали погорельцам, семьям погибших казаков. «Дай до урожая», — просил сосед. И давали.

— А мог и не просить, — просвещал Михаил Васильевич. — Считалось нормальным взять у соседа картошку, кукурузу себе, на еду... Вот в степи работает семья, картошку убирает, подходит путник, набирает котелок или сопетку, и никто слова не скажет, еще и пожелают: «На здоровье». Но если взял больше этой меры — уже преступление. И высечь могут.

Третья заповедь: Бога чтить, учение Христово выполнять, предков своих второй чаркой всегда поминать: «За прародителей».

— Чтоб, не перекрестившись, за стол сесть... такого не было...

...Я на мгновение отвлекся от разговора и вспомнил престольный праздник в соседней станице. Что сказать? Уныние. Станица, в которой казаков уже мало, стоит чуть живая, дома разве что набок не ложатся. Церковь порушена. И фундамента не оставили. Праздник начался с богослужения по случаю закладки новой церкви. Отец Виталий, священник из Владикавказа, благословил всех молитвою. Тишина. Никто не перекрестился, лишь единицы из женщин-старушек руку ко лбу поднесли, мужская же половина едва ли не вся так и простояла руки в брюки. А стояло-то человек двести... Уже не казаков, что ли?! Или еще не казаков? Стоят, как на концерте. «В станице Ардон, — потом рассказывал мне батюшка, — хоть и действует церковь, а почитай пустой стоит. Никто не приходит, лишь наведывается». — «Откуда это?» — спрашиваю. Он начал про атеизм говорить. А, по-моему, не в атеизме дело. Воистину «все от Бога»! Наказал Он казаков, забывших заповедь Христову: «Чти отца твоего и матерь твою, — сказано в священном писании, — да благо ти будет, и да долголетен будеши на земле». Забыли казаки корни свои, забыли половцев, надругались над «погаными татарами», русскими сделались, не ведая, что те отцы родные, а не эти. Вот Бог и наказал. За беспамятство лакейской жизнью живут — который уж век в услужении... Даже имя как народ потеряли! Слуги же.

— Конечно, своих законов как таковых у казаков не было, — рассуждал Михаил Васильевич, — их не записывали, их просто каждый знал. И выполнял. Например, закон гостеприимства. Кто ему учил?

— Жизнь.

— Да-да, конечно. Все в разумном соответствии строилось. Мальчишку в 5 лет сажали на коня и сперва учили крестьянскому ремеслу. А потом, уже постарше, постигал он секреты казачьего искусства — джигитовку, рубку лозы... Но, заметьте, сперва он учился кусок хлеба добывать. Поэтому и жили мы зажиточно, что сызмальства любили работать.

Я и сам примечал в Архонской (Кстати, название станицы Архонской тоже тюркское. В Сибири, по реке Орхон жили когда-то орхонские тюрки, видимо, здесь, на Кавказе, кто-то в память о них в древности назвал поселение, в котором потом осели казаки. А русское слово «станица» идет от тюркского «стана», сельского поселения половцев.): хозяйства один к одному — справные — значит, любят еще казаки землю свою. И песни петь тоже не разучились. Правда, не так, как бывало. Теперь гуртовские песни разве услышишь? Молодежь поразъехалась, ту же, что осталась, от телевизора не оторвешь, скучно ныне живет станица. А прежде: «На каждом углу — гармошка, придут из степи и вокруг станицы гулять. Молодежь на улице не умещалась».

Ныне в Архонской только хор и поет, поет голосисто, а желающие подпевают:

Прощай, казачка дорогая,

Прощай, голубушка моя...

— Не могу, очень трудно что-то дальше вспоминается, — промолвил вдруг Михаил Васильевич Братчик и по-стариковски устало закрыл глаза, продолжая о чем-то думать, но уже не вслух.

Я понял — пора заканчивать.

Так кто же они, казаки? С детства я знал образ только двух казаков — один всегда с нагайкой, а другой — сельский хапуга, грабящий бедных. «Очень плохие люди, эти казаки, они рабочих нагайками били», — учили нас наши учителя.

И был в тех словах тонкий политический расчет: кому же захочется потом называть себя казаком? Уж лучше русским быть. Боялись люди даже вспоминать своих ближайших предков — как бы чего не вышло, страхом жили. А о давних — и думать забыли.

А чтобы не показаться голословным, приведу исследование Евграфа Петровича Савельева, донского казака, царствие ему небесное. Евграф Петрович очень много сделал в XIX веке для казачества. Но не был услышан.

Настала пора рассказать о его книге «Типы донских казаков и особенности их говора». Хорошая книга... А впрочем, что рассказывать о ней, если весь мой рассказ и появился после ее прочтения. Остается только привести цитату и сказать, что прав Е.П.Савельев, абсолютно прав.

«Население Дона в половине XVI столетия относится к четырем главным элементам древнего казачества, народа, резко отличающегося своим антропологическим типом как от великороссов, так и малороссов, то есть такими физическими особенностями устройства туловища, ног, в особенности голеней, головы и лица, которые заставляют всякого, хорошо во всех отношениях изучившего казачество, выделить природного казака из массы других народностей, даже если бы его поставить в разноплеменную толпу и одеть в несвойственные ему одежды».

И весь тут сказ! Ни убавить, ни прибавить.

Теперь я всматриваюсь в лица знакомых и незнакомых мне людей, и если это казак, то меня тянет поздороваться и обняться с родным братом. Ибо дальше Е.П.Савельев в книге приводит сравнение внешности казаков с некоторыми народами Северного Кавказа и говорит об их «поразительном сходстве!». «Но иллюзия тотчас пропадает, когда заговоришь с ними по-русски: они ни слова не понимают».

И вот здесь Савельев допустил свою единственную ошибку — а зачем им, кавказцам, было понимать по-русски, если они не забыли родной, половецкий язык? Допустить мысль, что это один народ, Савельев не решился.

Хотя сам же чуть позже отмечает влияние половецкого языка на речь казаков, разбирая особенности южнорусского говора: «В настоящее время говор этот под влиянием народных школ и полкового обучения до того сгладился, что не далеко уже то время, когда он совсем исчезнет». Остается лишь добавить, что слова эти написаны в начале XX века.

После прочтения книг Е.П.Савельева мне многое, кажется, стало ясно, например, то, почему в старинных обрядовых песнях кумыков часто вспоминаются Анна-Дон (дословно Матушка-Дон), Кырым, Кубан и другие географические объекты, лежащие далеко в стороне от моего родного Дагестана...

По вечерам мы рассматривали фотокарточки, которые Фекла Павловна хранит в полиэтиленовом мешочке. Фотокарточки разные: старые и не совсем. Но о каждом человеке на них моя хозяйка подробно, неторопливо рассказывала.

— Мышка забралась, пообточила, — проговорила она, взяв фотографию, на которой осталась лишь часть того, что было, ведь далеко хранились эти фотографии там, куда только мышка и пролезет. — Вот этот — отец мой. Справный казак был.

На меня смотрел из того времени усатый молодец, подтянутый, как струна, как пружина, готовая спустить боек. И начался рассказ про отца, про его жизнь, так нежданно оборвавшуюся... Ничего не бывает теплее этих тихих воспоминаний в казачьей хате, где в углу стоит железная кровать с никелированными шишками, на ней спал этот человек из того времени, рядом с кроватью шкаф с мутным от старости зеркалом, сюда этот человек из того времени вешал свою черкеску... Казалось бы, ничего не изменилось в комнате с тех пор. Только нет того человека! Нет казака, его потомки уже не казаки. К сожалению.

С 1918 по 1921 год, словно раскаты грома, гремели расстрелы в казачьих станицах. Били друг друга казаки нещадно: красные шли на белых, белые красным кровь пускали. Повоевали братья всласть, вдосыть. А тот, кто «в красных портках на казачьем коне» сидел, довольный потирал руки: «Да здравствует славное трудовое казачество», — орал во все горло гадина.

Поредели станицы, будто слепые пропололи здесь огороды, — все повыдергивали. Мужчину на улице не встретить было. Около станицы Архонской лес начинался, там казаки скрывались. Да от судьбы разве скроешься?

...Нынешний председатель колхоза Дмитрий Михайлович Калиниченко тоже в ссылке побывал, правда, по собственной воле. Рассказывал, как его, пацана восьми лет, потеряли, когда арестованную их семью на вокзал везли. Так он, смышленыш, сам пошел туда, где эшелоны стояли. Приходит и говорит охраннику: «Пусти, дяденька, меня с папкой в ссылку». Пустили. А не пустили бы — погиб парнишка...

Вот так «трудовое К. вступило на путь социалистического строительства».

Мне старики рассказывали про Бобовникова, до сих пор помнят этого садиста в кожаной тужурке. «Насажаю, говорит, казачат на лавку и расстреливаю». И еще смеялся, негодяй: «У детишек голова, как арбуз, разлетается». В его руки чуть было и не попал Митька Калиниченко, будущий председатель колхоза-миллионера. Другие казачатки менее сообразительными оказались...