Все, способные держать оружие… - Андрей Лазарчук

— Я думаю, выгружали что-то из грузовика и свозили в тайник, — предположил Кучеренко. — Надо будет смотаться и посмотреть.

— Сейчас важнее не спугнуть, — сказал я. — А вот кого они встречали…

— Или провожали. Или сдавали что-нибудь в камеру хранения.

— Хорошая мысль. Ладно. Надо посмотреть, что там у «Алазани». Сходишь?

— А как же.

— Только без малейшего напряга. Просто посмотреть.

— Хорошо, Пан. И что?

— Ничего. Завтра решим. — Хорошее задание.

— Угм. Конечно, если найдешь место, чтобы поставить «волгаря»…

— Так бы сразу и говорил.

Я вернулся вниз. Яков спал, уронив голову на пульт. Командор уже пытался отвезти его на турбазу, выкупать и выспать, но Яков уперся, как козел, и никуда не поехал. Так что Командор и Панин играли в шахматы. Девочки с Крупицыными отрабатывали новые приемы. Гера что-то читал, лежа на надувном матраце. Похоже, что все пребывали в полной готовности к боям и маршам.

— Народ! — сказал я, встав посреди всего этого безобразия. — Сегодня уже ничего не будет. Приказ — всем развлекаться. Разбрестись попарно. Рассредоточиться по всему городу. Не мельтешить на этом пяточке. И вообще — почему забросили турбазу? Кто там дежурит сегодня?

— Раз начальство так велит… — проворчал Панин и встал. — Ну, как, ничья или отложим?

— Отложим, — сказал Командор. — Хотя нет — дурная примета. Ничья.

— Согласен. — Панин смахнул шахматы с доски.

— Гера, — сказал Командор, — ты остаешься при Якове, карауль его, чтоб чего не натворил. Все. Остальные свободны, сюда не возвращаться, в семь утра быть по койкам. Панин, проследишь.

— Дети они, что ли, — следить за ними?..

— Р-разговорчики!..

— Та-ак точно, разговорчики!

— Приеду, проверю.

— Мы уже ушли. Вот нас нет, вот мы далече… Сашенька остановилась передо мной, наклонила голову, спросила:

— Ты чего такой, Пан?

— Какой?

— Да вот… стукнутый чем-то.

— Нет, это я так мысль думаю.

— Надо, наверное, тебя встряхнуть немного. Хочешь, составлю компанию?

— Давай. Ты, я и Командор.

— Втроем?

— Он мне для дела нужен.

— Хм. Ладно. Он для дела, я для удовольствия. Годится.

— Кстати, пока я не забыл. Завтра мы с тобой идем в ресторан «Алазани».

— Ты меня приглашаешь?

— Можно сказать и так.

— И опять втроем?

— Нет уж, нет уж.

— О-о!

— Так вот.

— А тогда давай и сегодня в ресторанчик завалимся? Пригласишь?

— Но только не в «Алазани».

— В «Марсель».

— Губа не дура. Годится.

— Тогда надень что-нибудь поприличнее. В «Марсель» так не ходят.

09.06. Около 21 час

Набережная Геринга, 11. Ресторан «Марсель»

Солнце садилось во мглу, на полнеба висело багровое зарево, все в розово-сиреневых рубцах высоких облаков, и само солнце, застрявшее между одинаковыми, как бетонные шпалы, «сорокапятками» Пресни, имело цвет остывшего металла, и такого же цвета блики дрожали на воде, и казалось, что это от воды веет огненно-кирпичным зноем. Будет ветер, сказала Саша. Она стояла спиной к реке и смотрела в другую сторону. Пан, какой ужас, ты такого не видел, наверное… Я оглянулся. Красно-черно-зеркальные небоскребы проспекта Геринга, и без того бьющие по нервам, сейчас казались раскаленными и накренившимися, падающими на нас. Ничего себе, пейзажик, согласился я. Не для впечатлительных. В далекой перспективе проспекта на фоне густо-синего непрозрачного неба ослепительно белела километровая Измайловская игла. На двух третях высоты ее перечеркивала черная полоска: обзорная палуба, остекленная поляризованным гляссетом. Именно там будет проходить историческое совещание глав четырех держав… полюс недоступности, подумал я, у фон Бескова неплохие мозги… и тем не менее японские фирмы перекачивают капиталы в Индию, будто план фон Вайля-Толстого сорван. Ну-ну. Оркестр играл что-то из репертуара Виктора Эннса.

Кто-то из танцующих подпевал вполголоса. Командор, как в трансе, раскачивался, объяв пышную блондинку. Потанцуем, предложил я. Саша молча направилась к лестнице. На ней был белый с блестками комбинезон, закрытый спереди и с глубоким вырезом на спине. Танцевала Саша легко и гибко, и если бы не тень ожесточения на лице, все было бы хорошо. Потом мы церемонно раскланялись друг с другом и пошли к нашему столику. Командор приглашал новую партнершу. Я помахал официанту, одетому матросом. Еще два двойных «Бисквита». Слушай, Пан, сказала Саша, а почему ты такой… всегда впереди, на лихом коне? Мы что, тебе неинтересны?

Честно? — спросил я. Официант принес заказ. Честно, сказала Саша. Потому что в противном случае я не смогу расходовать вас, когда это понадобится. И поэтому я стараюсь относиться к вам, как к фишкам на игровой доске. Спасибо, усмехнулась Саша. Не за что, сказал я. Помнишь, как в парках играют в шашки: по рублю за съеденную? Кто жалеет отдавать, тот и проигрывает. Понятно, опять усмехнулась Саша. Чтобы выиграть, тебе надо быть свободным от жалости… понятно. Да, сказал я, но есть еще один очень существенный момент: я очень люблю выигрывать всухую.

Но ты хоть понимаешь, что это ужасно унизительно? — спросила Саша. Понимаю, сказал я, но это меньшее зло, чем… Это страшное зло, сказала Саша, это раздражение, которое копится, копится… когда координатором шел Рыбаков… Я знаю, сказал я, Рыбакова все очень любили, но однажды он проиграл. Ты тоже когда-нибудь проиграешь, сказала Саша. Я пожал плечами. Да, наверное, но не потому, что буду стоять в позе Буриданова осла и думать, кого мне не так жалко, — и в результате потеряю всех… Не надо так про Рыбакова, сказала Саша, никто ведь не знает по-настоящему, что там было. Хорошо, сказал я, не буду. Я знал, как погибла группа Рыбакова, задумался на секунду, расслабился, — и Саша не упустила этого момента. Пан, скажи правду: мы играем по форме «сокол»? Соврать я не смог. Да, по форме «сокол». Саша вздохнула. Я так и думала почему-то, сказала она. Это еще ничего не значит, возразил я. Я вас вытащу. Знаешь, в который раз я уже играю по «соколу»? В Иерусалиме, в Бухаре, оба раза в Кабуле, в Тегеране… Про Тегеран я вспомнил зря: там нас уцелело только трое. В конце концов, ВВС от нас еще не отказались… Саша промолчала. Она смотрела куда-то мимо меня. Вернулся Командор. Что это вы такие грустные, спросил он. Хочешь мой коньяк? — спросила Саша. На, бери. Спасибо, сказал Командор. За удачу. За удачу, согласился я. Давайте съедим что-нибудь, сказал он, тут как-никак, а французская кухня. Ты ешь, сказала Саша, а мы пойдем с Паном еще потанцуем…

Там, где танцевали, пол светился изнутри бледным пламенем, и по пламени лениво бродили, изгибаясь, цветные полосы и пятна. Оркестр заиграл медленный вальс, и пятна, слившись попарно в красно-синие, желто-зеленые и сиренево-оранжевые уроборосы, закружились в танце. Мы прошли несколько кругов и только потом заметили, что никто больше не танцует, все стоят и смотрят на нас. Было неловко в этой толчее взглядов, но мы дотанцевали до конца — и раздались аплодисменты!

Золотая пара! — крикнул кто-то. Еще, еще, — требовали зрители. Ну, вот, сказал я, как бывает… Саша смеялась. Оркестр заиграл снова, и мне показалось, что я упал. «Спит гаолян…» Мы прошли только один круг, больше я не смог. На обзорной площадке мне стало чуть легче. Над культурным центром горела составленная из тысяч огненных точек Эйфелева башня, вокруг которой медленно кружилась надпись:

«Всемирная выставка, Париж, 1992». Картина получалась благодаря интерференции пересекающихся релихт-лучей. И в том же темпе, что и надпись, в голове моей кружилось: «Спит гаолян, сопки покрыты мглой…» В Туве не было гаоляна, но я не мог ничего поделать с собой. Красиво, сказала Саша. Что красиво? — не понял я.

Все вокруг. Посмотри. Я посмотрел. Было много света и бегущих огней, много выдумки и вкуса. Тихо вокруг… Вода в реке теперь отливала холодной ртутью.

Что-то не получается, да? Что-то не так? Да, не так, сказал я. Все не так. Не грусти, сказала Саша, все мы — только покойники в отпуске, а отпуска тем и хороши, что кончаются когда-нибудь. Не грусти. Давай поедем куда-нибудь, где никого нет. Хочешь, я сделаю так, что ты все забудешь. Хочешь? Ты же… — я замялся. Глупый, сказала Саша, вот в этом ты ничего не понимаешь, поэтому просто доверься знающему человеку. А? Вообще-то, сказал я, мы и движемся сейчас к такому вот мероприятию… Это я поняла, сказала Саша, поэтому и хочу… ведь то будет потом, а пока… тут наверху есть комнаты, я знаю… Метрдотель-капитан поднял глаза к потолку, я дал ему четвертной билет, билет исчез, по винтовой лестнице на третий этаж, скажите «от Валентина», приятного отдыха… не зажигай, не надо, попросила Саша, смотри, как светло: за окном горела, пылала Эйфелева башня, и кружилось вокруг: на сопках Маньчжурии воины спят, и русских не слышно слез… пусть гаолян навеет вам сладкие сны… меня стянуло в комок, и Саша все поняла, задернула шторы, зажгла свечу, в свете свечи комната съежилась, и только зеркало черной полыньей… спите, герои русской земли… бедный ты мой, бедный, шептала Саша, там было очень страшно?.. Отчизны родной сыны… страшно, сказал я, но это не главное, это не главное, это можно пережить… я не мог сказать того, что хотел: стыдно, или: противно, или: сам себя презираю… это застряло во мне, и тогда я сказал: я там умер.