Танец семи вуалей - Наталья Солнцева

Теперь еще танец на диске. Что Айгюль хочет этим сказать? Оленин догадывался и гнал от себя мрачные мысли. Она показала ему то, что не сумела… или не посмела выразить словами. Либо сочла танец более убедительным. И оказалась права…

Он не был уверен, воображаемые ли истории она ему рассказывает. Словно Шехерезада, она то ласкала его слух, то пугала жестокими картинами насилия и смерти.

Она говорила ему о Зобеиде – похотливой жене шаха, которая зарезалась, когда ее уличили в измене. Почему его преследовал ассоциативный ряд: Зобеида… страсть… смерть… Ида Рубинштейн? Почему Айгюль говорила ему о Дягилевских сезонах в Париже? О русском балете и несравненной танцовщице с бездонными глазами?..

Ида – неуклюжая и невзрачная девочка-подросток – не была создана для танцев. Но она превозмогла природу и самое себя. Взялась учиться хореографии в том возрасте, когда балерины уже достигают расцвета. Сам Фокин ставил для нее «Танец семи вуалей». Запрещенная Саломея вышла-таки на сцену и… произвела фурор. Своей непостижимой пластикой и жаждой покорять, своей демонической томной грацией и бурей флюидов, обрушенных в зрительный зал…

Публика неистовствовала и рукоплескала стоя. Оглушительные овации заставили Иду повторить часть танца. Это было только начало ее славы, ее недосягаемого успеха…

Впереди Иду ждал триумф в Париже, где она танцевала в спектаклях легендарных «Русских сезонов».

Сергей Дягилев взял в свою труппу непрофессиональную танцовщицу. Не будучи балериной, Ида выходила на сцену вместе с признанными звездами – Анной Павловой, Михаилом Фокиным, Вацлавом Нижинским и Тамарой Карсавиной. И не потерялась на их фоне – напротив, засияла еще ярче. Это ли не колдовство? Это ли не чудо?

Она на глазах у публики впадала в любовный экстаз – зрители замирали, боялись дышать, а потом зал вдруг взрывался неудержимым восторгом. Ее окружали поклонники, но она вела почти монашескую жизнь. Никаких романов, никаких любовников. Свою сексуальную энергию Ида щедро выплескивала на сцене. От нее летели искры, воспламеняющие самые холодные сердца. Ее лицо смотрело на парижан отовсюду – с афишных тумб, с газет, с конфетных коробок. Ее имя было у всех на устах.

О ней говорили: «Тот, кто не видел Иды Рубинштейн, не знает, что такое красота…»

Блистательная и жестокая, непревзойденная Ида несла с собой гибель. Ее взгляд возбуждал греховные мысли и пророчил адские муки. Она сводила с ума, гипнотизировала не только публику, но и каждого, кто осмеливался приближаться к ней. Предложения руки и сердца градом сыпались на Иду, но она их отвергала. Один бог знает, сколько незримых трагедий разыгралось из-за этой потрясающей, неповторимой женщины…

Париж, который несколько лет назад упрятал ее в лечебницу для душевнобольных, теперь лежал у ее ног. В ней таилось нечто необъяснимое, изумляющее и таинственное до холода в груди, до нервного озноба. Это была не слащавая одалиска, а «жадная до наслаждений Астарта[12], страшная в своей ненасытности».

Оленин прочитал об Иде все, что смог отыскать. Он собрал все ее портреты и фотографии и время от времени разглядывал их с каким-то болезненным любопытством. Он не решался признаться себе, как истолковал бы его безответную страсть к Иде тот же Фрейд или Юнг. Он не занимался самоанализом, боясь заглянуть в недра своего подсознания…

Оленин не зря повесил в спальне копию портрета Иды Рубинштейн, написанного Серовым. Глядя на Иду, трогательную в своей наготе, он погружался в странное блаженство… уносился мыслями в гулкую монастырскую церковь Сен-Шапель на Монмартре…

Солнце, преломленное готическими витражами, падало на каменные плиты, обливая тело женщины зеленоватым золотом.

Мастер, облаченный в грубую черную робу, священнодействовал, накладывая на холст свои магические краски. Поговаривали, что Серов нарочно усмирял плоть, боясь поддаться чарам натурщицы.

То, что он писал в храме обнаженную натуру, не смущало художника. Нагота сама по себе чиста и невинна, ибо таковым человек приходит в сей мир…

Серов впервые увидел Иду на балетной репетиции, и ее красота превзошла ожидания художника. Он потребовал, чтобы Ида позировала ему без одежды – та согласилась без колебаний.

Это была богиня, лишенная внешнего лоска, украшений и драгоценных тканей… бесстрашно явившая чужим взглядам свое тонкое худое тело, длинное, как у кузнечика, и лицо, хранящее печать древних эпох и канувших в лету цивилизаций…

Оленин ощутил, как росой выступает на челе пот. Нельзя так глубоко опускаться в колодец подсознания – с каждым нырком остается все меньше воздуха и шансов выбраться на поверхность. А подстраховать некому. Без страховки подобные трюки могут плохо закончиться.

Для пациента на сеансе такой страховкой является врач. Но кто поможет врачу?

Оленин отдышался и вернулся мыслями к Айгюль.

«Выходит, кто-то знает меня лучше, чем я сам. Иначе Айгюль не передала бы мне танец. Это намек… Но откуда ей стало известно то, чего не знаю до конца я сам?»

Он ломал голову над тем, кто подкараулил его в подъезде и избил? Неужели муж Айгюль? Или любовник? У такой женщины непременно должен быть поклонник. Возможно, этот мужчина ревнив.

Почему-то нападение связывалось теперь в уме доктора с танцем и его исполнительницей. Айгюль далеко до Иды – совершенно другой типаж. Смуглая, соблазнительно округлая, она была не во вкусе Оленина, но, тем не менее, вызвала в нем всплеск желания, которое быстро угасло. Зато доктора поглотила иная страсть: стремление разоблачить инкогнито пациентки и понять, чего она добивается. Он не отдавал себе отчета, чего боится – нового нападения, смерти, неведомого врага… или себя…

Записка с угрозой, как ни парадоксально, не испугала его, а успокоила. Тот, кто пишет «Сдохни!» – отдает право наказывать в руки судьбы. Убийца не стал бы ничего писать. Зачем предупреждать жертву об опасности? Та, пожалуй, примет меры и существенно усложнит палачу задачу.

Профессиональное чутье позволило Оленину расслабиться. Убивать его пока что не собираются. А газовый баллончик в кармане придавал ему уверенности. В перспективе он собрался обзавестись электрошокером и уже сделал заказ нужному человеку.

Куда сильнее чужих кулаков и угроз его пугала неизвестность…

Между тем жизнь потекла своим чередом. Днем Оленин проводил сеансы, на работу и с работы ездил на такси, вечерами сидел дома. Заходить одному в подъезд было страшновато, но он нашел выход из положения – каждый раз брал с собой большую сумку и просил таксиста поднести до двери, ссылаясь на травмы. Следы синяков и ссадин служили тому подтверждением.

Таксисты охотно соглашались за щедрую плату помочь клиенту, и к обоюдному удовольствию доставляли груз до квартиры доктора. К слову, сумка весила всего пару килограммов: Оленин бросил туда книги по психоанализу.

Эта сумка не давала покоя его ассистентке Симе. Девушка изнывала от любопытства, но не имела возможности удовлетворить его. Оленин неизменно забирал сумку в кабинет. У него появилась еще одна неприятная привычка – запирать кабинет на ключ. Раньше за ним такого не водилось. Сима терялась в догадках и страдала от равнодушия шефа.

«А вдруг он носит в сумке принадлежности маньяка? – с замиранием сердца думала она. – Веревку или нож? Хотя для веревки и в кармане места достаточно…»

После звонка «ангела-хранителя» она поругалась с Карташиным.

«Ты нарочно пугаешь меня! – заявила рассерженная девушка. – Этот дешевый трюк прибереги для своих официанток. Как тебе не стыдно! Я чуть не умерла от страха!»

Ухажер неуклюже оправдывался, что только укрепило подозрения Симы.

«Ты просто садист! – заявила она, вспоминая о пережитом ужасе. – Думаешь, я полная дура? Блондинка, да? Мне можно любую лапшу на уши навешать?»

«Я тут ни при чем, клянусь! Ты голос запомнила?»

«Голос легко изменить…»

«Мне такого и в голову бы не пришло. Ты мне нравишься… очень. Я боюсь за тебя! Поэтому предостерегаю. Хочешь, я буду забирать тебя каждый день с работы и отвозить домой?»

«Нет уж, спасибо! – огрызнулась Сима, воображая, как это расценит Юрий Павлович. Пожалуй, решит, что она обзавелась женихом и собирается замуж. – Вот к чему ты это затеял? Чтобы я шагу сама ступить не могла? Чтобы везде ходить под конвоем?»

«Оленин – страшный человек. Он убил Маришу… девушку моего приятеля. Я был на ее похоронах!»

«У бандитов принято запугивать людей, – не унималась Сима. – Ты у них научился?»

«Послушай… я не наговариваю на твоего доктора. Хочешь, сведу тебя с Мохой? Не веришь мне – у него спроси…»

«Моха – такой же бандит, как и ты. Вы сговорились! Юрий Павлович никого не убивал… он хороший человек. Ты ему завидуешь, признайся!»

Последняя реплика переполнила чашу терпения Карташина, и он взвился. Сима услышала много «комплиментов» в свой адрес и проклятий в адрес Оленина. Она замахнулась, хотела ударить поклонника, но тот перехватил ее руку и крепко, до боли сжал.