Танец семи вуалей - Наталья Солнцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Почему вы не проводили Марину?
– Разозлился. Решил проучить ее. Я не думал, что она пойдет пешком через сквер. У нее были деньги на такси. Я давал ей небольшие суммы на расходы. Теперь я ужасно раскаиваюсь, что не пошел тогда с ней…
– Да, жаль.
– Выходит, я виноват в ее смерти?
«Прямо или косвенно, – подумал Лавров. – Вот в чем вопрос».
– Откуда Оленин мог знать, что Марина будет возвращаться с той вечеринки одна?
– Она часто ходила пешком через сквер…
– Хотите сказать, что он следил за ней?
– Почему нет? Маньяки обычно терпеливо выслеживают жертву. Вам должно быть это известно. А доктор – настоящий маньяк! Сначала он убил одну ассистентку и тщательно запрятал ее тело, потом – другую.
– Но тело Марины он не спрятал.
– Наверное, не успел. Может, его спугнули.
– Кто?
– Это дело полиции выяснять обстоятельства, искать свидетелей. А они спустили все на тормозах.
– Вы ждали результатов следствия и, не дождавшись, взяли на себя роль мстителя?
Мохов насупился и отвел глаза.
– Вы бы как поступили на моем месте? – наконец выдавил он.
– Значит, все-таки вы избили Оленина?
– Я вам этого не говорил.
– И пожелание сдохнуть вы ему оставили?
Хозяин мастерской неопределенно повел могучими плечами.
– Он заслуживает этого. Где гарантия, что доктор не наметил следующую жертву? Глупые бабы! Что они в нем находят? Он их будто гипнотизирует…
– Кого вы имеете в виду?
– Да хоть Серафиму…
– Петровскую? Вы с ней знакомы?
– Заочно. Через Карташина. Она ему нравится. Вы ведь и к нему приходили со своими расспросами?
– Это он вам сказал?
– Сам догадался! – не выдал приятеля Мохов.
– Мой вам совет – остановитесь. Вы только путаете карты, играете на руку убийце.
Молодой человек согласно кивал, но это ничего не означало.
«Пусть думает, что я ему поверил, – рассудил про себя Лавров. – Они с Карташиным оба вызывают подозрения. Не мешало бы еще проследить за доктором».
– Как разорваться между всеми тремя? – пробормотал он, выходя из мастерской.
Механики переглянулись, когда он сел в «Опель» и помахал им рукой. Мобильный телефон Лавров перевел на беззвучный режим. На дисплее высветились три вызова Колбина.
– Черт! – выругался начальник охраны. – Опять выволочку устроит…
Петербург, 1908 годОленин заболел Идой Рубинштейн. Он не ожидал от себя такой одержимости, такой темной и мучительной страсти. Ему всегда казалось, что он не способен на любовные безумства. Теперь же граф дошел до мысли, что, только убив Иду, он сможет вырваться из ее плена, из ее бесплотных безжалостных объятий.
Никакой надежды на взаимность не было. Нечего и мечтать хотя бы приблизиться к ней. Ее окружали художники, музыканты, богатые бездельники и светские львы. Она и не подозревала о существовании какого-то там Оленина. Самойлович, как обещал, познакомил их. Но что это получилось за знакомство! Вскользь, впопыхах…
Ида выходила из своей роскошной кареты – она торопилась на важную встречу. Ее уже ждали. Она снисходительно кивнула Самойловичу и приостановилась на ходу, повернувшись в сторону графа. Ее царственную фигуру плотно охватывало в талии платье с горностаевой отделкой, голову венчала фантастическая шляпа с полями и белоснежными перьями. Великолепная, холодная, надменная… она на миг задержала взгляд на Оленине и улыбнулась уголком алого рта. Граф оцепенел, словно его окатили ледяной водой, потом задрожал и смешался. Кто он и кто она? Ее взгляд проник в его сердце подобно лезвию и убил в нем все, кроме сего умопомрачительного образа…
«Вы сможете застрелиться из-за меня? – как будто спрашивали ее влажные, с поволокой, глаза. – Ну, так стреляйтесь же!»
В ее смоляных зрачках кипела адская бездна. И Оленин тонул в ней…
– Пойдем, дружище, – потянул его за руку Самойлович. – Хватит стоять истуканом. Что, обомлел? Не мудрено…
Граф сообразил, что уподобился столбу с газовым фонарем, очнулся и позволил приятелю увести себя в ближайший трактир. Там они заказали водки, осетрину и соленые закуски.
Расторопный половой со стуком поставил на стол полный графинчик, тарелки с едой и рюмки. За низкими оконцами моросил дождь, который собирался с самого утра и теперь будто оплакивал жалкую участь Оленина.
– Пропал ты, братец, – ухмылялся Самойлович. – Совсем пропал. Знаешь, кто она? Геенна огненная! Сожжет тебя… и меня сожжет. И несть нам числа…
Оленин пил, не ощущая вкуса; он не пьянел, в отличие от Самойловича. Тот уже где-то раздобыл сигару и попыхивал дымком, вприщур наблюдая за графом. Хмель бродил в нем, подмывая на какую-нибудь выходку.
– А не перекинуться ли нам в картишки? – предложил он наконец. – Здесь наверху есть сносные номера. Уединимся?
– Не могу… – выдавил Оленин. – Куражу нет…
– У тебя его никогда нет, дружище. Ты даже не куришь, только трубки собираешь.
Граф в самом деле коллекционировал трубки, но к табаку так и не пристрастился.
– Врешь! Я просто дым не люблю…
– Осторожничаешь! – шутовски скалился Самойлович. – Потому-то ты и в убытке, граф. Без куражу в игру соваться нельзя. Ни в карточную, ни в любовную…
Он то ли издевался над Олениным, то ли раззадоривал его. По знаку Самойловича половой принес еще водки.
– Ты бес! – прохрипел Оленин, глядя в искаженное странной гримасой лицо собеседника. – Искушаешь мя…
– Верно подметил, дружище… Кстати, что твоя женка? Чем не хороша?
– А… – вяло махнул кистью граф. – Ни слова об Эмме…
– Она у тебя падкая на сладости?
В трактире горели свечи, отражаясь в лаковых китайских картинах и медных боках самоваров. По залу ловко сновали половые, пахло мясными щами и свежим, только из печи, хлебом. Оленина затошнило. Что он делает в этой забегаловке? Почему слушает Самойловича, который говорит непристойности о его жене?
– Спорим, я у тебя уведу ее?
– Кого? Иду?
Самойлович громко, раскатисто захохотал.
– Ну ты хватил, братец! Ида Рубинштейн не про тебя. Забудь… не то плохо кончишь…
Оленин с досады поманил полового и заказал водки. Он потерял счет выпитым рюмкам.
– Скажи, Самойлович, ведь ты убивал людей? Каково это – выстрелить в человека?
– Коли из пушки, то совсем легко. На войне про это не думаешь. Стреляешь, чтобы самого не убили. Вот ежели штыком или ножом кого зарезать – то жуть пробирает. Но только с непривычки. Неприятель тоже за тобой охотится, норовит убить. А ты его бьешь первым, в том и геройство!
– То неприятель, – едва ворочая языком, возразил граф. – А будь это твой сосед или товарищ…
– У тебя, дружище, ни разу дуэли не было?
– Дуэль – это ритуал, понимаешь? Там оба знают, на что идут… и оба в равных условиях.
Брови Самойловича изумленно взметнулись вверх.
– Ты кого убивать собрался, Оленин? Уж не жену ли?
– Бог с тобой…
Граф замолчал, наливая себе водки. Он думал об Иде, о ее длинных ресницах, из-под которых полыхал темный огонь, обо всем ее дьявольском облике… Неужто она разденется при всех? Этакая недоступная, роскошная женщина предстанет перед сотнями посторонних людей, мужчин – без одежды? И безо всякой корысти? Безо всякого высшего смысла?
Небось перед ним, Олениным, она даже перчатки не снимет. Как ни умоляй он об этом, как ни валяйся в ногах, чего ни сули взамен. Она у него ни денег не возьмет, ни душу… Впрочем, душу как раз и возьмет! Уже взяла. Увидеть ее раздетой и не сметь прикоснуться к ней… не сметь поцеловать… Она распаляет кровь, доводит до крайности, возбуждает каждый нерв, каждую жилку и… отказывает. Разве это не адская пытка? Разве не убить ее за подобные муки? Чтобы разом прекратить свои страдания…
– Страшно ли убивать? – спросил он Самойловича.
Тот подкрутил ус и наклонился вперед, ближе к собеседнику.
– Страшно… а как быть-то? Ежели очень надо? Ежели хочется?
Он резко отпрянул назад и поглядывал на графа сквозь клубы дыма. Оленин подумал, что последняя фраза ему послышалась.
– Мог бы ты убить… женщину? – вырвалось у него.
– Женщины не воюют, – без улыбки ответил Самойлович.
Он перестал пить и смотрел, как граф опрокидывает рюмку за рюмкой. Удивительно, что тот еще держится и даже говорит.
– Что ты заладил – война да война! – разозлился Оленин. – Я про жизнь твержу! Про любовь… Мог бы ты женщину убить из-за любви?
