Спутники Марса: принц Конде и маршал Тюренн - Людмила Ивановна Ивонина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как союзник кардинала принц был очень ненадежным: «Мазарини… если не принять мер, погубит государство. Парламент слишком торопится… вздумай я броситься вслед за ним, я мог бы устроить свои дела лучше, нежели он свои, однако меня зовут Луи де Бурбон и я не намерен расшатывать устои трона. Неужто оголтелые судейские колпаки поклялись вынудить меня начать гражданскую войну или придушить их самих, навязав себе и им на голову нищего сицилианца, который, в конце концов, перевешает нас всех?» Окончательно его позиция определилась 17 декабря, когда президент Новион заметил, что парламент — «единственное место во Франции, где должны обсуждаться государственные дела, в их числе вопросы о мире, войне и заключении союзов…». Иронически сняв шляпу перед новыми «суверенами», Конде заявил, что всегда «короли оставляли за собой власть объявлять войну, заключать мир и прочие… договоры и сообщали об этом парламенту, когда уже все было сделано и подписано». Сейчас он стал беспощадным врагом этих взбунтовавшихся «буржуа».
Он, королева и кардинал более не желали вести дискуссии с фрондерами. 6 января 1649 г. в 2 часа ночи весь двор вместе с королем, Анной и Мазарини покинул Пале-Рояль и переехал в Сен-Жермен-ан-Ле. У Конде был план стянуть к Парижу войска и атаковать его с юго-востока артиллерийским штурмом из 20 пушек, а затем ввести армию через Сент-Антуанские ворота, захватить парламент и устроить суд над мятежниками. Венецианский историк Гвальдо Приорато, правда, считал иначе: принц выступал за блокаду, а Мазарини — за штурм. Но венецианец, видимо, поддался антимазаринистской пропаганде сторонников Конде, когда позже принц вступил в борьбу за власть с кардиналом: нужно было показать, что Мазарини был более жестоким, чем его противник. План Конде вполне соответствовал полководческому «почерку» принца и его характеру, и его реализация была объективно возможной, пока в руках правительства оставались Арсенал и Бастилия. Идея безжалостного штурма была отвергнута уже ко времени отъезда двора: ее сочли чреватой непредсказуемыми последствиями[66].
Ночью 10 января к парижанам присоединились принц Конти, герцог Лонгвиль и когорта старых заговорщиков против Ришелье: герцоги Буйон, Бофор, Ларошфуко, Люинь, герцогини де Лонгвиль и де Буйон. Скреплял эту разношерстную коалицию своей неутомимой энергией и безмерным властолюбием заместитель парижского архиепископа коадьютор Поль де Гонди. Конде был разгневан на коадьютора, как-то заметившего ему, что он пособничает Мазарини в его мошеннических делах вместо того, чтобы стать спасителем страны, отстранив от власти первого министра. Кстати, в своих мемуарах Гонди не жаловал родственников Конде: принц Конти «как вождь партии был нуль и в умножении участвовал лишь постольку, поскольку был принцем крови… Злоба играла в нем ту же роль, какую малодушие в герцоге Орлеанском. Она затопляла все другие его свойства, все, впрочем, посредственные и со множеством изъянов». А герцогиня де Лонгвиль «от природы наделена умом основательным, но еще в большей мере изощренным и изящным. Дарования ее… не показали себя в делах, в которые ее вовлекла ненависть к принцу Конде, и в которых удержали любовные интриги…»[67].
Конде пришлось успокаивать встревоженного Мазарини, что он не в сговоре с братом-предателем, и даже поклясться, что «или погибнет вместе с ним, или с триумфом вернется в Париж». Но, уяснив, что столицу поддержали губернаторы Шампани, Пикардии и Нормандии, и за ними может последовать их дворянская клиентела, он засомневался в достаточности своих сил и отправил в Бургундию приказ «собирать как можно больше дворян и присылать их ко мне»[68]. 12 января он начал обстрел Бастилии, и готовился внезапно овладеть высотами Монмартра. Комендант Бастилии сдал крепость 13 января, но Монмартр выстоял. Еще ранее парижане завладели Шарантоном, чтобы сохранить за собой позицию на реках Сене и Марне. 8 февраля принц захватил Шарантон, не встретив сильного сопротивления из-за численного превосходства его сил над армией Парижа. В конце февраля Конде успешно замкнул продовольственную блокаду столицы.
Когда начались переговоры о мире, Париж волновался, и Луи рассудил, что ему нужно ехать в столицу. Он ничего не боялся — за его спиной стояла армия — и надеялся, что если ему удастся склонить обе стороны к согласию, именно он окажется в роли лучшего советника и спасителя. Ларошфуко писал, что «в Париже ему (т. е. Конде) был оказан совершенно такой же прием, какой он привык находить по возвращении из своих наиболее славных походов»[69]. Так это было или нет, мы не знаем, ибо мемуары других современников, в частности, кардинала де Реца, говорят о довольно прохладном приеме принца в столице. Но спокойное отношение парижан к Конде Мазарини посчитал благоприятным знаком, и посоветовал Анне и Людовику вернуться в Париж.
Парижский парламент распустил свою армию и заключил в Рюэйле 11 марта 1649 г. мир с королевским двором. 18 августа 1649 г. королевская семья торжественно въехала в столицу: короля сопровождал принц, а королеву — первый министр. В те дни Конде еще надеялся, что его заслуги будут оценены по достоинству — ведь королева по прибытии в Пале-Рояль во всеуслышание заявила, что принца невозможно в полной мере вознаградить, ибо он восстановил власть короля и поддержал кардинала. Но это были только слова.
Во время парламентской Фронды интересы семьи Тюренна и его нежная дружба с сестрой принца Конде известной авантюристской и покорительницей мужских сердец герцогиней де Лонгвиль привели полководца в лагерь фрондеров. Анна-Женевьева не обошла своим ласковым обхождением и славного маршала, пронзив, хотя и ненадолго, стрелами амура его сердце. Но это обстоятельство вряд ли сильно повлияло на решение Анри: хотя он был способен любить, любовь никогда не руководила его поведением. К тому же его связь с госпожой де Лонгвиль, главным возлюбленным которой был герцог де Ларошфуко (и не только!), в литературе точно не установлена. И даже если у Анри и был роман с Анной-Женевьевой, то лишь кратковременный. А, может быть, он просто ее использовал в своих политических интересах? Есть и такая точка зрения. Во время Фронды на сцене политических интриг появилось немало аристократок: мадам де Буйон, мадам де Монбазон, мадам де Шеврез и ее две дочери — мадемуазель де Шеврез и принцесса Пфальцская, однако самой виртуозной и влиятельной интриганкой являлась герцогиня де Лонгвиль. Пустившись во все тяжкие, и забросив семейные обязанности, эти дамы желали управлять лидерами Фронды с помощью связей и особенно чар. Скорее же всего, знатные фрондеры управляли ими самими, в том числе и
