Сойка-пересмешница - Сьюзен Коллинз

3. Ждите дальнейших указаний.

Я сижу на полу, скрестив ноги, и жду. Непрерывный поток людей начинает заполнять комнату, занимая места, получая снаряжение. Не так уж много времени потребуется, чтобы заполнить помещение до отказа. Интересно, мама и Прим намерены остаться на ночь там, где были размещены пациенты, или нет. Нет, я так не думаю. Они были в списке. Я уже начинаю волноваться, когда, наконец, появляется мама. Я смотрю за неё в пучину незнакомых лиц.

— Где Прим? — спрашиваю я.

— Разве она не здесь? — отвечает она. — Она должна была прийти сюда прямо из больницы. Она ушла на 10 минут раньше меня. Где она? Куда она ушла?

На мгновение я крепко зажмуриваю глаза, пытаясь выследить ее, как добычу на охоте. Я вижу, как она реагирует на сирены, бросается помогать пациентам, кивает, когда её направляют вниз в бункер, и потом вижу её замешательство на лестнице. Обеспокоенная. Но чем?

Я распахиваю глаза.

— Кот! Она вернулась за ним!

— О, нет! — восклицает мама. Мы обе знаем, что я права. Мы проталкиваемся через поток людей, пытаясь покинуть бункер. Я вижу, что впереди уже готовятся закрыть толстые металлические двери. Медленно вращаются колеса по обеим сторонам от входа. Я почему-то уверена, что когда они будут запечатаны, ничто в мире не сможет убедить солдат открыть их. Возможно, это даже не будет зависеть от них. Без разбора расталкивая людей в стороны, я кричу военным подождать. Пространство между створками сокращается до ярда, до фута; остается только несколько дюймов, когда я просовываю руку в щель.

— Откройте! Выпустите меня! — кричу я.

На лицах солдат отражается страх, и они немного поворачивают колеса в обратном направлении. Недостаточно, чтобы я могла прошмыгнуть, но, по крайней мере, мои пальцы остались целы. Я пользуюсь моментом и просовываю плечо в отверстие.

— Прим! — я кричу куда-то вверх лестницы. Моя мать умоляет охранников, в то время как я пытаюсь пролезть в щель. — Прим!

Затем я слышу это. Едва уловимый звук шагов по лестнице.

— Мы идем! — я слышу голос сестры.

— Держите дверь! — это Гейл.

— Они идут! — говорю я охранникам, и они приоткрывают двери. Но я не осмеливаюсь пошевелиться, боясь, что они закроют их. Появляется Прим, на ее щеках легкий румянец от бега, в руках она держит Лютика. Я затягиваю её внутрь, следом заходит Гейл с багажом. Двери закрываются с громким и окончательным щелчком.

— О чем ты только думаешь? — я злобно встряхиваю Прим за плечи, а потом обнимаю, сдавливая Лютика между нами.

Объяснение Прим уже готово.

— Я не могла бросить его, Китнисс. Только не снова. Ты бы видела, как он метался по комнате и выл. Он вернулся, чтобы защитить нас.

— Хорошо, хорошо. — Я делаю несколько вдохов, чтобы успокоиться, отхожу на шаг назад и поднимаю Лютика за шкирку. — Надо было утопить тебя, пока была возможность. — Он прижимает уши и поднимает лапу. Я зашипела, прежде чем он успел сделать то же самое, это немного раздражает его, так как он считает шипение своим личным выражением презрения. В ответ на это, он мяукает словно беспомощный котенок, и сестра сразу же встает на его защиту.

— Ах, Китнисс, не дразни его, — говорит она, забирая его обратно на руки. — Он и так очень расстроен. — Мысль о том, что я ранила кошачьи чувства этой бестии, так и подталкивает к дальнейшим издевательствам. Но Прим искренне переживает за него… Вместо этого, я мысленно представляю подкладку для перчаток из шерсти Лютика, эта картина помогала мне иметь с ним дело все эти годы.

— Ладно, извини. — Мы под большой буквой E на стене. — Лучше отнеси его туда прежде, чем он потеряется. — Прим направляется к указанному месту, и я остаюсь один на один с Гейлом. Он держит коробку с медикаментами с нашей кухни в Дистрикт-12, места нашего последнего разговора, поцелуя, пепла, да чего угодно. Моя охотничья сумка перекинута через его плечо.

— Если Пит прав, это, скорей всего, превратится в прах, — говорит он.

Пит. Кровь, словно капли дождя на окне. Как мокрая грязь на ботинках.

— Спасибо за…всё, — я забираю наши вещи. — Что ты делал в наших комнатах?

— Ещё раз проверял всё, — отвечает он. — Если я понадоблюсь, мы под номером Сорок Семь.

Практически все заняли свои места, когда закрыли двери, поэтому пока я иду к нашему новому жилищу, за мной наблюдают как минимум пятьсот человек. Я стараюсь казаться спокойной и безмятежной, чтобы хоть как-то компенсировать свою безумную гонку напролом. Как будто этим кого-то проведешь. Похоже, я для них больше не пример. А кому это надо? В любом случае, они все думают, что я сумасшедшая. Мужчина, которого я, кажется, сбила с ног, ловит мой взгляд и сердито потирает локоть. Я и на него чуть не зашипела.

Прим усадила Лютика на нижнюю койку и завернула в одеяло так, что выглядывает только морда. Именно так он любит сидеть, когда гремит гром, единственное, что пугает этого котяру. Моя мама аккуратно ставит свою коробку в нишу. Я сажусь на корточки и, прислонившись к стене, проверяю, какие вещи Гейл положил мне в сумку. Книга, охотничья куртка, свадебная фотография моих родителей и все личные вещи из моего ящика. Моя брошь сойки-пересмешницы сейчас на костюме Цинны, но здесь золотой кулон и серебряный парашют с втулкой и жемчужиной Пита. Я завязываю жемчужину в уголок парашюта, кладу на дно сумки, словно это сама жизнь Пита, и никто не сможет её забрать, пока я охраняю её.

Слабый звук сирены резко обрывается. Голос Койн раздается из аудиосистемы и благодарит нас за образцовую эвакуацию с верхних уровней. Она подчеркивает, что это не учение, так как Пит Мелларк, победитель из Дистрикта-12, сделал телевизионное обращение, сообщив о нападении на Тринадцатый сегодня вечером.

Именно в этот момент раздается взрыв первой бомбы. После него, на какое-то мгновение ощущается сотрясение, отдающееся в моих внутренних органах и содержимом моего желудка, пробирающееся до мозга костей, до корней зубов. Я думаю, мы все умрем. Я поднимаю глаза к верху, ожидая увидеть огромные трещины на потолке, массивные камни, рушащиеся на нас, но по бункеру разносится лишь легкая дрожь. Свет гаснет, и я чувствую себя дезориентированной в полнейшей темноте. Безмолвные звуки, издаваемые людьми — спонтанные выкрики, нервные вдохи и выдохи, плач ребенка, немного безумный смех — танцуют вокруг меня в напряженном воздухе. Затем раздается гул генератора, и тусклый свет заменяет обычное резкое освещёние Тринадцатого. Зато это близко к тому, что было в наших домах в Двенадцатом, когда свечи и огонь слабо горели зимними вечерами.

В этом сумеречном свете я кладу руку на ногу Прим и, подтянувшись вверх, усаживаюсь рядом с ней. Ее голос остается ровным, пока она шушукается с Лютиком.

— Всё хорошо, малыш, всё хорошо. Мы здесь внизу в безопасности.

Мама обнимает нас, и я позволяю себе вновь почувствовать себя маленькой и положить голову ей на плечо.

— Это страшнее бомбардировки в Восьмом, — говорю я.

— Вероятно, ракета для бункера, — произносит Прим спокойным голосом, чтобы кот не волновался. — Нам рассказывали о них во время координирования новых граждан. Они разработаны так, чтобы проникнуть глубоко в землю прежде, чем взорвутся. Поскольку больше нет никакого смысла в бомбежке Тринадцатого на поверхности.

— Ядерные? — спрашиваю я, чувствуя, как холод распространяется внутри меня.

— Не обязательно, — отвечает Прим. — В некоторых просто содержится много взрывчатых вещёств. Но в этой может быть что угодно, я полагаю.

В темноте трудно разглядеть тяжелые металлические двери в конце бункера. Стали бы они хоть какой-нибудь защитой от ядерного удара? И даже если бы они были на сто процентов эффективны при изоляции радиации, что в действительности маловероятно, то могли бы мы когда-либо покинуть это место? Мысль о том, чтобы просидеть здесь, в этом каменном хранилище, остаток всей своей жизни, ужасает меня. Я безумно хочу побежать к двери и потребовать, чтобы меня выпустили, независимо от того, что, находится за ней. Это бессмысленно. Они ни за что не выпустят меня, но я могла бы устроить панику.

— Мы так глубоко под землей, что я уверена, здесь мы в безопасности, — говорит мама. Думает ли она сейчас о моем отце, погребённом где-то в глубине шахты? — Всё же мы были на волоске от гибели. Слава Богу у Пита была возможность предупредить нас. Возможность. Общий термин, который, так или иначе, включает всё, чего ему стоило озвучить это предупреждение. Знание, возможность, храбрость. И что-то ещё, что я не могу определить. Пит, казалось, вел своего рода борьбу с самим собой, пытаясь, передать сообщение. Почему? Непринужденность, с которой он управляет словами, является его самым большим талантом. Действительно ли эта затруднённость стала результатом его пыток? Чем-то большим? Вроде безумия?