Сойка-пересмешница - Сьюзен Коллинз

Поднявшись по лестнице на самый верх, Боггс дергает за рычаг которым открывается люк. В помещение врывается свежий воздух. Я делаю глубокий вдох и впервые позволяю себе признаться, как сильно я ненавидела бункер. Мы выходим в лес и я запускаю руки в листву деревьев над головой. Некоторые из них ещё только начинают желтеть.

— Какой сегодня день? — любопытствую я, обращаясь ни к кому конкретно.

Боггс отвечает, что на следующей неделе начнется сентябрь.

Сентябрь. Это значит, что Сноу держит Пита в своих лапах уже пять или даже шесть недель. Я разглядываю лист у себя на ладони и замечаю, что дрожу. И не могу заставить себя успокоиться. Я списываю это на кофе и пытаюсь сосредоточиться на том, чтобы замедлить свое, слишком учащенное, дыхание.

Земля усыпана останками от взрывов. Мы подходим к первой воронке над нашим бункером, метров тридцати в ширину, и я не могу определить, насколько она глубока. Очень. Боггс говорит, что все, кто находились бы на первых десяти уровнях, скорее всего, были бы убиты. Мы обходим яму и двигаемся дальше.

- Вы можете это восстановить? — подает голос Гейл.

— Не в ближайшее время. Этот кратер мало что задел. Несколько резервных генераторов и птицефабрику, — отвечает Боггс. — Мы просто засыпем его.

Деревья исчезают, как только мы входим во внутрь ограждений. Кратеры окружены смесью старого и нового щебня. До бомбежки, очень маленькая часть 13 была наземной. Несколько постов охраны. Тренировочная площадка. Приблизительно фут верхнего этажа нашего здания — где выступало окно для Лютика — и поверх него сталь в несколько футов толщиной. Но и с такой защитой оно никогда бы не выдержало мало-мальски серьезного нападения.

— Какое преимущество дало вам предупреждение парня? — задает вопрос Хеймитч.

— Около десяти минут. После, до того как наша собственная система обнаружила бы ракеты, — говорит Боггс.

— Но оно ведь помогло, да? — спрашиваю я.

Я не вынесу, если он скажет нет.

— Безусловно, — отвечает Боггс. — Эвакуация населения была спокойно завершена. Когда находишься под обстрелом, счет идет на секунды. И десять минут означают спасение жизней.

Прим, подумала я. И Гейл. Они пришли в бункер всего за пару минут до того, как упал первый снаряд. Их спас Пит. Нужно добавить их имена в список того, за что я буду его вечной должницей.

Крессиде приходит в голову идея снять меня на фоне развалин старого Дома Правосудия, чтобы показать, что дистрикта больше не существует, что стало бы чем-то вроде издевки над Капитолием, ведь они многие годы использовали его в качестве декорации для поддельных выпусков новостей. Теперь же, после недавней атаки, Дом Правосудия располагается примерно в десяти ярдах от края нового котлована.

Мы приближаемся к тому, что некогда было парадным входом, Гейл указывает на что-то впереди нас, и мы тут же замедляем ход. Поначалу я не понимаю, в чем дело, затем я вижу валяющиеся на земле свежие розовые и красные розы.

— Не трогайте их! — кричу я. — Они для меня!

Приторно-сладкий запах шибает в нос, а в груди неистово колотится сердце. Такого я и представить не могла. Розы с моего туалетного столика. Передо мной лежит вторая посылка от Сноу. Розовые и красные красавицы на длинных стеблях, те самые цветы, что украшали студию, в которой мы с Питом давали интервью сразу после победы. Цветы, предназначенные не для одного, а для пары влюбленных.

Как могу, я объясняю свою догадку остальным. После осмотра становится ясно, что цветы безвредны, разве что генетически усовершенствованы. Две дюжины роз. Чуть увядших. Скорее всего, их сбросили после последней бомбежки. Группа в спецкостюмах собирает их и отвозят как можно дальше. Уверена однако, что они не найдут в них ничего экстраординарного. Сноу абсолютно точно знает, как ему поступить со мной. Например, избивать Цинну до полусмерти, вынуждая меня смотреть на это сквозь прозрачный цилиндр. Это действие было исполнено лишь для того, чтобы выбить меня из колеи.

Как и тогда, я стараюсь совладать с собой и дать отпор. Но как только Крессида возвращает Кастора и Полидевка на место, я чувствую, что мое беспокойство все нарастает. Я так устала, так вымоталась, и сейчас, увидев розы, я просто не в состоянии думать ни о чем, кроме Пита. Кофе был огромной ошибкой. В чем уж я точно не нуждалась, так это в допинге. Мое тело заметно потряхивает и я никак не могу восстановить дыхание. После дней, проведенных в бункере, я жмурюсь вне независимости от того, куда поворачиваюсь, и глаза болят от яркого света. Даже несмотря на прохладный ветерок по моим щекам струятся капельки пота.

— Итак, что конкретно вам от меня нужно? — спрашиваю я.

— Лишь несколько слов, которые продемонстрируют, что ты жива и продолжаешь бороться, — отвечает Крессида.

— Хорошо, — я занимаю свою позицию, и пристально смотрю на красный огонек. Смотрю… Смотрю… — Очень жаль, но мне нечего сказать.

Крессида подходит ко мне. — Ты нормально себя чувствуешь? — я киваю.

Она вытаскивает из кармана маленький платок и промокает мне лицо. — Как насчет старой доброй схемы Вопрос — Ответ?

— Да. Полагаю, это поможет, — я скрещиваю руки, чтобы унять дрожь. Поднимаю глаза на Дельфа, который показывает мне поднятые вверх большие пальцы. Но и сам он заметно дрожит.

Крессида возвращается на свое место. — Итак, Китнисс. Ты пережила бомбардировки Капитолием Тринадцатого Дистрикта. Сравнимы ли они с тем, что ты испытала на территории Восьмого?

— На этот раз мы находились очень глубоко под землей, и никакой реальной опасности не было. Тринадцатый живет и здравствует, так же как и… — мой голос срывается на хрип.

— Попробуй с этого места ещё раз, — предлагает Крессида. — Тринадцатый Дистрикт живет и здравствует, так же, как и я.

Я делаю глубокий вдох, стараясь с силой протолкнуть в себя воздух.

- Тринадцатый дистрикт живет и… — Нет, не так.

Клянусь, я все ещё чувствую запах тех роз.

— Китнисс, повтори только эту фразу, и закончим на сегодня. Я обещаю, — говорит Крессида.

— Тринадцатый живет и здравствует так же, как и я.

Я встряхиваю руками, чтобы расслабиться. Сжимаю их в кулаки и кладу себе на бедра, затем опускаю по бокам. Мой рот наполняется слюной и глубоко в желудке я чувствую позывы к тошноте. С трудом сглотнув, я открываю рот, чтобы сказать, наконец, эту глупую фразу и скрыться в лесу, и … в этот момент я начинаю рыдать.

Я не могу быть Сойкой-пересмешницей. Не могу закончить даже одно это предложение. Потому что теперь я знаю, что каждое мое неверно сказанное слово плохо скажется на Пите. И его будут пытать. Но не до смерти, нет, ничего настолько милосердного. Сноу позаботится о том, чтобы жизнь его была гораздо хуже смерти.

— Стоп! — Слышу я спокойный голос Крессиды.

— Что это с ней? — Бормочет Плутарх себе под нос.

— Она догадалась, как Сноу собирается использовать Пита, — отвечает Дельф.

Собравшиеся полукругом люди издали что-то вроде коллективного вздоха сожаления. Потому что теперь я знаю это. Потому что никогда больше об этом не забуду. Потому что кроме ущерба военным действиям — потеря Сойки-Пересмешки влечет за собой и мою гибель.

Несколько пар рук обнимают меня. Но я хочу, чтобы меня утешал лишь один человек — Хеймитч, потому что он тоже любит Пита. Я подаюсь к нему и произношу что-то похожее на его имя, и вот он уже здесь, обнимает меня и похлопывает по спине.

— Все хорошо. Все будет хорошо, дорогая, — он усаживается вместе со мной на обломок мраморного столба и обнимает меня, пока я рыдаю.

— Я больше не могу это делать, — говорю я.

— Я знаю, — отвечает он.

— Всё, о чем я могу думать — что он сделает с Питом из-за того, что я Сойка-пересмешница! — я поднимаю голову.

— Я знаю, — Хеймитч обнимает меня ещё крепче.

— Ты видел? Как странно он себя вел? Что они сделали с ним? — я задыхаюсь от рыданий, но все же мне удается выдавить из себя последнюю фразу: — Это моя вина!

Мои рыдания переходят в истерику, а потом я чувствую, как в мою руку вонзается игла и мир ускользает.

Что бы они мне ни вкололи, это должно быть что-то сильнодействующее, потому что прежде, чем я пришла в себя, прошел целый день. Однако мой сон не был спокойным. У меня было такое чувство, будто я выхожу из царства тьмы, из заколдованного места, по которому я путешествовала в одиночку. Хеймитч — с бледной кожей и глазами, налитыми кровью — сидит на стуле возле моей кровати. Я вспоминаю о Пите и снова начинаю трястись.

Хеймитч протягивает руку и сжимает мое плечо. — Всё в порядке. Мы собираемся попробовать вытащить его оттуда.

— Что? — До меня не доходит.

— Плутарх направляет туда спасательный отряд. У него там есть свои люди. И он считает, что мы сможем вернуть Пита живым, — говорит он.